Колесницы судьбы

Форма ей шла – бравый такой, румяный лейтенант, из серии «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». А может, ручищей своей сожмет ворога за шею и кислород ему перекроет. Или, хм, с любимым затеет игру с применением наручников.

Даже жаль, что никому нельзя те фоточки показать.

Когда она начала работать, первым делом спросила у Петренко: как подступиться к поискам виновных в смерти родителей? И почему его самого (или КОМКОН) этот инцидент, случившийся почти десять лет назад, интересует? А если такой интерес у комиссии имеется, почему они сами смерть Кононовых не расследуют?

Начальник (тогда он был не полковником, а всего лишь капитаном) ответил ей откровенно. Ну или ей показалось, что звучал его голос искренне.

– Как по мне, само по себе дело о смерти ваших родителей – загадочное и странное. Да и занимался ваш батюшка такими делами, что находились на переднем крае науки, причем не только военной.

– А над чем именно он работал?

– Знаете ли, Варвара Игоревна, – тогда они еще были на «вы», – по какому принципу режим, то есть секретность, организован? – ушел от прямого ответа Сергей Александрович. – Отсеков на корабле или в подводной лодке. Ты служишь в назначенном тебе месте и в курсе только тех дел, каковые надобно знать по службе. Что творится за переборкой, в соседнем помещении, не видишь и понятия не имеешь. Знаете ли, к примеру, что в ОКБ-1 у Королева Сергея Павловича в самом начале шестидесятых существовал отдел, который проектировал ни много ни мало – марсианский корабль? Но его сотрудники молчали себе в тряпочку и не болтали. Поэтому для всех это стало абсолютной новостью, когда срок секретности вышел. Вот и я тоже ни капли не осведомлен, чем конкретно ваш папенька занимался. Но я исхожу из наименования института, в котором Кононов Игорь Павлович был начальником. А открытое именование его – Институт прикладных психологических исследований Министерства обороны, сначала СССР, до девяносто первого года, а в дальнейшем – России. А какими такими прикладными психологическими исследованиями может заниматься доктор медицинских наук, как ваш отец? Или кандидат меднаук, как ваша маменька? Вопросы, думаю, риторические. Кстати, закрытое название ИППИ было, как я знаю, таким: «Институт ментального программирования».

– Почему же ваша комиссия смерть моих родителей сама не расследовала?

– Приказа не было, – пожал плечами Петренко. – У нас в службе дисциплина военная: все по приказу.

– А сейчас почему взялись?

– Мы и не взялись. Это вы, Варвара Игоревна, возьметесь, потому что у вас имеется свой, личный интерес.

– А что с отцовским институтом стало? После гибели моих родителей?

– Вскоре после смерти вашего батюшки он был, согласно приказу министра обороны, закрыт и расформирован.

– Вот как! А его архивы?

– Уничтожены.

– Варварство какое-то… – пробормотала Варя. – Или диверсия.

– Что вы хотите! Девяностые! Тогда вон огромный проект «Буран», вместе с ракетой «Энергия», над которым вся страна трудилась, погубили, и то никто не вякнул.

– А меня к делу о смерти родителей допустят?

– У вас будет серьезное оружие: допуск всюду. К любым документам, любого уровня секретности, в любом ведомстве нашей страны. Образно говоря, вы (как и я, и другие наши сотрудники) теперь в любой отсек вхожи, и любой секретчик обязан вам поставлять информацию. Комиссия наша за этот допуск и осведомленность долго и небезуспешно боролась, начиная с момента создания, в самом начале шестидесятых. Поэтому вперед, Варвара Игоревна, и с песней. Но считаю своим долгом предупредить, что делом о гибели ваших родителей вы станете заниматься в свободное от непосредственных служебных обязанностей время. В порядке личной инициативы.

«Хорошо Петренко устроился! – подумалось, помнится, ей тогда. – Нашел интересанта, который важную (почему-то) для него тему станет разрабатывать. Да еще в свободное время».

Но потом поразмыслила и решила: «Но мне-то это нужнее и важнее, чем Петренко».

В первый же день, свободный от посещения штаб-квартиры комиссии (и обустройства фирмы-прикрытия «Ритм-21»), Варя отправилась в архив главной военной прокуратуры.

Дело было летом две тысячи первого года. Тогда она начала работать там, где говорить нельзя. И занималась тем, о чем никому не рассказать.

Петренко произвел на нее неизгладимое впечатление, поведав, чем занимается комиссия. Более всего, помнится, на нее подействовали истории о Посещениях, которые, как оказалось, и в самом деле случались.

Кто мог тогда знать, что пройдет десяток лет, и ей самой придется бороться с чужими в тундре посреди Яранского края![2 - Об этом можно прочесть в романе Анны и Сергея Литвиновых «Аватар судьбы».]

А пока она стала вести тихую жизнь канцелярской крысы.

Острый бумажный запах сотен папок в архиве. (Дело о гибели родителей было не оцифровано.) Скрипучий стул и видавший виды стол, на котором она листала папку. Печать на лицевой стороне: ПРИОСТАНОВЛЕНО.

Но вот ведь история! Сейчас, в двадцать втором году, она помнила тот стол и стул, запах бумаг, допотопные лампы дневного света над потолком… Помнила и заголовки бумаг, что присутствовали в деле: протокол осмотра места происшествия… схема ДТП… показания очевидцев… протоколы экспертиз… Но за двадцать один год напрочь выветрилось из памяти, что в тех документах было написано. Все детали стерлись. Осталась память лишь в самых общих чертах.

Возможно, тогда, два десятилетия назад, она мысленно зажмуривалась, не желала воспринимать то, что написано в бумагах. Это было слишком больно: все-таки речь шла не о безликих и незнакомых «потерпевших», а о любимых папочке и мамочке. И разбито в клочья оказалось не постороннее «транспортное средство», а родная «волжанка», на которой они так часто всей семьей ездили и с которой было многое связано.

Посмотреть бы эти документы сейчас, в двадцать втором! Только кто теперь ее к ним допустит!

Варя – в отставке. У нее больше нет полномочий. Не только неограниченных, как тогда у сотрудника комиссии, – вообще никаких.

Да и что она может сделать сейчас?

Леша пришел с работы. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Варя вышла его встречать. Выглядел он усталым – так всегда бывало, но теперь это замечалось сильнее, чем раньше. Морщинка на лбу залегла, под глазами тени, лицо бледное.

Не так много они совместно прожили. Не больше года перед тем, как Алеша сорвался в прошлое – а Варя последовала за ним. Но в то спокойное время бок о бок сумели наработать правильные (как оба считали) принципы общежития.

Равенство в домашних делах, например. Кто раньше придет, тот и ужин быстренько варганит. А если совсем устал или невмоготу – пиццу заказывает или другую еду. И никто ни к кому не пристает с расспросами, как прошел день. Особенно с порога, к усталому человеку.

У Кононовой на службе вообще все секретное. Данилов, в свою очередь, не считал этичным о своих клиентах рассказывать.

Но теперь ситуация переменилась. Варя больше не служит. Времени свободного много, поэтому может порадовать возлюбленного вкусненьким.

В этот раз приготовила болгарское национальное блюдо «чушка берек», то есть перец, фаршированный брынзой. И, как заведено было, не бросилась к партнеру с порога с рассказами/вопросами: мол, как прошел твой день, а вот я!.. А я делала/думала то-то и то-то и так далее…

Нет, дала Алеше спокойно поужинать, прийти в себя.

Они откупорили бутылку вина – белое сухое не совсем подходило, к брынзе больше красное пристало – зато локальное, под болгарское блюдо хорошо зашел болгарский же геверцтраминер. Да и потом, жара, лето – белое лучше освежает.

Лишь потом, когда разгладилась хмуринка на лбу Алеши и бледность с чела немного отступила, румянец привычный заиграл, Варя стала делиться наболевшим.

Посетовала: никак не может вспомнить то, что успела нарыть о смерти родителей в начале нулевых, когда только-только служить в комиссию пришла. Да и вообще, не зряшный ли труд – пытаться почти через тридцать лет после их смерти заново разыскивать возможных погубителей мамы и папы? Да и существовали ли они, те душегубы?

– Дело небесполезное, – рассудительно отозвался Данилов, – коль скоро ты взялась за него. Разве не заметила: все, что ты начинаешь, обязательно до конца доводишь? Только каким в этом случае конец будет, кто скажет! Может, и не виноват никто в их смерти, ты ведь это допускаешь? Или найдешь душегуба, а он, упс, сумел избежать земной юрисдикции и пребывает в аду, в котле варится. Тридцать лет, знаешь ли, срок немалый.

– Но я ничегошеньки не помню из того, что выяснила двадцать лет назад. Адрес, где была, представляешь, в голове остался: архив главной военной прокуратуры, переулок Хользунова, четырнадцать. Помню, как ехала туда не на машине, а на метро, до «Фрунзенской», потом пешком. Здание тоже – старый особняк за новым желтым забором. Обложка дела прям перед глазами стоит, а что там внутри было – ничего, как отрезало.

– Хочешь, я тебя загипнотизирую, все и вспомнишь?

– А ты и гипнотизировать умеешь?

– Спрашиваешь! А как иначе я заставил тебя со мной жить?

– Ах ты жулик! – рассмеялась она и шутейно двинула в плечо своей не самой легкой ручкой.

Он, так же играя, перехватил ее и взял на прием.

– Тише, медведь, вино расплещешь. – Она обозначила контрприем.