Санки

Я пытался всеми силами успокоить папу и даже был готов сыграть с ним в прятки в нашей небольшой квартире. Они оба продолжали молчать, беспокоя меня еще больше. Наверное, дело не в работе – я сел рядом с мамой и тоже заплакал от страха. Она обняла меня, одной рукой прижав к себе, и поцеловала в голову:

– Что ты сказал этой женщине, школьному психологу? – наконец проговорила она хриплым голосом.

Я испугался еще больше.

– Сказал правду, – дрожь в голосе вырывалась вперед слов.

Папа отлип от окна и, посмотрев на меня сверху, сказал:

– Тебе придется пожить отдельно от нас.

– Где? – всхлипывая и проглатывая подступающие слезы, спросил я.

– Постараемся сделать все, чтобы тебя временно поселили с бабушкой, а там будет видно. – Он хлопнул входной дверью, набросив пальто и взяв портфель с документами.

– Нужно решать проблемы, а не убегать от них! – сказал я в закрытую входную дверь, зная, что он эти слова уже не слышит.

Меня отдают как паршивую собаку, что подобрали на улице, но через некоторое время, поняв, что собака не научилась терпеть, отдают в хорошие руки. «Все наладится», – теребя за морду, говорят ей на прощание и улыбаются.

Я хотел спросить у мамы, в чем дело, но не решался, потому что боялся правды, зная, что сам заварил эту кашу.

Бабушка жила в частном секторе северной окраины города – деревня Острош стала моим новым пристанищем вечером того же дня. Признаюсь, несмотря на душевные муки и уже заполнившую меня тоску по родителям и дому, я чувствовал облегчение. От моего нового дома до школы идти всего на 20 минут дольше, чем от прежнего жилья, поэтому обучение я продолжу там же.

– Обещайте мне одну очень важную вещь! – покидая родной дом, говорил я родителям и поочередно смотрел им в глаза, ожидая их полной концентрации на мне: – Обещаете? – Сдвинув брови, я выдержал паузу, они оба кивнули: – Не заходить в мою комнату до моего возвращения!

Ручку я замотал проволокой снаружи, запаял конец, закрепил кончик скотчем, потом все вместе замотал еще слоем проволоки и надежно перевязал все веревкой. На двери повесил записку «Не входить». Это я сделал, чтобы появляющиеся ночью санки не побеспокоили родителей, пусть стоят в закрытой комнате до моего возвращения.

– Как скажешь, – согласилась мама, не восприняв мою просьбу всерьез.

А папа выслушал до конца и уточнил:

– Это что же, мы даже убраться там не сможем?

– Нет! – со всей серьезностью дела ответил я и еще раз уточнил: – Это очень важно для меня! Просто поверьте и сделайте так, как я прошу! Если, конечно, хотите, чтобы я вернулся, – добавил в конце вполголоса.

– Ну что ты говоришь! Конечно, ты вернешься! Просто погостишь у бабушки недолго, она, кстати, сильно соскучилась, ей совсем некому готовить, проведете весело время, а потом вернешься домой, – мама повернулась к зеркалу и обвела губы красной помадой так аккуратно, что ни один лишний миллиметр краски не вылез за контур губ. – Это мы еще посмотрим, кто будет смеяться последний, я их всех там засужу, – сказала она своему отражению, сменив слезы на отчаянную решительность.

Д. Острош.

Я бросил сумки и осмотрелся – у бабушки много места и много еды.

– Господи, худой-то какой! – обняла она меня и чмокнула раз пятнадцать.

Я стерпел и сказал, что тоже рад ее видеть, а больше ничего говорить не мог, потому что пережевывал то, что она клала мне в рот большой деревянной ложкой.

– Говорила я им, говорила, надо заниматься ребенком, а не работой своей, все они там строят эти карьены, кавтьеру, карьеры! – наконец-то выговорила она.

– Карьеру они строят, бабушка! Это значит, хотят добиться определенного статуса и положения на своей работе, ну и денег, конечно, – пояснил я.

– Хотят они! Вон какой худой, поди и не кормят тебя, – бабушка шлепнула мне на тарелку котлету размером с саму тарелку в тот момент, когда мой желудок заполнился до предела. – Ешь, я тебе сейчас еще ватрушки разогрею.

«У бабушки мне определенно лучше», – думал я, выщипывая вновь отросшие седые волосы мамиными щипчиками, которые предусмотрительно прихватил из дома. Она, во-первых, ничего не слышит, во-вторых, ложится спать в восемь вечера в самой дальней комнате дома и не выходит оттуда до утра – это однозначно преимущество, в доме только один этаж, полно окон и дверь, которая запирается на щеколду изнутри. Я почувствовал решительную свободу, растянувшись на кровати в самой большой комнате, увешанной по кругу красными коврами. Тут они меня не найдут, это точно – обманув наконец-то ненавистные санки, я уснул сном младенца.

Утро.

Я открыл глаза и сразу заметил, что на улице светлее, чем должно быть, но тут же забыл об этом, увидев аккуратно стоящие санки около кровати. «Черт!» – я ударил кулаком в мягкую подушку и тут же забыл про санки, увидев свою руку. Кожа сморщилась, покрылась какими-то жуткими бородавками и родимыми пятнами, из которых торчали одинокие седые волоски. Я приподнялся и осмотрел комнату – краснота создавала мутную пленку перед глазами, я встал и подошел к зеркалу – то, что предстало передо мной в отражении, заставило меня забыть все остальное. Я всматривался, не веря своим глазам, бросился к другому зеркалу, оно отразило то же самое – пустоту, точнее, комнату со всеми находящимися в ней предметами, но только без меня. Я махал руками, отходил, приближался, но все было напрасно – зеркала отражали совершенную пустоту. Такого я не ожидал, честное слово. Помимо того, что я не понимал, как выглядит мое лицо, я вообще не знал, есть ли я на самом деле, может, я умер? Но почему тогда я вижу свое тело, двигаюсь, разговариваю?

Я повернулся к санкам и тихо прошептал, так и не поняв, что происходит со мной: «Я вас уничтожу, обещаю!» – в этот момент мои глаза, подогретые бурлящим гневом, еще больше покраснели.

Я вышел на улицу и облился ледяной водой, затем упал в снег и пролежал там минут 10, заметив ужас в глазах соседской девчонки, что стояла за забором и смотрела на меня в щель между перекрытиями. Я встал и, ничуть не стесняясь своей наготы, зашел в дом. После душа глаза нормализовались, я научился чувствовать их изменения, даже не видя в отражении, кожа порозовела – я немного пришел в себя. Спрятал санки в кладовой, и без того забитой старым хламом, и, одевшись, зашел в кухню. Аромат блинчиков с клубничным вареньем окутал меня волшебными чарами, я съел все, что влезли, выпил чай, стерпел 15 бабушкиных поцелуев и пошел в школу. На голову я все же надел кепку с длинным козырьком, а на шею намотал бабушкин вязаный шарф – вид у меня был нелепый, зато способный защитить в нужный момент, скрыв от любопытных глаз.

Школа.

Уроки тянулись непривычно долго, учителя, как сговорившись, вызывали меня к доске, будто хотели посмеяться со всеми остальными над моим видом. Я не снимал кепку и шарф, ссылаясь на простуду и плохое самочувствие, мне не верили, но и не спорили, потому что уже попросту не хотели со мной связываться, поставив на мне жирный крест. Обычно это происходит с проблемными детьми, ими не занимаются, а просто терпят до конца средней школы и в одночасье выбрасывают за двери школы как неудачный продукт воспитания. Школа – это производство, а, как на любом производстве, иногда и тут случается брак.

– Сегодня столовая работает только на продажу упакованных продуктов, – предупредила математичка после урока. – Если вы принесли еду с собой, то можете пройти в актовый зал и пообедать.

После ее слов я немного заволновался и поторопился спуститься вниз, разузнать, в чем дело. Все было как она и сказала – помощница кухарки продавала печенье и сухари тем, у кого были деньги, остальные толпились по краям, высматривая добычу. Сашка болтал с каким-то старшеклассником, как я понял, они вместе ходят на хоккей и в последнее время хорошо сдружились, немного позже к ним подошел Пашка, он задержался, потому что сдавал книги в библиотеку.

Я сунулся в окно кухни:

– А где Мария? – поинтересовался у помощницы.

– Иди отсюда! И так из-за тебя проблемы, теперь нашу дверь запирают на ключ, чтобы такие любопытные, как ты, не совались и не бились своей тупой головой о кран, – сморщившись, словно наступила в свежие собачьи экскременты, ответила она.

Я выставил кулак над тарелкой и немного разжал его, вниз, звонко брякая, посыпались новенькие монеты, одна за другой. Я видел, как ее зрачки жадно провожают каждую вниз и возвращаются за новой.

– Так что с Марией? – переспросил я уже в новой сложившейся обстановке.

– Она не вышла, наверно, заболела, – пересчитывая мои деньги, ответила она.

– Что будешь брать? – закончив, спросила помощница.

– Ничего, я не голоден, – натянув кепку до бровей, я успел увидеть ее засиявшее от радости лицо.

Собачьим говном, которое только что так нескромно лежало под ее изящными ногами, даже и не пахло.

Я обогнал Сашку по дороге в класс, он был один, Пашка остался в столовке после звонка. Поймав удачный момент, спросил, не знает ли он, как дела у Дена. Несмотря на все разногласия, я все же волновался за его здоровье. Сашка сказал, что Ден на больничном и больше никакой информации от него нет. Я не придумал, как продолжить разговор, и просто прибавил ходу, махнув головой в благодарность за ответ.

После седьмого урока основная масса учеников покидает школу, учителя расходятся чуть позже. После 16 часов остаются только те, кому требуется исправляться, а в 18 расходится продленка, свет гасят и школу закрывают совсем. В это время уже темно и пробираться по школе будет сложно. Я проанализировал временные интервалы и решил, что буду действовать по обстоятельствам, импровизируя, это надежнее моего плана, который обычно с треском проваливается.

Класс литературы освободился после 15 часов, ключ мне не понадобился, потому что дверь была слегка приоткрыта и манила меня своим таинственным просветом. Я зашел и закрыл за собой. Первые полчаса просто осматривался, ожидая увидеть что-то необычное, но все было как нельзя более простое и неподвижное. Затем я подогнал учительскую лестницу и полез наверх, к книжным полкам. Доставая по одной, я перелистывал страницы, всматривался в переплет и бросал их на пол, не посчитав достойными моего внимания. Шло время, а разгадка была далека от меня как никогда.

– Васин? Ты что делаешь? – крикнула возмущенная учительница литературы.

– Я думал, вы ушли домой! – честно ответил я, глядя на ее растерянный вид сверху вниз.

– И поэтому ты решил вернуться в класс и выпотрошить книжные полки?