Санки

От несдержавшихся эмоций она выронила из рук журнал, стопку тетрадей и деревянную указку. На крик сбежались остальные учителя, все еще находившиеся на третьем этаже правого крыла.

– Васин! – возмущались они по очереди, собирая книги, разбросанные по полу. – Тебе надо лечиться, ты больной! – заявляли они так уверенно, что я почти поверил в это сам.

– Посмотрите, нет, вы посмотрите! Он порвал Толстого!

– Ничего я не рвал, он такой и был! – карабкался я на поверхность беспощадно поглощающей бездны безумия.

Учителя сняли меня со стремянки и заставили собрать все разбросанные книги, я собрал, молча подчинившись их приказу, после чего меня отправили домой, пригрозив снова сообщить о моем поведении родителям. Обычно эта фраза приводит меня в бешенство, но сегодня я отнесся к ней спокойно, возможно, это связано с тем, что мы больше не живем вместе.

Я, конечно же, сделал вид, что отправился домой, а вместо этого обошел школу практически впритирку и снова вернулся. Пробрался на второй этаж и спрятался за доской почета, где собрался дожидаться конца рабочего дня учителей. Тишина и тепло от рядом проходившей батареи разморили, и я, как и пару дней назад, в этом же самом месте задремал. Шарканье тряпки и деревянные удары шваброй о плинтус вернули меня из мира забвения. Уборщица мыла этаж, значит, сейчас около 17 часов. Уличный свет еще хорошо освещал помещение, но был уже мутно-синим, призывая меня поторопиться. Я дождался, пока тишина полностью окутала все школьные помещения и аккуратно вылез из-за деревянного стенда. Пробежался по доске почета, на которой сегодня заменили фотографии. Жирдяй из 7 «А» возглавлял колонну лиц, чьи родители неустанно гордятся своими чадами, рассказывая на работе об их успехах своим коллегам. Я представил себя на этом месте, если бы я не дернул за эту злосчастную веревку, то вполне возможно…

С потолка упала первая капля воды, по стенам побежали черные разводы, похожие на паутину гигантского паука, свет за окном таял на глазах, занавес опускался. Я бросился бежать.

«Канцелярия». Табличка выгорела, буквы еле видны, дверь заперта. Я скинул рюкзак, достал свои три ключа, несколько раз перебрал их по очереди и вдруг обнаружил похожий, открыл и зашел. Я оказался тут впервые, вытянутое, словно длинный коридор, помещение, в конце стоит стол, по обе стороны вдоль стен выстроены стеллажи, полностью забитые папками до самого потолка.

Ого! Тут придется сидеть минимум неделю не вылезая, чтобы найти нужное. Я напрягся и понял, что помещение этажом выше точно такое же – это библиотека! Вспомнил принцип расстановки книг, о котором мне рассказывала библиотекарша. Все упорядочено согласно алфавиту, нужно двигаться с правой стороны самой верхней полки змейкой вниз. Я взял лестницу и залез, тут же начав чихать, наглотавшись пыли. «1915 год. Ничего себе! – подумал я и продвинулся дальше: – 1921 год». Я вытащил папку из середины и, чихнув еще несколько раз, спустился вниз. Бумага плотная и желтая, пахнет сыростью, пылью, чернила почти не видны. «Личное дело». Я аккуратно открыл первую страницу: «Лапина Ольга Владимировна. 1902–1949 г. Учитель физической культуры. Заслуженный тренер команды школы». Дальше я не стал читать, потому что очень плохо видно. Всмотрелся в фото. Симпатичная, волосы лежат волнами и соединяются в пучок. Раньше физруки выглядели однозначно лучше, чем сейчас. Я закрыл папку и поставил ее на место, параллельно размышляя, где может стоять личное дело нашей кухарки, змейкой пробегаясь по рядам. «1991 год» – ничего нет. Я отодвинул лестницу, видимо, дело заводят в год, когда работник приходит в школу. Я отмотал назад и начал с 1950-го. Стемнело почти полностью, я достал фонарь из рюкзака, включил и зажал его зубами, быстро перебирая папки с личными делами. «1952 год». «Личное дело», «Мельцева Мария Ивановна. Получила фамилию в честь Мельцевского госпиталя, в котором проходила лечение от потери памяти в 1951 году. Послевоенная контузия. Дата рождения не известна. Настоящая фамилия не известна».

Я оторвал глаза от бумаги и уставился в потолок, пытаясь сосчитать, сколько ей должно быть лет сейчас. Очень много. Значит, это не она, хотя по фото очень похожа. Я перелистнул следующую страницу. «Директор школы Прокофьев Олег Юрьевич». Нашел его личное дело, нашел всех, кто работал в тот период. Единственная, кто остался в живых, это учительница по биологии, она работала в школе с 1949 года, а сейчас отдыхает на заслуженной пенсии. Я переписал ее домашний адрес и поставил дело на место. Адреса в деле Марии не оказалось, зато нашлась вставленная в последнюю страницу газетная вырезка того времени с объявлением: «Пропала девочка, 10 лет. Зовут Мария, волосы темные, ниже плеч, глаза зеленые. Одета в голубое пальто, валенки и черные штаны, при себе имела санки, деревянные, с коваными металлическими полозьями». Я дочитал объявление до конца, и меня бросило в пот, нет – в жар. В то и другое одновременно, я пошатнулся и упал с лестницы. Еще некоторое время лежал и смотрел в темный, украшенный застарелыми разводами потолок и никак не мог собрать все воедино. Кто такая Мария? Чьи санки? Что за девочка?

Я встал и снова взял ее личное дело, сел за стол и начал сравнивать даты и фотографии. Пропавшая девочка почти не видна, по лицу горизонтально проходит газетный сгиб, глаза стерлись полностью, видны подбородок и уголки губ. Я сравнил с фото Марии – кажется, есть что-то похожее, но не точно. Губы, изображенные в таком качестве, все одинаковые. Я еще раз все прочел и поставил папку на место. Нашел много разных старых фотографий выпускников и газетных стендов. Школьный уголок 1952 года: школа выиграла турнир по футболу, заняв первое место среди областных городов. А вот еще раз дублируется объявление о пропавшей девочке в 1951 году. Видимо, ее так и не нашли. Я снова зачихал от попавшей в нос пыли. Старые планы школы, чертежи, документация по изменению фасада здания, возведение постройки – я просматривал стопку с бумагами, что лежала отдельно. План эвакуации, 1956 год. Так выглядела школа до капитального ремонта в 1960-м. Про это нам рассказывали на классном часе, когда мы готовились к празднованию дня города. Я посмотрел на план и сразу заметил, что раньше в школе были три лестничных коридора. Изучил внимательнее, не хватает целого крыла, его признали аварийным и разобрали, а взамен пристроили новую часть, где сейчас находятся спортзал и столовка.

С потолка начала капать ржавая вода.

Я вспомнил, что сзади школы есть вход в подвал, закрытый бетонной плитой, это и есть остатки старого крыла. Я еще раз изучил план и заметил, что из школы был еще один выход, как раз через это место. Я порылся в документах и узнал, что аварийное крыло – это изначально отдельно стоящее деревянное здание, построенное в конце XIX века, принадлежавшее местному кузнецу. После его смерти в доме на общественных началах стали проводить уроки чтения и письма для деревенских детей, а уже после революции перестроили в официальную школу.

Я не успел просмотреть все записи. Стемнело.

Вдруг почувствовал под ногами черную густую кашу и бросился к выходу. Уже в коридоре эта жижа загустела и стала походить на строительный бетон, она поглотила меня до колен, я практически топтался на месте, пытаясь переставить вперед ногу, но у меня ничего не получалось. Я успел добраться до холла на первом этаже, схватился рукой за перила лестницы и выдернул правую босую ногу, затем зацепился другой рукой, подтянулся к лестнице и выдернул вторую, бежать можно было только вверх, первый этаж на глазах исчезал в черной густой дыре, что поглощала все на своем пути.

«Если бы я обратил внимание на время и вышел на улицу тремя минутами раньше, то остался бы жив этой ночью», – думал я, взбираясь вверх по бессчетному количеству ступенек, что росли передо мной, а сзади, ничуть не отставая, ползла черная лава. Я понял, что вляпался по полной программе, но не сейчас, а в тот день, в тот злосчастный первый день после новогодних каникул.

Черная лава бурлила и безжалостно нагоняла мои босые ступни, обжигая их, словно раскаленный метал. Ступеньки, будто издеваясь, росли передо мной не переставая. Я затруднялся сосчитать точно, сколько десятков лестничных проемов мне удалось преодолеть. Силы кончились, и я упал. Лава подползла ближе, вспыхнул огонь, его языки жадно облизывали мое тело, корчась от боли, я все же открыл глаза, в попытке спастись схватился за верхнюю ступеньку, поднял голову и увидел, что передо мной стоят санки. Они смотрят на меня своей зловещей деревянной улыбкой, напоминая о том дне, когда я поджег их и оставил гореть, радуясь, что избавился навсегда.

Я очнулся, когда в окне появились первые призрачные проблески рассвета, и зашелся сухим беспрерывным кашлем. Кое-где еще дымились маленькие угольки, черные, опаленные ступеньки впивались в мою спину и причиняли жуткую боль. Я поднялся, подо мной остался чистый след. Я спустился в туалет и начал жадно пить сырую воду, впервые почувствовав резкий металлический привкус. Стены вновь стали синими, полы деревянными, ступеньки серыми. Я осмотрелся, затем поднялся в архив, чтобы еще раз взглянуть на дело Марии, но, к удивлению, не нашел его. Я еще раз все осмотрел – папки не было. Наверно, я, торопясь, сунул ее в другое место. Время поджимало, с минуты на минуту в школе забурлит привычная дневная жизнь, я закрыл за собой дверь и предусмотрительно покинул помещение.

12:00.

Бабушка приготовила борщ, пироги, картошку в сметане, котлеты с рисом, булочки с вареньем, салат, компот и творожную запеканку. Чтобы она не волновалась, я съел максимум, а остальное оставил на ужин.

– Мне пора на занятия, – сказал я и поблагодарил ее за вкусный обед.

– Ты же только что пришел! – возмутилась бабушка.

– Это дополнительные, – объяснил я, меняя в фонарике батарейки на новые, затем собрался и ушел по указанному в личном деле адресу учительницы по биологии.

«Сегодня всё, как и всегда, но санки не пропали днем, как это происходило обычно, они продолжали стоять в кладовке с хламом, куда спрятал их утром, – анализировал я в пути. – Марии вчера не было, но сегодня, вероятно, она в школе, только я вот не могу там показаться, так как уже идет пятый урок и мой день считается прогулом. Возможно, мне удастся подкараулить ее у школы на обратном пути».

Адрес привел меня в центр города на улицу Ленина, в тот самый дом, на который я смотрел из окна отделения милиции, когда меня загребли. «Очень символично», – подумал я и натянул свою маскировочную кепку поглубже, не желая быть узнанным.

Я барабанил кулаком в глухую кожаную дверь и только после третьей канонады услышал скрип деревянного пола за дверью. Она открыла не сразу, а после тщательного допроса о целях моего визита. Я придумал, что делаю стенгазету, в которой хочу рассказать об истории нашей школы, и пришел, чтобы узнать все из первых уст. Биологичка впустила меня и предложила чай. Я отказался, потому что не хотел ее напрягать и вообще не хотел чай, испытывая сытость после плотного обеда.

Она поведала мне много всего интересного, подтвердив голословно те факты, которые я прочел в архиве. Оказывается, здание школы перестраивали не один раз, а несколько, в той части, что снесли, находились заваленные подвалы, в которых очень давно располагалась кузница. Я плавно перешел от здания к пропавшей девочке. Она сразу вспомнила ее, и на старых, сморщенных глазах выступили влажные воспоминания прошлого. Я будто через ее сознание проник в прошлое, представляя тот день как наяву:

– Помню тот день, когда она пришла ко мне в класс последний раз, волосы заплетены в косы, лицо бледное, мне тогда показалось, что девочка сильно обеспокоена. Маша училась в моем классе два года, ох была вредная, с характером, но все хорошо усваивала. Была у нее и старшая сестра, похожая на нее как две капли воды, только выше. Маша носила голубое пальто, а Надя – красное. Девочки не любили друг друга, всегда ябедничали и соперничали. Когда Маша пропала, Надя ничуть не сожалела об этом, а наоборот. Долго тогда ее искали, лет пять или семь, – старушка наклонила трясущуюся седую голову, – отец обезумел от горя, когда под весенним талым снегом лесник нашел ее голубое пальтишко. Но тела не было, поиски продолжали, хотя так ничего и не обнаружили.

– А санки? Вы помните ее санки? – сосредоточенно продолжил я расспрос.

Она напрягла брови, подумала:

– Нет, санки не знаю.

А потом вдруг ее лицо немного изменилось:

– У Наденьки были санки. Но я их уже и не вспомню.

– А кто готовил еду в то время?

– Раньше-то в школах не готовили, это сейчас там кухня, – улыбнулась она. – Была у нас контуженая после войны, взяли ее мыть пол, а потом, когда отстроили новое здание, там она и пригодилась.

– Тоже Мария?

– Да, тоже! – старушка устала и начала засыпать прямо в процессе разговора.

– Она была молодая?

– Да нет, уже в годах. Все узнал? – спросила она в конце.

Я понял, что мне пора уходить, хотя вопросов у меня созрело еще больше, чем было.

– Да, большое вам спасибо, я закрою за собой, не вставайте.

Дверь с хрустом захлопнулась, я спустился вниз и пошел к школе. «Как кухарка могла быть в возрасте в 1952 году, если она в возрасте сейчас?» – не складывается, но я чувствую близость к разгадке. «Санки принадлежали двум сестрам, одна пропала, вторая осталась – значит, это она и есть. Кухарка – это Надя, а санки принадлежат Марии, ей нужно их и вернуть. Осталось понять, как это сделать и куда она пропала» – мое умозаключение сегодняшнего дня.

Я вернулся к школе в половине пятого. Сейчас в здании еще много людей и прокрасться незаметно вряд ли получится. Я спрятался в школьном парке между горкой и крепостью, что построили ребята на прошлой неделе, она немного растаяла и перекосилась, создав отличное убежище для меня. Я дождался, когда несколько учителей вышли из школы, и решил обойти здание с внутренней стороны, там, где раньше стояла самая старая деревянная часть. Примерное место, где лежала бетонная плита, было полностью покрыто толстым, хорошо утрамбованным слоем снега, но меня это не остановило, я начал копать. Рыл руками, разбивал пристывшую ледяную корку сапогом и наконец-то добрался до земли. Понял, что рою в неверном месте, и сместился на метр влево. Там тоже ничего не обнаружил. Мои промахи, словно пулевые отверстия, украсили поверхность заднего школьного двора. Световой день начал угасать. Небо налилось синевой, месяц побелел и сдвинулся вправо. Я немного отошел и, напрягшись, вспомнил лето, а именно место, где лежит эта чертова плита.

Однажды Сашка выбросил из окна бутылку с кефиром, она упала и вдребезги разбилась о бетон, он думал, что угодит в траву, но промахнулся. Ему тогда влетело, а мы смеялись, свесившись из окна, когда учительница, оказавшаяся невольной свидетельницей произошедшего, заставила его спуститься и убрать стекла.

Я задрал голову вверх и вспомнил, из какого окна летела бутылка. Отсчитал кабинеты, вычислил траекторию и очертил место, в котором нужно рыть.

На этот раз не ошибся, под 30-сантиметровым слоем показалась серая твердая поверхность. Я разрыл ее почти полностью, но более ничего сделать не смог. Я знал, что под этой плитой находился подвал, который засыпали при строительстве нового корпуса в 1960 году.

Свет в окнах погас, я вернулся к школьному входу, дернул за ручку двери – закрыто. На стене колебался белый листок бумаги, посаженный клеем к деревянному стенду. Я подошел ближе и узнал почерк завуча: «В школу требуется завхоз». Я дочитал и немного взгрустнул, вспомнив наш последний разговор с Петровичем.

Школа закрыта, внутри никого, у меня примерно минут 20–30 до наступления темноты. «Уж сегодня я не попаду в коварные сети ночной школы», – думал я, открывая украденным из учительской ключом дверь с тыльного входа, через столовую. Не глядя, я проскочил через новую часть школы, свернул на первом этаже в крыло первоклашек, туда, где по плану ранее находился переход в старое здание. Холл для малышей заставлен партами, классы совмещены между собой, и коридор, в который они выходят на перемену, сделан отдельно, чтобы дети не перемешивались со старшими. Почти ничего не видно, я запутался. Нужно вернуться в архив и взять старый план школы. Я так и сделал. Счет шел на минуты, я включил фонарик, чтобы лучше видеть, развернул карту, вторую, новую, визуализировал первый этаж и понял, что скос стены над доской в классе – это и есть то место, где раньше был проход в старое здание, только вход в подвал находится за стеной, в лестничном проеме, который ведет с третьего этажа от кабинета литературы, по которому я спускался и ключ от которого мне указала Муза через свои пустые глаза.

Внезапно я почувствовал себя хорошо, я почти разгадал тайну санок. Правильнее было бы уйти и вернуться завтра, когда у меня будет больше времени, но нет, я так просто не сдамся. Темная полоса заката подкрадывалась тихо, но верно, словно хищный зверь, боясь спугнуть жертву. Я бросился наверх, а он бросился за мной. Мы неслись с разницей в полметра, в долю секунды, я взобрался по лестнице, преодолел коридор, открыл пожарный выход и побежал по ступенькам вниз, только я успевал убирать ногу, как ступенька трескалась и разлеталась на мелкие осколки, будто превратившись в тонкий, как нить, лед. Я спустился вниз и затаился в круглом холодном лестничном колодце. Наступила тишина. Я победил!

А вот тот самый вход в подвал, заваленный старыми строительными материалами. Всю ночь я разгребал кирпичи, доски, металлические рейки и прочий мусор, пока не освободился проход достаточного для меня размера. На всякий случай надежно привязал веревку к крюку, что торчал из пола, и бросил конец в яму. Взял фонарик и аккуратно спустился вниз. Страх овладел мной так, что я еле-еле мог шевелиться, заставляя свой разум сосредоточиться, а тело действовать. Руки тряслись, сердце колотилось. Я посветил вперед – передо мной был длинный узкий тоннель. Я спустился и встал в полный рост, осветил стены – ничего, пустота. Прошел вперед, ко мне с потолка спускались ступеньки, это остатки старого здания, лестница, что вела в подвал из дома кузнеца, а сверху над ними лежит бетонная плита. Видимо, строителям было лень засыпать подвал и они просто закрыли его, чтобы дети не лазили. Я сделал еще несколько шагов вперед, весь тоннель в длину был около 10–15 метров, больше ничего. Я уперся в сырую землю, что высыпалась вперед от старости и давления. Ничего. Я еще раз поводил фонарем и вдруг заметил, что одна из стен исписана черным. Я подошел. Это был мелкий текст, написанный на стене углем, а внизу – остатки камина, сложенного полукругом из красного кирпича. Я нашел начало текста и начал читать: