На Брест

Его попутчик смотрел вперед, поглаживая правой рукой свою старую седую бороду, мысли его, казалось, находились далеко, а в глазах не было ни малейшего сострадания.

– Врач должен быть безразличен к своему пациенту, – повторил старик слова доктора, – только это может гарантировать успех, это истина, это верно, – добавил он и положил руку на колено, наконец-то оставив бороду в покое.

Разбитая дорога местами вынуждала притормаживать, что сильно замедляло путь, переваливаясь с одной кочки на другую, старенький фиат будто вздыхал от усталости, но преодолев очередное препятствие, снова набирал скорость. За все время пути доктор ни разу не задумался о завтрашнем дне, о том, что будет потом, когда настанет осень, зима, о том, как он будет жить и что делать. Он как будто погрузился в транс, рассказывая события своей жизни за последний год, что, собственно, и представляло собой всю его жизнь.

Количество машин увеличилось, это свидетельствовало о том, что где-то поблизости была жизнь. Позади оставались города и поселки, большие и маленькие, фиат обгоняли: кто-то торопился, а кто-то просто ехал с определенной скоростью и не хотел замедляться. Доктор заглядывал в каждую проносящуюся мимо машину, провожая взглядом до тех пор, пока она не скрывалась из виду.

– Операция шла очень долго, почти шесть часов, – продолжил он, – но ожидаемого результата она не дала.

Опухоль головного мозга не смогли полностью удалить, метастазы и большое количество жидкости усугубляли положение, шансов на то, что Оле сможет очнуться после операции, не было, обычно люди в этом случае говорят: «Надо надеяться на чудо». И на какое, мне интересно?.. Я хоть и желал этого больше всех остальных, но как врач знал, что никакого чуда не произойдет. А потому, когда я вышел из операционной, меня переполняли противоречивые чувства, я понимал, что не смог сделать ничего и все эти старания оказались бесполезны, по сути своей, все это было похоже на цирк.

Мы занимаемся тем, что заведомо обречено на провал, но все равно делаем это, потому что так надо, потому что по-другому и быть не может.

После операции Оле снова перевели в блок реанимации, я зашел к ней перед тем, как уйти домой, сел рядом, взял ее руку и сжал в своей – реакции не последовало, дыхание было слабым, но самостоятельным.

Я встал и вышел, в тот день я не сел в автобус, а шел пешком до самого дома, километров десять или, может, пятнадцать, я шел вперед, опустив голову вниз, видя перед глазами лишь мелькающие мысы своих ботинок, которые двигались все быстрее и быстрее, пытаясь догнать собственную тень. Я убегал от самого себя, от своего маленького мирка, в котором наступила ночь.

Старик посмотрел на доктора. Жизнь шла вперед, а доктор, вопреки всем ее законам, двигался назад, пытаясь разглядеть в ней блеклые оттенки собственного существования.

– С этого дня, – продолжил он, – я стал жить по-другому, дни тянулись медленно и мучительно, в больнице меня встречали с грустью и состраданием, что еще больше усугубляло мое состояние, я жил, но порой мне казалось, что я умер и попал в ад.

Мужчина замолчал, однако, ему явно хотелось что-то добавить, и это что-то сидело внутри доктора и разъедало его изнутри.

– Возможно, если бы Оле оперировал не я, а другой врач, она не превратилась бы в растение, может быть, это был ее последний шанс, но я не предоставил ей его из-за собственного страха и неуверенности.

Доктор свернул на обочину и остановил машину, закрыв руками лицо, он всхлипнул несколько раз, затем протяжно шмыгнул носом и добавил: – Я не хотел, чтобы так получилось, – он достал из кармана платок, протер им лицо и снова поехал.

– После операции Оле прожила еще три недели, состояние ее ухудшалось с каждым днем. Я был с ней рядом, как и обещал, всегда рассказывал о том, что происходило на улице, держал ее за руку и приносил свежие фрукты, это – то малое, что я мог сделать для нее.

– Это очень многое, – перебил старик, – это очень многое! Ты сделал столько, сколько не сделал никто. Ты неправильно оцениваешь свои поступки, себя и все, что тебя окружает, каждый человек делает ровно столько, сколько должен, не больше и не меньше – запомни это.

Он сказал это с такой уверенностью, что доктору оставалось только поверить в это.

– Вечером, – продолжил мужчина, – моя смена закончилась, и я поехал домой, измотанный страшными ожиданиями, я потерял счет дням, мне казалось, что я живу в каком-то зацикленном круге, из которого никак не могу выбраться.

Ночью меня разбудил телефонный звонок, было почти четыре часа утра, еще не рассвело, я взял трубку и ответил.

В ту ночь дежурил мой коллега, он сообщил мне, что Оле умерла, я был полностью готов к этому. Не знаю почему, но я никак не отреагировал на его звонок, сказал, что буду утром к началу смены, и поблагодарил его.

Я умылся холодной водой и подошел к окну на кухне, открыл его и вздохнул полной грудью, свежий прохладный воздух обволакивал мое тело, начало рассветать, я стоял и смотрел в никуда до тех пор, пока на улице не стало совсем светло. Я даже не могу сказать, о чем думал в этот момент, наверное, ни о чем, я много раз представлял, что буду чувствовать, когда Оле не станет, и мне становилось больно от этих мыслей, но когда это случилось, я не испытывал ничего. Мне даже было немного стыдно перед самим собой, наверное, я должен был быть с ней в этот момент, но к сожалению, меня не было.

Жизнь моя снова стала пустой, Такой же, как и до того момента, когда появилась Оле.

– Не-е-ет, – протяжно перебил старик, – пустой она была тогда, когда ты думал, что она полна, а полной она стала, когда тебе показалось, что она опустела. Именно когда ты осознал, чем она была заполнена, счастлив ты от этого или нет – другой вопрос, – добавил он, – зависит от эмоционального диапазона каждого. Это индивидуально, отсюда и жизнь у всех – индивидуальная!

Старик обладал такой силой внушения, что доктору показалось, будто он попал на стол хирурга высшей категории, которому наверняка можно доверять и быть уверенным, что из-под его ножа он точно выйдет здоровым.

11

Утром я пришел в больницу и сразу же стал ловить на себе взгляды, полные жалости и сочувствия, до самого вечера я не находил в себе сил говорить или делать что-то.

На следующий день тело отправили на вскрытие, как врач, проводивший операцию, я был обязан присутствовать, пришел и сделал все, что от меня требовалось. Я вел себя как робот, в которого заложили программу с точными указаниями. Вечером того же дня я остался дежурить в больнице, всю ночь просидел в кресле, покачиваясь вперед и назад под тиканье часов, висевших на стене над открытой дверью. В коридоре время от времени хлопали двери и виднелись силуэты медсестер, разносивших по палатам лекарства, незаметно для себя я уснул.

Мне приснился сон, словно я бегу по светлому больничному коридору, а передо мной везут каталку, я не знаю, кто на ней… Вижу только, что каталку окружили врачи, все что-то кричат. Я пытаюсь догнать их, чтобы понять, кто это, но не могу – ноги будто вязнут, затем я вдруг понимаю, что бегу босиком, смотрю под ноги, а там – капли крови, я иду по ним, вновь и вновь вступая в теплые лужи. Это отвлекает меня, и каталка уезжает все дальше и дальше, я поднимаю голову и вижу, как ее провозят сквозь двери, я бегу, но двери закрываются прямо передо мной, и в этот момент я погружаюсь в воду, вода теплая, голубая. Я падаю в бездну, глаза мои открыты, и я вижу, как на поверхности воды играет свет, пытаюсь всплыть на поверхность, гребу изо всех сил, чтобы сделать вдох, но что-то тянет меня вниз, мне не хватает воздуха, и я задыхаюсь, чувствую, как вода заполняет мои легкие.

В этот момент я проснулся и сделал глубокий вдох, подскочив в кресле, затем еще несколько. Я почувствовал, как каждая клетка моего организма насыщается кислородом, сердце стучит, как барабан. Это сон. Но в нем – вся моя жизнь.

Тогда я понял, что больше не могу находиться в больнице, что каждая минута моего пребывания там убивает меня и сводит с ума, мне хотелось кричать об этом, кричать и бежать прочь. Я так и сделал, первый раз в жизни я сделал то, что мне хотелось, и мне было абсолютно все равно, что случится дальше. Я вышел из главного входа больницы и двинулся вперед, несколько раз я останавливался и оборачивался: смотрел на окна своего кабинета. Ветер трепал мои волосы и края расстегнутого белого халата, когда я обернулся в последний раз, окна уже были похожи на маленькие желтые точки. Больше я никогда не видел свою больницу.

По дороге я сильно замерз: к вечеру похолодало, поднялся сильный ветер, и начал накрапывать дождик, я запахнул халат и сунул руки в карманы. Пальцы гуляли по ним, ощупывая и перебирая содержимое, и вдруг уткнулись во что-то очень знакомое… тот самый желтый лотерейный билет! Я даже и забыл, что положил его сюда, до самого дома я сжимал его в руке, не вынимая из кармана, думал, может, сейчас наступил тот самый момент, когда стоит открыть его и взглянуть на выигрыш? Возможно, я бы так и сделал, если бы билет был моим.

Дома я пробыл три дня, все это время я копался в своих вещах, перекладывая их с места на место, все они были мне отвратительны, потому что напоминали о разных событиях, происходивших со мной. То, что казалось мне ценным когда-то, сейчас стало пустым и бессмысленным, я решил, что если разом избавлюсь от всего, мне станет легче. Открыл секретер и выгреб обеими руками все из самой глубины – на пол посыпались книги, старые доклады, шкатулки и куча прочего хлама, я сложил все в большой полиэтиленовый мешок и поставил его к входной двери.

Там же оказалась и коробка с коллекцией открыток, собранных женой за годы нашей совместной жизни, я вынул ее из мешка и открыл. Мамины письма лежали отдельно, аккуратно перевязанные ленточкой, я развязал ее и вытащил одно из середины. В письме мама рассказывала о своей жизни, большая часть, конечно, была отдана советам: как и что надо делать. Этому письму около пятнадцати лет, но на удивление я и сейчас помню, как читал его первый раз.

Я был уставший, со смены, думал только о работе, лег в кровать и развернул конверт, рука уже тянулась к выключателю, а письмо оказалось длинным и, как я тогда думал, бестолковым, я читал его через строчку, проглатывая конец предложений, представляя, чем они могут закончиться. За пятнадцать лет бумага пожелтела, чернила выцвели и у письма появился легкий запах старого дерева.

Сев на диван, я положил стопку рядом с собой и развернул письмо, перед тем как начать читать, рассмотрел каждый миллиметр бумаги – край был немного надорван, видимо, это случилось при вскрытии письма или оно повредилось, когда мама вырывала листы из тетради.

Я начал читать, вглядывался в каждую букву, аккуратно выведенную маминой рукой от первой до последней закорючки, пытаясь насладиться каждым словом. По ощущениям это можно было сравнить с тем, как в детстве я слизывал остатки варенья с тарелки. Теперь эти слова казались мне совсем не пустыми, а наоборот, настолько ценными, что я бы не пожалел отдать пятнадцать лет своей жизни ради того, чтобы почувствовать это тогда, когда читал письмо первый раз. Я знал, что мама не обижалась на меня за мое безразличие и невнимание, я занимался благим делом, и она гордилась мной, может, это и не так, но по крайней мере я живу с этим и мне так проще.

Стены дома стали превращаться в тиски, сжимавшие меня все сильнее и сильнее, утром я встал, принял душ и начал собираться.

– Думал, поеду на поезде, но поскольку возвращаться я точно не собирался, вещей пришлось взять прилично, да и есть же машина, так пусть послужит! – ухмыльнулся доктор.

– Конечно! – с улыбкой ответил старик, – с машиной-то куда проще!

– И вас везу! – добавил мужчина.

12

В то самое утро, когда доктор загружал сумки в машину, сдвинув брови от напряжения и пытаясь ничего не забыть, работники морга готовили тело маленькой Оле к передаче в городской муниципальный крематорий. После того как невостребованное тело пробыло в морге пять дней, его одели в белую льняную рубашку и положили в простой деревянный гроб.

Доктор загрузил вещи в багажник, а в другой части города толстый невысокий мужчина в синем комбинезоне с сигаретой во рту без малейшей эмоции на лице закрыл крышку гроба, поставил на нее небольшой гвоздик в самом уголке и, прицелившись, ударил по нему молотком. Гвоздь вошел полностью с первого удара, мужчина опустил молоток, сделал глубокую затяжку, а затем повторил процедуру с другой стороны гроба.

– Забирайте, готово! – крикнул он в открытую дверь и затушил брошенный под ноги окурок.

За это время доктор успел три раза подняться домой и спуститься обратно к машине. Убедившись, что ничего не забыл, он сел на водительское сидение и, нагнувшись, посмотрел на свое окно в последний раз.

Машина тронулась и, проехав по луже, окатила тротуар свежей дождевой водой.

13

– Ну а дальше Вы все знаете, – сказал доктор с некоторым облегчением.

Возможно, это облегчение возникло только от того, что рассказ был наконец-то закончен и теперь на свете появился человек, который знает все то же, что и он сам, хотя наверняка нашлось что-то, чего мужчина не захотел рассказывать и утаил от старика, но скорее всего, это была какая-нибудь мелочь, не повлиявшая на общий рассказ.

Доктор терпеливо ждал, что старик сейчас вынесет свой вердикт или по крайней мере хоть как-то прокомментирует его жизнь, но тот молчал, продолжая смотреть вперед и наслаждаться дорогой, и только через некоторое время поднял руку и показал указательным пальцем направо: