Fide Sanctus 2

Поверить.

Но когда она заговорила, её голос был сухим, непреклонным и жёстким:

– Я не знаю, для чего ты говоришь это, но…

* * *

Знаешь.

– Ты прекрасно знаешь, для чего он это говорит, – прошептала Верность Себе; её щёки были мокрыми, но в глазах наконец сверкало облегчение.

– Ему выгодно, чтобы вы поссорились! – истерично заорала Верность Ему.

Чем здоровее становилось лицо Верности Себе, тем хуже она себя чувствовала.

– Всё это нелогично, но я ощущаю, что ему можно доверять, – тихо произнесла Интуиция, коснувшись локтя Хозяйки.

Там же, где его гладили худые пальцы с узловатыми фалангами.

Петренко внимательно смотрел прямо на неё; его брови были сдвинуты, губы – сложены в сосредоточенную линию, а глаза переливались малахитовыми отблесками. Было что-то неуловимо… кошачье в этих своевольных зелёных глазах.

Она не могла видеть его взгляд; видеть эту порывистую, решительную жалость!

Это было неправильно, неправильно!

Было неправильно так доверять этой нежной жалости!

…Не находя слов – и не желая их искать – она резко и отчаянно расплакалась, безвольно прижав пальцы ко рту.

Казалось, это те слёзы, которые она не выплакала в белой Ауди под дождём.

Не заботясь о том, что подумает о ней Петренко, она неуклюже вытирала скулы… со странной болью разглядывала листья каштана… вспоминала рисунок костёла, что остался неоконченным в общежитии на столе… сетовала, до чего жестокое у неё сердце, которое «не может любить людей», как говорила мать… опасалась, что она и правда «волк-одиночка»… боялась своих мыслей… стыдилась чувств…

Олег не шевелился; он не проронил ни слова. Только его рука сползла с её локтя и сжала её ладонь; он будто говорил: «Я здесь».

Его рука была такой горячей, что пальцы застонали.

Ни у кого на её памяти не было таких горячих рук.

Вот он – момент, чтобы это говорить.

– Олег, слушай, – с усилием сказала Вера; сердце ныло от горькой боли. – Это давно нужно было сказать. Нам с тобой надо… общаться более отдалённо. Мы слишком сблизились, а я обещала Святу поставить тебе границу, если это произойд…

Голос сорвался, а лицо искривилось в беззвучном плаче.

Внутри было так пусто, словно она осталась одна на земле после апокалипсиса.

Мокрые щёки и глаза нещадно резал ветер; в голове колотилась глупая мысль, что всё лицо обветрится… покроется красными пятнами… будет шелушиться…

Олег молчал, бережно гладя тыльную сторону её руки.

О чём он думает?.. Предположить это было невозможно.

Можно было приблизительно догадаться, что происходит в голове у Свята, – но с Олегом это совершенно не работало.

Он был не просто закрытой книгой, а талмудом на замке.

– И на твой взгляд, это произошло? – наконец глухо спросил он.

– На мой взгляд, это… происходит, – судорожно сглотнув слёзы, поправила Вера. – Это… некрасиво. Неправильно. Встань на его место.

– Я делаю это так часто, что его место уже можно звать моим, – отозвался Петренко.

О чёрт. Это надо было предусмотреть, готовясь «поставить ему границу».

Он не кривлялся и не блефовал: у него по поводу их «сближения» была своя позиция.

Поведение Петренко создавало ей трудности – да; но оно и… восхищало.

Хоть у кого-то этой весной Верность Себе не болеет.

– Ты действительно этого хочешь? – поинтересовался Олег; его голос подрагивал.

При чём тут то, чего я хочу?!

– Я считаю это честным! – выпалила Вера, повернувшись к нему.

Едва он увидел её мокрые глаза, как его лицо перекосилось – будто его ударило током. Казалось, прошло полчаса перед тем, как он разомкнул губы и сказал:

– А я не считаю. И не могу согласиться с тобой. Ты сейчас не на своей стороне.

В горле всколыхнулась бодрая злость.

– Это мне решать! – прошипела Вера, стиснув пальцы в кулак. – Я сама могу разобраться, что мне делать и на какой я стороне!

Вызывающе вскинув лицо, она моргнула и обомлела: Олег… улыбался.

Широко и открыто; лукаво и с облегчением.

Он улыбался редко; но когда он это делал, в его мимике не оставалось ни грамма наигранности: он улыбался всем лицом – каждой чертой.

Глазами; морщинами вокруг глаз; худыми скулами; ушами, что подпрыгивали вверх.

– Я рад, что ты говоришь это, – с теплом произнёс он. – Пожалуйста, думай так чаще.

Не найдя, что ответить, Вера обескураженно молчала.

Внутри ворочалось что-то вроде свежего ветра, который набирал силу; набирал упрямо и решительно – хотя знал, что ему запрещено дуть ветряков вокруг нет.