Любовь холоднее смерти

– Вот кого мне ни капельки не жалко! Ему наложили два шва на левую щеку, тем и кончилось. В общем, ты все-таки сделала мне классный подарок ко дню рождения!

– Шутишь?!

– Ничуть. – И, отворачиваясь к доске, девушка еле слышно промолвила: – Даже если бы ты его убила, я бы ни слова не сказала.

Подарки, которые нам дарят, – это только представление дарителей о нас самих.

Глава 4

Муж ничего не знал об этой истории, и поэтому бокалы ему понравились. Правда, Алешу слегка покоробило то, что комплект был неполным.

– Я бы на твоем месте обиделся, – сказал он. – Что это за подарок – на тебе, Боже, что мне негоже?

– Дело в том, что шестой бокал разбила я сама, – пояснила Лида, торопливо переодеваясь и судорожно заглядывая в холодильник. – О, купил фарш, молодец. И капуста отличная! Немного риса у меня еще осталось… Наверное, все получится, жалко только, что Марья Ивановна зажала кастрюлю!

– Ну, если ты сама разбила бокал – тогда ладно. – Муж помог отнести продукты на кухню. – Я еще пива купил. А Вера была сегодня совершенно пьяна! Теперь я даже не сомневаюсь, что она алкоголичка.

Девушка испуганно выглянула в коридор и, вернувшись в кухню, отчитала мужа страшным шепотом:

– Нам-то какое дело, пьет она или нет? – Она открыла воду и принялась «раздевать» большой кочан капусты. – Главное, чтобы денег на водку не просила, а на такую она вроде не похожа.

– Да, но мне все равно как-то не по себе, – оправдывался Алеша. – Как представлю, что она тихонько сидит за стенкой, совсем одна, и понемногу нарезывается в этой тишине… Хоть бы телик включила для компании! Как-то нехорошо, когда человек пьет один! Меня это подавляет.

Лида посоветовала ему меньше думать о чужих делах и принялась готовить голубцы. Алеша по привычке составлял ей компанию, хотя на этой кухне жене не грозили домогательства слишком любезного соседа. Они отлично поужинали у себя в комнате, уничтожили по две порции голубцов, выпили три бутылки пива – в основном, правда, с помощью Алеши. Пиво наливали в новые бокалы, и вот тут Лида окончательно их оценила. Собственно говоря, она видела эти розочки всего один раз – с того злополучного дня рождения Света больше не ставила этих бокалов на стол. Теперь они показались ей очень красивыми, и Лида предположила, что они дорогие.

– Немецкие или чешские, я думаю. Впрочем, удивляться нечему. У Соколовых все дорогое, чего ни коснись.

– И тебе это нравится? – Муж глядел на нее пристально, как будто ответ был для него очень важен.

Та слегка пожала плечами:

– Нравится, конечно. Я тоже люблю красивые вещи – и посуду, и одежду.

– А ты знаешь, что я никогда не смогу тебя всем этим обеспечить? – все с тем же странным выражением спросил он. – У нас в семье никто не умеет зарабатывать больших денег, даже не знаю почему. Наверное, это как-то передается по наследству.

Лида попыталась его уверить, что в конечном счете высокий доход не так уж важен, что она сама неизбалована и с легкостью отказывается от любого соблазна… Но муж расстроился – она это видела и не решилась продолжать этот разговор. Вымыла посуду, приняла душ и молча уселась за пишущую машинку. Алеша улегся в постель с какой-то книгой, но не читал – она не слышала шелеста переворачиваемых страниц. «Ну что я ему сказала? Нужно было прикусить язык, Алеша все-таки глава семьи, и ему неприятно, что он не может меня баловать… А извиняться как-то глупо, я ведь просто сказала правду…»

В такие минуты ей больше всего помогала работа: перевод, чтение конспекта – все что угодно, чтобы занять голову. На этот раз ее ждал Эдвин Друд. И она решительно напечатала первую строчку.

Сказав Свете, что она основывает свою версию о воскрешении только на том, что убийство случилось в сочельник, Лида слегка покривила душой. Ей очень не хотелось посвящать подругу в свой замысел – она и сама не могла бы сказать почему. Возможно, ей надоело отчитываться перед Светой в каждом своем шаге, чуть ли не в каждой мысли. А может быть, девушке казалось, что ее версия тут же будет безжалостно опрокинута, сметена с лица земли, и тогда у нее точно не хватит смелости продолжить роман.

Перед тем как взяться за дело, она внимательно перечитала всю критику об «Эдвине Друде», которую удалось найти. Правда, многие склонялись к мысли, что Эдвин остался в живых, но мотивировали ее весьма слабо, как бы мимоходом – как нечто, не требующее доказательств. В частности, высказывались такие доводы: как мог Диккенс чуть не в первой трети романа убить героя, именем которого названа книга? Он никогда прежде этого не делал! Также напоминали о том, что Диккенс очень любил прием «мертвец выслеживает» и неоднократно им пользовался.

Их противники возражали, и весьма обоснованно. Во-первых, говорили они, Эдвин Друд – характер неинтересный, малосимпатичный и вообще не нужен для развязки, он играет пассивную роль жертвенного животного на алтаре. Самое в нем интересное, писали они, что Эдвин был убит. И потом, каким образом мог спастись человек, которого за одну ночь, можно сказать, убивали трижды? Яд, удавка, негашеная известь – и все понапрасну?! Самый авторитетный комментатор «Эдвина Друда» – Дж. Каминг Уолтерс – безжалостно высмеивал мысль о том, что Эдвин мог спастись. И Лида уже была готова поддаться его влиянию, как вообще поддавалась любому нажиму, но… Внезапно сделала свое собственное открытие, которое и подтолкнуло ее к тому, чтобы заключить договор с издательством.

Эдвин ФИЗИЧЕСКИ МОГ спастись, перенеся все то, что проделал с ним дядя! Она поняла это после разговора с подругой, ночью, запутавшись в тягостном и очень реалистическом кошмаре, где с мучительной навязчивостью мелькали образы Эдвина, Джаспера и старухи – курильщицы опиума. Догадка оказалась почти пугающей – настолько неожиданный поворот вырисовывался теперь впереди. И навело ее на эту догадку всего одно слово, которое несколько раз настойчиво повторялось в тексте романа – как замаскированный намек, как ненавязчивая подсказка.

«Негашеная известь! НЕГАШЕНАЯ! Джаспер полагал, что засыпает тело своего племянника негашеной известью, тогда как она к тому моменту уже была ГАШЕНОЙ и годилась разве что на побелку потолков!»

Это приснилось ей в том самом кошмарном сне, от которого ее с трудом пробудил Алеша. Она оказалась в ревущей ледяной тьме, под тенью соборной башни, на маленьком провинциальном кладбище. Была ночь сочельника, бушевала буря, скрипела и билась на ветру кованая калитка, и дождь поливал смутно белеющую в темноте кучу извести у ворот. Лида почти ощущала едкий запах лопающихся ядовитых пузырей и пыталась отойти от извести подальше, чтобы та не сожгла ей босые ноги, – во сне она была в пижаме и босиком. И вдруг поняла, что бояться нечего.

«Той ночью, когда убивали Эдвина, разразилась страшная буря! – думала она на другой день. – Диккенс описывает ее на нескольких страницах – неужели зря, только в качестве зловещего антуража, чтобы было пострашнее? Ну, нет! Он решил написать идеальный детектив, и такая деталь, как проливной дождь в момент убийства, не могла оказаться случайной, особенно когда дело коснулось извести».

Она тщательно перелистала роман, всячески пытаясь опровергнуть свою догадку. И нашла детали, которые ее подтверждали. Вот Джаспер отправляется вместе с каменщиком Дёрдлсом осматривать соборные подземелья. Таким образом он исподволь готовится к исполнению своего замысла – ведь нужно досконально изучить место, где будет происходить действие, да, возможно, и снять слепок с ключа. Дёрдлс предупреждает регента: «Осторожнее у ворот, мистер Джаспер. Видите, там куча слева?» Джаспер спрашивает, что это такое, и получает исчерпывающий ответ: «Негашеная известь. Наступите, башмаки вам сожжет. А если поворошить ее малость, так и все ваши косточки съест без остатка».

«Значит, Джаспер понятия не имел о том, что такое негашеная известь, если пришлось ему все объяснять! – думала Лида, вспоминая школьные уроки химии – свои самые любимые уроки после английского языка и русской литературы. – Где уж ему было знать, при каких условиях это опасное вещество становится вполне безопасным, годным разве на побелку потолка! Конечно, небольшой ожог при контакте с такой субстанцией все равно можно получить, но он будет несмертелен, иначе все маляры ходили бы с забинтованными руками и лицами. В худшем случае будет сильное раздражение, которое можно вылечить домашними средствами. Но знал ли об этом кто-нибудь из комментаторов Диккенса? Изучали ли они химию? Что-то незаметно, ведь никто из них не обратил внимания на такую тонкость, как слово ‘‘негашеная’’. Диккенс употребляет его еще несколько раз, в других местах. Зачем? После первого упоминания достаточно просто сказать ‘‘известь’’, и уже будет ясно, о чем идет речь. Но нет, ему важно именно прилагательное».

Конечно, она всячески обдумала эту версию – лучше разоблачить свою ошибку самому, чем доверить это другим. Сомнений было предостаточно. Например: Джаспер так тщательно готовил преступление! Может, он заранее перенес в склеп немного извести, чтобы она была под рукой, когда он будет погребать Эдвина? Но это было бы слишком рискованно, ведь как раз в это время в склепе работал каменщик, он изготовлял надгробную надпись для покойной миссис Сапси. Разумеется, Дёрдлс, очень ревниво относившийся к своим трудам и знавший на кладбище каждую мелочь, сразу бы обратил внимание на то, что в склепе появилась известь, которую он туда не таскал. Таким образом, становится очевидным, что укрытия от дождя не было, и в ночь убийства Джасперу пришлось вернуться к воротам, чтобы запастись материалом.

Но был ли в ночь убийства дождь? Диккенс описывает страшную бурю, сильные порывы ветра, нанесшие городу немало мелких повреждений. Но, внимательно перечитав описание бури, Лида не обнаружила в нем ни капли дождя!

Здесь она снова усомнилась в своей правоте и тщательно проверила последующие страницы. Ночь миновала, буря утихла. Эдвин куда-то исчез, но пока его не ищут. Невил Ландлесс, помирившийся с ним накануне, бодро выступает в свой пеший поход по окрестностям. Он желает позавтракать перед дальней дорогой и заходит в деревенский трактир «Опрокинутый фургон». Диккенс описывает трактир как «прилепившееся на склоне холма и насквозь холодное помещение, где у самых дверей красовались ЛУЖИ…».

Лужи на склоне холма? Значит, в эту ночь все-таки был дождь, причем настолько сильный, что вода еще не успела уйти в низину с вершины холма. А уж на кладбище все должно было вымокнуть насквозь, ведь местность там низменная. «Значит, Диккенс специально отводит глаза тем читателям, которые могут бессознательно насторожиться при слове ‘‘негашеная’’, – предположила Лида. – Никакой дескать воды не было. Но так как он, во-первых, реалист и описывать бурю без дождя не может, а во-вторых, ему нужно дать хотя бы маленький путеводный знак тем, кто пойдет по верному пути, он и переносит лужи на две страницы дальше. Значит, я права – известь в ту ночь все-таки погасла!»

Когда Лида не обнаружила ни единого противоречия со своей версией, она страшно возбудилась. Как – неужели ей удалось схватить путеводную ниточку, тот самый намек на то, как спасся Эдвин Друд? И сделала она это только благодаря школьным познаниям в химии?! Все так ошеломляюще просто?! Она бросилась вспять, пытаясь обнаружить другие доказательства своей правоты. Неужели у Эдвина появился реальный шанс остаться в живых?!

Прежде чем дядя заманил его на кладбище, он опоил племянника вином с изрядной дозой опиума. Доза, конечно, была не смертельной, иначе Эдвин не смог бы перед тем проводить Невилла. Но постепенно молодой человек впал в сонное, апатичное состояние и не способен был оказать сопротивление. На обратном пути он явно повстречал дядю, который все время шел за ними. Дядя под каким-то предлогом заманивает его на кладбище, что вовсе несложно, учитывая, что племянник ему доверяет и находится в полусне. Далее «черный шарф из крученого шелка», который накануне висел на шее у Джаспера, перекочевал на шею племянника, и явно не в качестве рождественского подарка.

Версию о предназначении этого шарфа Лида не изобретала – она согласилась с теми комментаторами, которые обращали особое внимание на эту слишком заметную деталь, появившуюся накануне убийства. Сам Диккенс слегка смутился, когда его спросили, не этим ли шарфом дядя задушил Эдвина? «Ну разумеется, шарф играет важную роль, – думала Лида. – Если допустить, что он введен для отвода глаз… Нет, не может быть. Каким же образом тогда убит Эдвин? Удушение – это самый тихий способ, бескровный, беззвучный, а стало быть бесследный. А Джасперу нужно, чтобы не осталось ни малейшего следа. Нож в таком случае отпадает, пистолет – тем более. В обоих случаях жертва может закричать, а мало ли кто шляется поблизости!»

Итак, на шее сонного, слабо отбивающегося Эдвина затянута удавка. Диккенс этого не описывает – он ограничивается только подробным описанием окружающего пейзажа. «В ограде собора освещение и всегда неважное, а в эту ночь там особенно темно, потому что ветер задул уже несколько фонарей». Лида предположила, что Джаспер фонарем не пользовался – это было бы все равно что подать сигнал: «Я здесь!» И к тому же ветер все равно задул бы фонарь. Значит, он действует в темноте, почти на ощупь. Мог ли он принять полузадушенного, потерявшего все признаки жизни Эдвина за мертвого?

Да, вполне. Его могло подвести и то, что Эдвин был одурманен. У человека, принявшего большую дозу опия, дыхание замедляется, тело становится неподвижным – это похоже на сон или на смерть.

Итак, сочтя племянника задушенным, Джаспер относит тело в склеп, вскрывает гробницу миссис Сапси и укладывает туда тело. Затем возвращается к воротам, приносит известь и обильно посыпает «труп». По его расчетам, даже Дёрдлс, с его поразительным умением выстукивать камень и определять, что находится за ним, вскоре не сможет ничего учуять. Джаспер сделал все, что хотел, и потому на следующий день с пеной на губах обвиняет Невилла в убийстве. Алиби у юноши нет, всем известно о его ссоре с покойным, да еще и эти улики в реке – булавка и часы Эдвина Друда. Джаспер УВЕРЕН, что племянник мертв, а на него никто не подумает.

Однако Эдвин все еще жив! Описывая ту бурную ночь, Диккенс упоминает о маяке: «Но красный огонь горит непоколебимо. Все мечется и трепещет, непоколебим только этот красный огонь».

«Если это символ жизни, символ спасения, замена рождественской звезде, которая так и не взошла над ночным городом? – Лида закрыла книгу и задумалась. – Диккенс любил одушевлять вещи. У него даже шкафы и стулья бывают похожи на мыслящие существа. А такой символ, как огонь маяка? Маяк – это всегда надежда, указание верного пути. Какая могла быть надежда, если Эдвин в это время погибал, да еще так страшно и несправедливо, а главное – бессмысленно даже для своего убийцы? Это что – шуточка? Ну уж нет. Диккенс даже отъявленных негодяев убивал с долей сострадания и никогда не проливал крови зря, ради острого сюжетного поворота. Эдвин остался жив! Он вернется, и вернется совсем другим. ‘‘Интересен только потому, что мертв?’’ Глупости! ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ – это роман воспитания, где главный герой поразительно меняется от начала к концу. А Диккенсу такие романы удавались лучше всего».

– Ты что-то опять застряла, – послышался Алешин голос. Тот давно отложил книгу и, не отрываясь, смотрел на профиль жены, мягко освещенный настольной лампой.

Лида со слабой улыбкой обернулась:

– Все думаю, думаю над книгой… И чего-то боюсь.

– Ну, ты всегда чего-то боишься.

– А ты никогда? – все с той же отрешенной улыбкой спросила Лида. – Никогда-никогда?

– Я боюсь тебя, когда ты вот так сидишь и смотришь в стену, – признался Алеша. – Мне кажется, что ты не здесь, а где-то за тридевять земель.

– Это называется творческая сосредоточенность. – Лида тряхнула волосами и наконец очнулась от своего оцепенения. – Что-то вроде сна наяву. Ты и сам это прекрасно знаешь.

– Да, но раньше ты это делала как-то по-другому. – Он сел, нашарил тапочки и потянулся, вздрагивая всем телом. – У тебя было такое серьезное, милое лицо, как у ребенка, который делает уроки. С удовольствием их делает, понимаешь?

Девушка кивнула: