Двое для трагедии. Том 2

– Смирись с этим. А теперь пришло время поиграть. – Грейсон впился в мои губы настойчивым требовательным поцелуем, а затем стал покрывать быстрыми грубыми поцелуями мою шею.

– Нет, не надо, Брэндон! Нет! – в ужасе прошептала я, отчетливо осознавая, что он целовал меня, как тогда, на маковом поле. – Что происходит? Почему я здесь? Почему ты здесь? – Я задыхалась от волнения. – Ты выбросил меня из машины! Ты не забрал меня! Я не должна быть здесь!

– Выбросил? Из машины? – Он перестал целовать меня и посмотрел в мое лицо. Грейсон насмешливо усмехался. Я почувствовала, как его ледяная ладонь легла на мою талию, поползла вверх и легла на мою грудь. – Искать тебя два года, чтобы сразу выбросить? Нет, Вайпер, я слишком долго ждал этого момента! – Он приподнял подол моего платья и стал гладить мои бедра. Я вздрогнула от его ледяного прикосновения к моей теплой коже. Его пальцы перебрались на внутреннюю сторону моих бедер.

– Перестань! Оставь меня! – Я уперлась руками в его грудь, чтобы оттолкнуть вампира от себя. – Ты мне омерзителен!

– Я ведь говорил, что твои желания не имеют ни малейшего значения? – Его ладонь оставила мои бедра, и я тут же услышала треск разрывающейся ткани. Он разорвал мое платье.

Мне хотелось кричать от ужаса, но от осознания того, что сейчас Грейсон изнасилует меня, мое горло сжалось, и я издавала лишь еле слышные: «Нет! Не надо! Я не хочу!».

Я была уже полностью обнажена, а Грейсон лежал между моих бедер, одной рукой удерживая мои руки, а второй снимая с себя брюки. Словно в ступоре я неотрывно смотрела в лицо вампира – оно было полным похоти и злости, и вдруг из его рта полилась кровь. Она закапала на мое лицо…

Из моего горла вырвался истошный крик, и я открыла глаза: я была в монастыре, в своей холодной темной келье, и лежала на своей маленькой кровати. Грейсон исчез. Он не насиловал меня. Его не было. Не было!

Это был сон, самый ужасный кошмар, который я видела за всю свою жизнь: он был так реалистичен, что я даже физически чувствовала на себе холод ладоней вампира и то, как он прикасался ко мне и гладил меня.

Я была в своей келье, в своей монастырской робе, и мое лицо было мокрым, но не от того, что на него падала кровь с губ вампира: на улице начался дождь, и его капли пробирались в мою обитель через вырубленное в камне окно.

Обхватив себя руками, я попыталась унять дрожь и освободиться от ужаса, охватившего все мое существо, но страх не отпустил меня, и в эту ночь я больше не уснула. С этого дня по ночам мне часто снились сцены, о которых рассказывал мне Грейсон, и я просыпалась в холодном поту и дрожала от отвращения.

***

Я вышла на маленький каменный балкон и смотрела вдаль: облака уже покрылись прощальным розовым цветом, и природа будто засыпала от усталости и жары. Тихий ветер принес мне запах моря, которое я видела с высоты своего дозорного места – пленившего меня монастыря.

Уже пять лет как меня постригли в монахини. Пять лет прошло с тех пор, как родители Седрика насильно заставили меня стать одной из обитательниц забытого Богом клочка суши, и я жила в этой мрачной, полупустой, каменной глыбе, которая стала моим надгробным камнем при жизни.

Моя жизнь медленно тлела с тех пор, как с моих уст тогда, пять лет назад, таких далеких, сорвались слова: «Я не люблю тебя». С того дня моя жизнь угасла, как светильник, в котором сгорело масло, и началось долгое, ненавистное, мучительное существование.

С того проклятого дня, когда Грейсон едва не увез меня, я не видела его – к счастью, в монастыре он больше не появлялся.

Я жила здесь уже пять лет, но до сих пор не знала, где находилась моя тюрьма – это был католический женский монастырь, где никто, кроме меня, не говорил ни по-чешски, ни по-английски, а местного языка я никогда раньше не слышала. В монастыре со мной не разговаривали: мать-настоятельница только жестами показывала, что я должна сделать, и за пять лет одиночества я превратилась в тень, в механизм, в часть этой серой каменной массы, что была ненавистна мне.

По ночам, лежа в своей твердой узкой кровати, покрытой тонким одеялом, я смотрела в окно, вырубленное в моей келье. Я смотрела на темное небо и тихо напевала песни о любви, слыша лишь свой голос, а затем долго лежала без сна, прокручивая в голове как кино нашу жизнь с Седриком. Иногда, когда я не была слишком уставшей и разбитой, мне даже удавалось представлять, что было бы, не встреть я Грейсона: я благополучно вернулась бы в Чехию, доучилась в университете, и мы с Седриком уехали бы далеко-далеко, на край света. Но, засыпая в сладких грезах, я всегда просыпалась в серой тюрьме и впадала в отчаяние.

Я не знала, что все эти пять лет происходило с моими родителями, и боялась, что они умерли от горя, потеряв единственную дочь, которая не сказала им даже прощальных слов и оставила наедине с приближающейся безрадостной старостью. Но изменить это мне было неподвластно: я не могла сбежать, не могла написать им, потому что в этом краю не было почты и вообще никакого населения. Казалось, этот монастырь нашел самое укромное и скрытое место на планете Земля для того, чтобы изолировать меня от мира. Но главным было то, что, если бы я и смогла написать родителям, письмо тут же перехватили бы Морганы, из боязни того, что Седрик узнает о моем местоположении и найдет меня.

Сегодня медленно протекал очередной тягостный и безразличный мне день: все утро мы с сестрами молились перед большим каменным крестом, на котором распятый Христос был вытесан из простого дерева, уже потрескавшегося. Мы стояли на коленах на холодном каменном полу и шептали молитвы. Я, при постриге получившая новое имя – Элоиза, молилась не за спасение своей души, но о помощи Седрику и моим родителям. О чем еще мне оставалось молить? Далекое прошлое было лишь маленьким мерцающим огоньком, спрятанным в моей душе, но я бережно лелеяла этот огонек – он был единственной связью с прекрасными, теперь уже навсегда потерянными прошлым и будущим. Все последующее время после молитвы я помогала на кухне – пекла хлеб, грубый и твердый, который был основной нашей пищей вместе с водой и пустой кашей.

После тяжелых трудов и скудного ужина я вышла на каменный балкон. К счастью, мне не запрещали приходить сюда, иначе, я сошла бы с ума, оставаясь в моей маленькой темной келье, в которой после заката не было света даже от свечи – мне не давали свечей. Должно быть, по приказу леди Морган, в монастыре против меня был устроен бойкот и ограничение меня от самых простых человеческих потребностей. Моя физическая свобода ограничивалась этим маленьким балконом, с которого я вдыхала свежий воздух, но потом всегда возвращалась в тюрьму, где меня вновь окружал сырой воздух каменных стен.

– Элоиза! – вдруг услышала я за спиной голос матери-настоятельницы, и, когда я обернулась к ней, она подала мне знак уйти в свою келью.

Я удивилась приказу, но подчинилась: раньше меня никогда не заставляли покидать балкон. Поднявшись в свою келью, я бросилась к окну, чтобы успеть поймать взглядом уходящие краски заката.

– Здравствуй, Вайпер.

«Вайпер… Это зовут меня… Но ведь здесь никто не знает мое настоящее имя. Здесь я – Элоиза… Неужели это кто-то из моей прошлой жизни?» – пронеслось в моей голове.

Я не оборачивалась, захваченная в плен этими раздумьями: я уже настолько вжилась в роль Элоизы, что Вайпер стала для меня другим человеком.

– Нам нужно поговорить.

Голос. Знакомый мужской голос и мой родной чешский язык. Этот голос я слышала только раз в своей жизни: голос Маркуса – брата Седрика.

Но это не мог быть он.

– Господи, я сошла с ума! – воскликнула я в ужасе оттого, что слышала голос Маркуса там, где его не было и быть не могло: в монастыре, в моей келье.

– Нет, ты не сошла с ума. Обернись ко мне, не бойся.

Вновь этот голос! Но я боялась обернуться: я боялась, что, обернувшись, никого не увижу, и это станет подтверждением моего сумасшествия.

– Мы должны поговорить о Седрике. Вайпер, он умирает.

«Седрик умирает? Этого не может быть!» – Я оторопела. По моей коже пробежал холод.

Я резко обернулась: передо мной стоял Маркус Морган.

Глава 50

– Кто ты? – спросила я, не веря своим глазам: Маркус не мог быть здесь. Наверное, это был плод моего воображения, наверное, я все же сошла с ума.

– Не бойся, я все тот же Маркус.

Да, это был Маркус – такой же молодой и прекрасный, как пять лет назад. Ни одна морщинка не появилась на его белом лице. Время было не властно над ним. Одетый в белую футболку и серые джинсы, он был инородным телом в этом мрачном угрюмом монастыре.

– Что тебе нужно? Зачем ты здесь? – спросила я, леденея под его взглядом.

– Вайпер, Седрик умирает.

– Нет, он жив: ваши родители исцелили его от меня, – уверенно сказала я, повторив слова леди Морган, которые как раскаленное клеймо жгли мою память.

Я не верила ему, не верила уже ни во что.

– К сожалению, они ошиблись. Расставание и разлука с тобой не излечили моего брата от любви к тебе, а лишь привели его к самоотречению от жизни, – тихо сказал на это Маркус.

– Но он не может умереть. Он бессмертен, – твердо сказала я, совершенно не понимая, что он имел в виду под словом «умирал».

– После того, как родители заставили тебя позвонить ему, он исчез. Мы сходили с ума от горя и беспокойства о нем, ведь он был вне себя от злости, когда узнал о том, что родители влезли в ваши отношения. Мы искали его всеми силами, всеми возможностями, но нашли только вчера. И то, если бы при чистке одного из озер в Дании, не обнаружили бы машину, на которой он уехал из Праги, мы бы никогда не смогли найти Седрика. Он нарочно утопил свой автомобиль, чтобы замести следы, и у него это безумно хорошо получилось. Едва услышав об этом, я бросился в Данию и решил искать моего брата в местах, расположенных рядом с этим озером. Я исследовал каждый дюйм земли и, в конце концов, нашел его – он был в бессознательном состоянии: его тело уже засохло и стало желтым. Он скрылся на кладбище и искал гибели: для того, чтобы не поддаться голоду, он приковал себя к тяжелому каменному гробу. Седрик решил покинуть реальность, но я нашел его.

– Он жив? – шепотом спросила я: голос отказался подчиняться мне.

– Да, мне удалось вернуть его к жизни: я взломал этот чертов склеп и привел туда первого попавшегося мне человека. Я убил его и разорвал его сонную артерию, чтобы кровь проникала в засохшее тело Седрика, и он стал оживать: кровь вернула ему жизнь. Но одной жертвы для полного его восстановления было недостаточно, и мне пришлось убить еще двоих, прежде чем тело моего брата вновь стало здоровым, но, когда он открыл глаза, я понял, что его разум все еще не восстановился. Седрик смотрел на меня как дикий зверь, как умалишенный. Я закрыл брата в склепе, чтобы последней жертвой привести его к полному восстановлению и пробудить в нем разум, но, когда вернулся, дверь была выбита, а Седрик исчез. Но я знаю, что он до сих пор где-то там.

– О, слава тебе, Всевышний, он жив! – вскрикнула я и закрыла лицо ладонями. Меня трясло от переполнявших душу эмоций.

– Вайпер.