Самый первый Змей

– Желаю теперь твои лаймы на вкус испробовать. А то, не дай бог, гниль у тебя там одна!

– Не извольте беспокоиться, – лопочет индийский купчина, – все в наилучшем виде представлю! (Ну, конечно, он там по-индийски другое лопочет, но Змею по болезни кажется, что он самыми русскими выражениями изъясняется).

В общем, всякими правдами и неправдами остался Змей наедине с полным сараем лаймов и принялся их поглощать. И что оказалось? Оказалось, что лаймы эти вовсе не противные. Оказалось, что они нежные, душистые и восхитительные. И целебные, как правильно подсказали обезьяны. Так что вышел Змей из сарая здоровый и довольный, похлопал купчину по плечу рукой и икнул сыто. Купец, конечно, обрадовался, но ненадолго. Потому как, когда через неделю настоящий посланник раджи прибыл, обнаружил он полный сарай высосанных шкурок. Так что утратил бедный индус звание поставщика королевского двора.

Змей и кот Баюн

Как-то раз Змей вздумал лететь на восток, пересек Волгу, Урал, и как-то незаметно приблизился к границе Кощеева царства. А надо вам сказать, любезные друзья, что Кощеево царство граничит буквально с любой из русских земель, ибо так вот удачно оно расположено в сказочной реальности, что попасть в него можно довольно быстро и из Карелии, и из Брянщины, и даже из города Питера, который, как известно, хотя и существует недавно, но имеет знаменитую ограду Летнего сада, гуляя вдоль которой можно забраться в то самое Кощеево царство запросто (см соответствующую сказку Каверина).

Так вот, чтобы попасть в гости к бессмертному старику, надо только знать правильное направление. И совсем бы, казалось, просто это сделать, потому что на Руси издавна водятся старички-боровички и согнутые колесом бабки, готовые за твою вежливость послать тебя, куда угодно, да границы Кощеева царства сторожат разнообразные чудища. Тут тебе и зверь Индрик, с серебряной шерстью и горящим во лбу витым рогом, и таинственный Полкан с чаловечьей башкой, которая кусается и лается не хуже собачьей, и птица Гамаюн, и, самый страшный, кот Баюн.

На этого- то кота, мирно восседавшего посреди дубового столба и мурлыкавшего на вечернее солнышко, и напоролся мой Змей.

А будет вам ведомо, что кот тот всех встречных-поперечных заговаривал до волшебного сна, а потом разрывал своими длиннющими когтями и съедал. Змей, конечно, по Руси нагулявшись вдоволь, все про кота Баюна знал и потому не стал дожидаться, пока тот начнет ему петь свои сонные песни, а так сразу и сказал:

– Даже и не думай тут мне мурлыкать, враз хвост огнем сожгу.

Кот вздыбил шерсть на своем немаленьком теле и грозно сказал:

– Нету тебе ходу в царство Кощеево!

– А  и не собираюсь туда ходить, – неуверенно сказал Змей

– Врешь, – не слишком вежливо ответствовал ему кот, скаля клыки-мечи. – Будто сам не знаешь: только тот может подойти к границам царства Кощеева, у кого до Кощея нужда есть.

И тут Змей призадумался. Нужда у него, и правда, до Кощея была: как-то, лет двести назад, нанялся он к злодею сторожем, стеречь смерть Кощееву за двести литров ягоды в день, да пролежав под волшебным дубом пару недель, заскучал, загрустил и сам себя из сторожей уволил. Но, будучи честным змеем, положил к Кощею слетать и об отставке своей доложить. Да как-то за прошедшие столетия все не было времени. Вот, видимо, как раз сейчас и настал подходящий час. Все это Змей и поведал коту Баюну.

– Эк, вспомнил! – усмехнулся тот. – Да у Кощея этих дубов с сундуками на каждом острове окрестном натыкано, и все драконы сторожат. Справные драконы, не чета тебе. Плату берут чистым золотом. Питаются проезжими молодцами, да их конями. А про твою измену Кощей уж давно узнал, и давно уж и отгневался, и отсмеялся над тобой.

– А почто ему столько островов? – не понимает Змей.

– Для пущей безопасности. Много их, обиженных, по округе рыщет, смерть Кощееву ищет. А где она на самом деле спрятана, про то никому не ведомо.

– Тьфу ты! Что ж, выходит, я зря все эти двести лет совестью мучился? – воскликнул Змей и соврал, поскольку, правду сказать, жил он эти двести лет вольно и весело,  а про обязанности свои перед Кощеем и не вспоминал.

Тут Кот Баюн, будучи зверем коварным, затеял было начать мурчащую сонную песню, но Змей, как и обещал, плюнул ему на хвост огненным плевком, довольно изящно поднялся на крыло и полетел обратно, на запад.

Да, а кот Баюн остался с лысым хвостом. И сколько баба-яга не мазала ему зеленой вонючей мазью пострадавшее место, шерсть так и не наросла. Пришлось коту носить парик.

Змеево имя

У постоянного читателя моих немудрящих сказок, да что там, скажем прямо, даже и у знатока наверняка сложилось впечатление, что у Змея – не то что у порядочного европейского дракона – имени и вовсе не было. Может быть, пытливый ум додумался даже до того, что Змей выступает в этих сказках анонимно, подобно тому, как анонимно выступает в толстых романах девушка, продающая цветы на перекрестке, мимо которой проходит героиня, или чистильщик сапог у банка, который посещает герой. И эта анонимность вызвана тем, что автору хотелось подчеркнуть хрупкость и мимолетность всего в этом мире, таком непостоянном, таком переменчивом и ускользающем от нас. Быть может, вам даже вспомнилась бы знаменитая цитата "Что значит имя? Роза пахнет розой…" etc.

Но, друзья мои, смею вас уверить, Змей мой, несмотря на всю свою мимолетность, вовсе не хрупкое создание. Скроен он плотно и крепко, как то и полагается сказочному ящеру. Да и имя у него, по правде сказать, есть. Только он его стесняется.

Дело в том, что всем драконам чадолюбивые родители дают звучные имена с тем, чтобы задолго до осуществления ими различных подвигов (как-то: похищение принцесс, разграбление сокровищниц, сожжение городов) упоминание о них порождало страх и ужас, приличествующие порядочному чудовищу. И нашему Змею – который, как вы все помните, был красным уэльским драконом по рождению, отец, славившийся тонким вкусом, придумал необыкновенное имя. Все его наизусть я, конечно, не помню, но там было и "ниспровергатель гор" и "испепелитель потоков", и "извергатель пламени" и множество еще других столь же впечатляющих эпитетов. Звучало же это все на валлийском наречии не менее устрашающе и зубодробительно.

Но Змей мой имя свое невзлюбил. Во-первых, будучи еще маленьким змеенышем, он долго не мог выговорить звук "л", а звуков этих, да еще часто в сдвоенном виде было в его имени аж пятьдесят два. Во-вторых, Змей был скромен и не любил хвастаться. В-третьих, Змей был миролюбив и вовсе не хотел, чтобы совсем незнакомые ему люди считали его каким-то громилой и буяном, основываясь на его громком прозвании.

Так что еще в драконьей академии он довольствовался скромным прозвищем "Коровья утроба", а уж попав на великую Русь, совсем расслабился и даже не утруждал себя называть при встречах с добрыми молодцами, красными девицами, а также бабами-ёгами, лешими и прочей нечистью.

Да и, собственно говоря, так ли уж оно нужно, это имя? Тем более с пятьюдесятью двумя звуками "л"?

Змей и другой змей

Этот день святого Патрика Змей провел спокойно. По правде сказать, он проспал его. А все дело в том, что накануне мой герой объелся зеленых ростков бамбука, лакомства крайне питательного, но требующего вдумчивого и длительного пищеварения. Загрузившись бамбуком по самый пищевод, Змей взгромоздился повыше на дерево, повис на задних лапах, закуклился крыльями и задремал, изредка пуская дымок из всех трех носов, дымок, оттенком похожий на молодые зеленые листочки.

И, как это обычно бывает после сытного ужина, приснился Змею дивный сон.

Снится ему, что крылья его обрели невероятную силу и подняли его выше луны, выше солнца, далеко-далеко в звездное небо. И вот летит он среди астероидов, метеоров, комет и прочего космического мусора, но летит не просто так, а с целью: манит его одна из звезд своим ровным теплым светом, обещающим приют и уют.

А быстро летит Змей! Только посвистывают у него в ушах пролетающие мимо космические объекты. Вот уже близко звезда, вот уже видны все девять вращающихся вокруг нее планет, и третья из них кажется Змею самой привлекательной – такой голубой, такой знакомой. Снизил он скорость, облетел пару раз вокруг планеты, оглядел ее внимательно да и решил снижаться.

Вот снижается он, вот уже миновал облака и открылась ему поверхность планеты. Что такое! Видит Змей особым драконовским зрением, что вся она покрыта драгоценными камнями. Опустился, озирается: вместо земли под ногами сплошной слой алмазов наивысшей чистоты. Древья растут ониксовые, листья на них хризопразовые, плоды рубиновые, изумрудные (не дозрели, видно, еще), сапфировые. И среди этого бесценного леса гуляет змей. Нет, не мой Змей, другой.

Другой, да на вид почти такой же. Такого же алого цвета с зеленой искрой, с таким же немалым брюхом, и все его три пасти так же добродушно улыбаются. Другой этот змей неторопливо оббирает драгоценные плоды и с удовольствием их пожирает.

Вот ведь диво так диво!

Ну, познакомились, конечно. Инопланетный змей угощает моего друга щедро, от души, каким-то рубиновым плодом.

– Попробуй, – говорит, – очень вкусно.

А Змей боится, что все зубы об камень обломает, но отказываться как-то неудобно. Думает: "Лизну разок, для приличия". И только коснулся он языком рубиновой кожицы, как она лопнула, и в самое нёбо брызнул ароматный сладкий сок. От удовольствия Змей зажмурился, а когда открыл глаза, были вокруг него самые обыкновенные индийские джунгли. Проснулся, значит.

Ну, раз проснулся, тогда пора подкрепиться. Пусть не драгоценным плодом, а все ж таки не уступающим ему ни вкусом, ни сочностью.

Змей в Кенингсберге

Чтобы не пускаться в долгие рассуждения, скажу сразу: Змей, хотя иногда в Европу и заглядывал по старой памяти, всегда обходил стороной немецкие города. Была у него какая-то на немцев давняя обида, о которой он никому, даже бабе-яге на дружеских посиделках под мед и малиновое варенье, не рассказывал. Но все же как-то, в году 1747, если мне не изменяет память, решил он наведаться в славный город Кенигсберг.

Естественно, уважая европейскую утонченность, гулял он по городу в человеческом обличии, в образе расфранченного щеголя, весь в кружевах и лентах. И вот видит на одной из узких ремесленных улочек: милое такое окошечко, окруженное вьющимся плющом, а в окошечке на оловянном подносе стоит белоснежное фарфоровое блюдо. А на блюде высокой шапкой вздымается что-то пышное, горячее, пахнущее яблоками, корицей и ванилью. И рядом, как нарочно, серебряная лопаточка посверкивает. Не удержался Змей, уколупнул лопаточкой нечто, и прямо с лопаточки заглотил. Несколько секунд было вкусно. А потом прямо в ухо Змею заверещал пронзительный женский голос: "О мейн готт! Вы украли мою шарлотку! Что будет есть Иммануил, когда вернется домой с прогулки!"

Змей, конечно, надумал дать деру. Но из окошка проворно высунулась рука и ухватила незадачливого моего героя за плечо. Пришлось Змею долго шаркать каблуками и извиняться, а также оставить хозяйке пару серебряных таллеров на булочки с изюмом для неведомого студента Иммануила.

В общем, побрел Змей из города Кенигсберга с опущенной головой, а вслед ему кивали дородные бюргерши и шептались: "Это тот самый, который у бедной вдовы седельщика шарлотку украл". Очень устыдился тогда Змей и зарекся чужие пироги без спроса есть. И в немецкие города с тех пор – ни ногой.

А если вы меня спросите, любезные читатели, не был ли лишенный шарлотки Иммануил тем самым Иммануилом, то ответить мне вам нечего. Чего не знаю, того не знаю, а врать не хочу.

Как Змей грозового ящера в бегство обратил

Имел Змей давнюю задумку подняться в грозу выше самых высоких оболоков и познакомиться с грозовым ящером. Потому как кто-то же оттуда, сверху, огненные плевки посылает, да такие яркие, что вполовину небес полыхают. Кто-то там хохочет таким громовым голосом, что вполовину земель слышно. Не иначе, как великий грозовой ящер забавляется.

Да боязно было моему герою в самую бурю расправлять крылья. Опасался он за свою шкуру – знал, что там, высоко в небесах, все капли превращаются в крупные градины, и могут эти градины так измолотить пластины броневые да крылья перепончатые, что живого места не останется, ни одна баба-яга (даже самая мудрая, с самым горьким зельем и самой щипачей мазью) не вылечит потом.

Вот и сидел Змей во время грозы однажды этим июлем глубоко в лесу, под каким-то корявым дубом и мучился любопытством. И, может быть, сидел бы он там и по сю пору, да вдруг молонья как шарахнет в самый этот корявый дуб, а дуб как вспыхнет, а искры как посыплются во все стороны!

Осерчал Змей, взъерепенился, стрелой взлетел ввысь, стремглав промчался сквозь ледяной дождь и вмиг поднялся на необыкновенную высоту, так что все тучи темные оказались под ним, а сверху – только голубое небо и яркое солнце.