Превратности судьбы

– А это моя племянница Анечка, дочь Александра Ефимовича, журналиста из Москвы. Помните?

– Как же, как же!..

– Ну, всё, я пойду. У меня дела.

– Может, выпьете чаю, Александра Петровна?

– Нет-нет.

Аркадий Петрович проводил Шуру, галантно открыв перед ней дверь кабинета. Быстро пробежал глазами письмо.

– Будем знакомы: Аркадий Петрович.

– Анна, – важно сказала я и протянула ему руку, посмотрев прямо и открыто в его глаза. А глаза у меня были серые, большие и, все говорили, красивые и выразительные.

– Очень приятно, – не без смущения ответил он. Потом, уже собравшись, по-деловому: – А почему именно сюда приехали? Что, в Москве нельзя устроиться на работу и одновременно писать?

– Наверно, можно, но не так просто.

– Хм… Ну что же, будем думать… Приходите в четверг.

– Хорошо, подумаем над вашим предложением, – спокойно и не без иронии ответила я. Конечно же, я была обескуражена. Я-то думала, что меня встретят с распростёртыми объятиями – всё же, дочь Александра Ефимовича. А тут…

– А вам палец в рот не клади, Анна. – Я скромно опустила глаза и занавесилась своими длинными ресницами. Вот такая смена стиля всегда производила убийственное впечатление на мужчин. – Не журналисткой, а актрисой вам надо быть. Да вы уже готовая актриса, – рассмеялся Аркадий Петрович. Смех у него был заливистый, мальчишеский, и глаза стали добрыми-предобрыми. – До четверга, Анна, до свидания.

Два дня ожидания… Да это и неплохо – полная свобода! Я пришла домой, налила стакан холодного молока, взяла зачерствевшую булку и пошла в сад. Дом стоял на высоком пригорке. Сад находился возле самого края обрыва, а внизу – река. Сад заброшенный, совсем неухоженный. Раскидистые яблони, несколько грушевых и сливовых деревьев. Трава – почти в рост человека, только в центре утоптана. Я подошла к краю обрыва. Совсем как в «Грозе» Островского – сейчас вытяну руки, сорвусь и полечу… Красота! И немножко жутко.

Выпив стакан молока, я растянулась под яблоней на шуриной огромной шерстяной кофте, положила ногу на ногу и, глядя в синее бездонное небо, вдыхая тончайший аромат осыпающихся яблок, начала мечтать. Это занятие мне нравилось больше всего на свете. Если бы этим можно было ещё и зарабатывать деньги! «Яблонька-яблонька, не дашь ли ты мне своего румяного яблочка? – Отчего же нет, – прошелестела яблонька женским приятным голосом. – Подставь руки. – Оп, поймала! Печка-печка (маленькая печка стояла в углу сада), не дашь ли ты мне своего испечённого вкусного кренделька. – Отчего же нет, – прогудела печка, – Подставь руки. Оп, поймала!..»

– Аня, вставай же, – услышала я сквозь сон и почувствовала, как кто-то тряс меня за плечи.

– Шурочка! – с трудом открывая глаза, пробормотала я, подожди немножко.

– Да какое там «подожди»! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Шестой час! – Я проспала больше шести часов. – Ты же совсем голодная. Пойдём!

Как мне жилось с Шурой? Это было хорошее время. У Шуры была своя жизнь, у меня своя. Готовили есть, как придётся… Вечерами Шура много писала, читала. Наши разговоры мне нравились своею непосредственностью, живостью. И, главное, что в душу никто друг другу не лез.

В четверг Аркадий Петрович предложил мне скучнейшую работу, которую только можно было представить себе, с гордым названием «диспетчер» в одном из цехов. А что он мог мне предложить? Я ничего не умела, а учиться рабочей профессии не входило в мои планы. Работать надо было сутки через трое (он преступил закон, так как мне ещё не было восемнадцати, а «детям» ночью работать нельзя). Но от этого предложения я не отказалась. Не возвращаться же, в самом деле, в Москву ни с чем!

Меня быстро ввели в курс дела, и работала я с бригадой коммунистического труда, которая возглавлялась приятным чудаком с усиками, больше похожим на клоуна из цирка, чем на рабочего. Ребята в бригаде были неплохие. Даже когда они уставали, то балагурили и шутили. И пока пройдёшь конвейер с одного конца до другого, чего только не наслушаешься в свой адрес. Я была у них одна – молоденькая, обаятельная девочка с большими, загадочными глазами, как они сами говорили. И они меня любили, уважали и жалели. И, если иногда, свалившись от непреодолимого желания спать ночью в своей диспетчерской кабинке на верхатуре, я засыпала, они выполняли и мою работу.

Инна же, редактор, не произвела на меня никакого сколько-нибудь явного впечатления. Всё бегом, всё скороговоркой, суетливо.

– Будешь писать о бригаде коммунистического труда, где ты работаешь.

– Ладно…

О бригаде не получилось – производственная тематика явно не для меня.

Аркадия Петровича я иногда видела в цеху мельком. На заводе его очень любили. Как-то раз, спустя месяц, примерно, он мне сказал:

– Зайдёте ко мне после работы, поговорим.

– Ну, как вам нравится? – спросил он у меня в своём кабинете.

«Да уж чему там нравиться», – хотелось ответить мне. Но сказала я дипломатично (а то, вдруг, отошлют домой):

– Три дня полной свободы после суток работы – это очень ценно… Опять же, скоро зарплата…

– Ну, а в газете что?

– Да ничего. Не нравится мне писать на производственные темы.

– А на какие темы нравится?

– Не знаю. Дневник вести нравится. Вот только одно неудобство – боюсь, что кто-то найдёт и прочитает.

– Какое совпадение! Я тоже веду дневник. Смолоду… Все самые серьёзные и яркие события описываю, – задумчиво сказал он.

– А храните как?

– Я держу его в сейфе у себя. Потом отвожу к маме, в поместье.

– Как это?

– В деревню, которая когда—то была нашим поместьем. Там у меня есть одно потайное местечко.

– Как интересно! – мне очень хотелось продолжить разговор, и я продолжила: – А пойдёмте вместе домой.

– А который сейчас час?

– Пять часов.

– Рановато. Вот если бы вы зашли часов в семь, то я бы вас проводил до дома.

– Я зайду.

Шли пешком через весь город. Разговаривали, молчали, опять разговаривали.

– Если вам не нравится писать на производственные темы, так, может, придёте к нам в литобъединение? Я руковожу им.

– Это – как самодеятельность, что ли?

– Если хотите… Но есть ребята даже очень талантливые.

– Интересно! Почему бы и нет?!

– Да хоть в следующую среду приходите… Но мне было очень любопытно узнать о подробностях, связанных с поместьем Аркадия Петровича, и я спросила: