Когда мой папа надевает шляпу

– Зачем?

– Как зачем? Палку искать.

– Зачем палку?

– Господи! – сердится папа на мою непонятливость. – Утопающему протянуть!

– Нашёл?

– Какой там! Берег-то был скалистый, ни кустика, ни деревца, одни сплошные камни. И тогда я бросил ему…

– Камень?

– И тогда я бросил ему шляпу! Как спасательный круг!

– А что утопающий?

– Утопающий сразу перестал утопать, вцепился в мою шляпу мёртвой хваткой…

– Почему мёртвой? Он, пока ты бегал, успел умереть?

– Нет, просто так говорится… в общем, вытащила его шляпа на берег. Целого и невредимого. Я только ему искусственное дыхание сделал.

– А где твоя медаль «За спасение утопающих»?

– Медали нет. Это ж не я его спас, а шляпа! А шляпам медали не дают.

За свою долгую, полную приключений жизнь папина шляпа успела совершить много полезных и добрых дел. Вынесла из пожара котёнка. Свила гнездо для выводка цыплят. Накрыла своим телом замерзающий розовый куст.

– А вы хотите, чтобы я её выбросил, – говорит папа и смотрит на нас укоризненно и печально.

Кроме шляпы у моего папы есть ещё много чего. Например, свитер. Грубый, колючий, из свалявшейся верблюжьей шерсти.

Когда мой папа надевает этот свитер, он становится как писатель. Вроде Эрнеста Хемингуэя. Такие же широкие плечи. Мужественное лицо. Морщины на лбу и мудрый, слегка усталый взгляд. Не хватает только короткой седой бороды. Но папа и тут придумал выход. Вместо бороды он отрастил себе жёсткие колючие усы, которыми вечно царапает мои щёки, целуя меня на ночь.

Семейная легенда гласит, что свитер этот достался папе по наследству от его покойного дедушки. А шерсть для этого свитера, настриженную чуть ли не самим Пржевальским с целого стада верблюдов, спряла папина прабабушка, ныне тоже покойная. Короче говоря, это не свитер, а целый мемориал.

И цвет у него такой же – мемориальный. В смысле очень запоминающийся. Хоть и совершенно неопределимый. В нём смешалась вся палитра огненных песчаных бурь, сухих степных ветров, потрескавшейся на жарком солнце раскалённой пустыни.

– Не свитер, а мечта художника, – говорит папа, с кряхтением натягивая его через голову.

– Мечта старьёвщика, – поправляет папу мама. – Дай хоть дырки заштопаю.

– Не дам, – говорит папа. – Это не дырки…

– Ага! Скажи ещё, вентиляция!

– И не вентиляция. Это… это… связь с космосом! Прямой контакт с инопланетными мирами и цивилизациями.

По всей видимости, вместо антенны папа использует собственный локоть, который нахально выглядывает из огромной рваной дыры на левом рукаве.

– Ну и что тебе нашептали туда инопланетяне? – ухмыляется мама.

– Они мне нашептали, что на стадионе вчера залили каток. По-моему, пора наточить наши коньки. Где они, кстати? На антресолях?

Я заметила, что папин свитер, хоть и вступает в контакт с космическими мирами, почему-то очень любит наш земной спорт: пробежки всякие, велосипед, лыжи. Как только в выходные выдаётся хорошая погода или вдруг зимой выпадает снег, свитер сразу же развивает бешеную активность. Он размахивает рукавами, подстёгивает, подгоняет всех вокруг: собирайтесь, мол, живее, давайте бегать, кататься, играть… Вот за это я папин свитер немного недолюбливаю. И даже слегка побаиваюсь. Потому что он к тому же колючий, как стая диких разгневанных ежей.

А ещё у моего папы есть ботинки. Необыкновенные ботинки. Певучие ботинки. Самые что ни на есть музыкальные. Когда мой папа надевает эти ботинки, он становится как целый симфонический оркестр.

Трам-пам-пам! – выстукивают подошвы.

Тук-тук-тук! – вколачивают ритм в асфальт каблуки.

Скри-и-ип!!! – запевает левый башмак.

Пи-и-и-ип!!! – вторит ему правый.

А папа идёт со мной по улице и подпевает собственным ботинкам:

– Опять скри-и-пит потёртое седло-о-о…

Скри-и-ип!!!

– И ветер холоди-и-ит былу-у-ую ра-а-ану!

Иу-у-уи!!!

– А дальше я не помню, – вдруг говорит папа. – Слова забыл.

И останавливается посреди улицы.

И ботинки останавливаются вместе с ним. Замирают, грустно скривив набок носы. Ждут, когда папа вспомнит слова. А если даже не вспомнит, то просто пойдёт, побежит, подпрыгивая и пританцовывая, мурлыча себе под нос. И ботинки побегут, запоют вместе с ним. Что-нибудь из Бетховена. Или «Вальс цветов». Или «Марш авиаторов». У ботинок и папы очень богатый репертуар.

И так они бегут и поют, и я бегу за ними вприпрыжку. И папа вдруг кричит на всю улицу:

– Вспомнил!

– Что?! – кричу я.

– Слова вспомнил! Только не те, а другие! Слушай!

И папа, приплясывая, поёт:

– Скри-и-ипка рыдает вечерней порой…

Скри-и-ип!!! – рыдают папины ботинки.

– Хвати-и-ит!!! – рыдаю я. – Сто-о-ойте!!!