Сезон водоворотов

– Нн-ет, – отозвалась я, пребывая все еще под впечатлением от странного старика и еще более странных слов. – Все в порядке.

За едой мне удалось стряхнуть наваждение и завести разговор – хотелось узнать о Евгении как можно больше.

– Жень, а ты раньше чем занимался?

– Я в ментовке служил.

– Да? Почему ушел?

– Ты же знаешь, какие там оклады.

– Догадываюсь. Но всем известно: мало кто там живет на оклад.

– Знаешь, всегда считал: оборотень в погонах в сто раз хуже бандита. С бандитом понятно все. Он никем не прикидывается, какой есть, такой есть. А продажный мент в любой момент может предать своих же.

Закуска была съедена, чай выпит, жизненные приоритеты расставлены.

Иванов подозвал официантку, я вытащила кошелек, но Евгений так глянул на меня, что я без звука сунула кошелек обратно в сумку.

Солнце уже село, когда мы тем же путем вернулись к клубу.

Иванов довел меня до машины, я открыла дверцу, забросила на пассажирское сиденье сумку, приготовилась сесть за руль и даже занесла ногу.

И тут Иванов тихо и серьезно произнес:

– С момента нашего знакомства ты не выходишь из моей головы. Даже покурить, – добавил он. Наверное, серьезный тон смутил его самого.

Обо мне и говорить нечего – я чуть не рухнула.

– Пройдет, – проблеяла я.

– Думаешь?

– Уверена.

– Скорее бы.

Как в замедленной съемке Евгений наклонился и прижался щекой к моей щеке. Он не обнял меня, не поцеловал, не приставал и даже не сказал ничего – просто его немного колючая щека касалась моей, он дышал мне в ухо – и все. Но с меня и этого хватило!

Улица, парковка, светящиеся витрины – все в ту же секунду померкло, и я провалилась в воздушную яму. Или в космическую дыру. Возможно, это была кратковременная потеря сознания – не знаю, потому что никогда за свою сознательную жизнь ничего подобного не испытывала. Разве только в далеком детстве на качелях, когда дух захватывало от страха и восторга.

Я отпрянула от Иванова, трусливо нырнула в машину и прижала руки к груди – сердце билось под ребрами так, будто я на спине у Панночки совершила полет над городом…

Женька секунду смотрел на меня с высоты своего роста, лицо у него было опрокинутое.

– А ты говоришь, пройдет, – с кривой ухмылкой проронил он.

Я еще пыталась отмахнуться от предчувствия, но на уровне солнечного сплетения во мне зарождалась паника: кажется, Иванов похитил мое сердце.

… Энергия, которую я привыкла тратить на работу, стала распыляться и утекать, как песок сквозь пальцы.

Голова была забита Ивановым, и если бы над человечеством нависла новая угроза заражения или (тьфу, тьфу, тьфу) разразилась третья мировая, я бы не заметила. Прямо барышня тургеневская, а не business women.

Одно движение, одно прикосновение, – и налицо биполярное расстройство.

Во мне обнаружились две сущности: строгий судья и романтическая дурочка, кисейная барышня, склонная к истерике.

Обсыпанная сахарной пудрой, ванилью и маком дурочка романтизировала, идеализировала Иванова и подстрекала меня на глупости! Это она подсадила мне идиотскую мысль развязаться с Бирюковым.

Строгий судья предостерегал: Иванова ты почти не знаешь, а Бирюкова немного уже изучила и даже чуть-чуть привыкла к нему. И ты обязана ему!

Аркадий Степанович перестраивает для вас с Сойером дом, – говорили мне остатки благоразумия, – вы уже вместе купили обои, ламинат и кафель для кухни. Он гуляет с твоей собакой, готовит потрясающие обеды, ужины и завтраки, не поскупился на колечко с бриллиантом «королевской огранки»…

Все это было правдой от первого до последнего слова. Но чем убедительней звучали аргументы судьи, тем громче истерила кисейная барышня. «Ты возненавидишь его дом, все его лазаньи и каннеллони, паэльи и тортильи. И его самого в придачу возненавидишь. Это будет не жизнь, это будет ежедневная, ежесекундная пытка. И ради чего?»»

Между двумя этими сущностями пролегла линия огня. С переменным успехом противники то сходились в ближнем бою, то откатывались назад, по очереди прорывали оборону и захватывали вражескую территорию. Пленных не брали…

Радовало одно: пока я пыталась разобраться в себе, мои подчиненные работали не за страх, а за совесть. И точка невозврата для агентства была пройдена.

– Наш московский заказчик рассчитался с нами и выразил устную благодарность, – принесла новость Зинаида.

И предложила какую-то сложную схему: перечислить эти деньги на отдельный счет и назвать их неучтенной прибылью, чтоб не платить налог.

– Использовать эти средства мы не сможем, зато увеличим капитализацию агентства, – пыталась вдолбить в мою бедную голову бухгалтер.

Чтоб отвязаться от Зины, я обещала подумать о капитализации, но забыла о своем обещании сразу, как только осталась одна.

Какая к черту капитализация! Мне бы с ума не сойти!

С этим змеиным клубком в голове я поехала домой и вывела Сойера на вечернюю прогулку.

Жара, наконец, немного отпустила, и, держась в тени домов, мы прогулялись до супермаркета, а когда возвращались, столкнулись с Люськой, она направлялась в свой магазинчик, похожий на тележку разносчика.

Я приняла эту встречу за знак судьбы и кинулась к соседке, как к родной, так, что Люська даже оторопела. Да я и сама себя не узнавала…

– Люся, – не стала я ходить вокруг да около,– познакомь меня с тем человеком, который давал тебе денег на раскрутку магазина.

Она скривилась как от зубной боли:

– Хоть сейчас. Только имей в виду, если что, я ни при чем.

– Объясни, что такое «если что»? – насторожилась я.

– Ну, у него проценты – мама не горюй, а срок – не больше месяца. Сможешь вернуть? В общем, думай,– предупредила Люська.

И мы простились, договорившись созвониться.

Встреча с Люськой немного успокоила меня: не обязательно отгрызать себе лапу, чтобы выбраться из капкана Бирюкова. И форсировать события тоже не обязательно…