Медовый заговор

– Войдите!

Дверь приоткрылась, и в кабинет впорхнула Капитолина – дочь сестры-хозяйки Старостиной.

Почему-то Александра сразу, почти мгновенно поверила, что Капитолина – та самая жилетка, в которую она может выплакаться.

С одной стороны, Капитолина была почти своей. Достаточно осведомленной, но не приближенной. И она уедет… И увезет с собой все тайны глупой, доверчивой и немолодой Александры.

– Александра Даниловна, а что это за компания прогуливалась вчера у озера? Солидные господа такие. – С мечтательной улыбкой Капитолина подкатила глаза.

Из обширной груди Александры Даниловны вырвался протяжный вздох, похожий на стон.

– Сама бы хотела знать, – поведала она.

– Ходят слухи, что на месте дома отдыха сделают клинику какую-то навороченную.

– Это только слухи.

– Нет дыма без огня, сами знаете, – с умным видом произнесла Капа.

– Мой однокурсник с этими господами прогуливался. Спросила у него – говорит, ничего определенного.

– А кто ваш однокурсник? – Чтобы не выдать коварный секретный план по сбору компромата, Капитолина решила продвигаться к цели обходными путями.

– Валерка Петровский.

Дальше Брусенскую было не остановить.

Она припомнила этому злодею Петровскому все: долю в уставном капитале, низкое коварство, эгоизм, холодный расчет. Александра вдруг вспомнила, что она никогда ни о чем его не просила! Только однажды и то, не за себя, а за соседа. Устроила Никодимыча завхозом в клинику к Петровскому.

Зато Петровский все время обращается к ней с просьбами.

Использует ее в качестве «подай-принеси». Привык, что Александра, только свистни, примчится, разобьется в лепешку, перелицуется на изнанку, если потребуется, джигу станцует, но все исполнит в лучшем виде.

Так ей дуре и надо. Так было и так и будет всегда.

Как ни крепилась, как ни разжигала в себе злость и обиду Брусенская, губы поползли, подбородок задрожал.

– Люблю я его, паршивца, – неожиданно для себя провыла Александра Даниловна. После чего развернула бумажный платок, уткнулась в него и с удовольствием заплакала.

Капитолина ерзала на стуле, не зная, что сделать, как утешить безутешную жертву невостребованности.

Наконец, фонтан иссяк. Брусенская извлекла из пачки новый платок.

– Вижу его, и ноги подламываются. Я еще в институте по нему умирала. Думала, со временем пройдет. Ничего не проходит. Не могу больше.

Александра с чувством высморкалась.

– Он во мне только подругу видит. Прикалывается надо мной. Говорит, что я похожа на купчиху и одеваюсь как купчиха. А я замуж за него хочу, мне ведь не двадцать, чтоб дружить с ним. Мне тридцать четыре, – трагическим шепотом произнесла Александра, будто смертельный диагноз озвучивала. – И ведь знала, чувствовала, что ничего не выйдет из наших отношений. Это вообще никакие не отношения. Это настоящая пытка, это какое-то «пользовательское соглашение». – Она снова заплакала.

– Александрочка Даниловна, вы же умная женщина, сублимируйте, – лепетала Капа. – Перенаправьте энергию с Петровского на клинику. Отнимите у него то, чем он дорожит.

– «Древо жизни»? – вскинула зареванные глаза Александра. – Да зачем она мне, его клиника?

– Нет, я имею в виду дом отдыха. Не отдавайте «Белое озеро». В конце концов простым людям где-то надо отдыхать? А с вашим приходом дом отдыха ожил, отдыхающих стало больше. Или откройте здесь свою клинику. Вы же прирожденный руководитель.

Слезы у Брусенской высохли, на лице отразилась работы мысли.

Она собралась, перестала страдать и с интересом посмотрела на дочь сестры-хозяйки.

– Я бы с радостью. Только уровень у меня не тот, чтоб я с администрацией бодалась.

– Найдите единомышленников.

– Все мои единомышленники – такие же мелкие сошки, как я. Вот если б ты взялась за это, – неожиданно осенило Брусенскую. – Ты все-таки работаешь на областном радио. И ты в городе живешь. Наверняка у тебя связи в администрации, газете и на телевидении. Сможешь узнать, что замышляют в департаменте, чего нам ждать. Перепрофилируют нас или закроют? Если клиника будет, то какая? Может, коллектив удастся сохранить?

С выражением крайнего сожаления на физиономии Капитолина стиснула ладонь Александры:

– Александрочка Даниловна, я же не журналист. Я звукорежиссер, и в медицине ничего не смыслю. Вам нужна моя подруга. Она работает в редакции информации. И как раз медицина – это ее тема. И вообще она у нас звезда, будущая Маргарита Симоньян. Хотите, я вас познакомлю?

Ровно секунда понадобилась Александре, чтобы оценить предложение. Похоже, мысли об озере можно отложить до менопаузы.

– Познакомь, – ответила она. – Вдруг пригодится. Всякое в жизни может случиться, правда? Сегодня ты нужен, а завтра тебя под зад коленом, как говорится.

Пока Капитолина соображала, что означает эта сентенция, Брусенская достала из выдвижного ящика стола зеркальце и заглянула в него.

– Ужас. Панда вылитая, – с отвращением выдохнула Александра и попыталась вытереть тушь под глазами. «Панда» – это было Валеркино словцо.

– Вообще-то я уже даже привыкла, что он на меня внимания не обращает. «Но иногда так надо поскулить, Поплакаться кому-нибудь в жилетку», – как одна поэтесса написала, не помню, имени. Ты уж прости меня.

– Да что вы, Александра Даниловна, – заверила собеседницу Капа, – я же все понимаю.

– И не называй меня Александрой Даниловной, прошу тебя. Александра – и все. А то совсем меня в старуху превратишь, – попросила Брусенская.

Атмосфера доверительности подкупала, с языка Капитолины сам собой сорвался вопрос:

– У вас волосы сами вьются?

– Сами, – безрадостно подтвердила Брусенская. – Да ну их. Тебе кудряшки к лицу, а мне нет. И так не красавица, а тут еще эти кудри. Вот что с ними делать? – Александра скосилась на непокорную, закрученную тугими спиралями челку.

– Зато у вас есть главное – мозги, – тонко польстила Капа.

Лесть была с душком: честно говоря, Капа была согласна с Петровским. Вроде неглупая тетка, а стрижка – туши свет. Макияж и наряды – убиться, не жить…

– Мозги хорошо иметь в дополнение к внешности. А так…, – С видом полной безнадежности Брусенская махнула рукой. – Они не помогают замуж выйти, а только мешают. А у меня и без мозгов помех хватает.

– Устранять помехи не пробовали? – От возбуждения у Капы горели глаза и щеки, даже уши стали красными. Она чувствовала в коллизии поворотный момент, ведь не зря же перечитала столько бульварной литературы «для цыпочек»!

– Легко сказать. – Брусенская спрятала зеркальце в стол и вздохнула как раненый зверь. – У меня психология некрасивой женщины, а это только лоботомией исправляется.