Бар

Ходили слухи, что на следующий день после пленения Чезаре передал графине приглашение на ужин и бело-золотое платье.

Ходили слухи, что Чезаре отослал всех слуг до утра, но стоны Катарины Сфорца были слышны далеко за пределами покоев.

Ходили слухи, что фраза “Она защищала свою крепость гораздо охотнее, чем свою честь” принадлежит, на самом деле, не Чезаре, а одному из караульных.

Ходили слухи, что утром Катарину нашли связанной в весьма пикантной позе, а следующие несколько дней Львица Романьи даже пищу принимала стоя или лёжа.

Ходили слухи, что разорванное бело-золотое платье было единственной одеждой Катарины Сфорца вплоть до её помещения в Крепость святого Ангела в Риме.

Слухами о Чезаре Борджиа, герцоге Валентинуа, полнились в те времена и таверны, и казармы, и будуары. Двор Элизабетт, герцогини Урбинской, исключением не стал, а быть придворной дамой во все времена означает одно и то же – быть в курсе. Я знала о Чезаре Борджиа достаточно, чтобы с полной уверенностью заявлять, что он – не человек, а дьявол. Слыша это, Элизабетт сердилась – всё-таки речь шла не то о сыне, не то о племяннике Папы. Но посудите сами, разве я сделала не самый логичный вывод? Священник, сложивший сан, становится воином, и тот, кто встаёт у него на пути, гибнет. Несмотря на это, его одинаково боготворят собственные солдаты и жители захваченных городов. Он берёт самые неприступные крепости и самых неприступных женщин. Ещё будучи кардиналом, он вступил в связь с женой своего брата (тот ещё был жив, но долго это не продлилось), а его сестра Лукреция Борджиа родила сына, и мальчика объявили сыном Чезаре и “женщины, свободной от брака”, а ведь герцог женат, и его жена Шарлотта д’Альбре, с которой он прожил не более месяца и которую покинул ради воинской славы, зачала и родила от него дочь. Кто, если не дьявол, может быть настолько удачлив, жесток, притягателен и обольстителен одновременно? Не говорить и не думать о герцоге Валентинуа было невозможно – все главные новости Италии были связаны с его именем. По тому, получил ли он новый титул, выехал ли со своей армией в определённом направлении, взял ли новую любовницу, можно было судить не только об изменении политической ситуации, появлении и распаде новых союзов, но и о собственной безопасности.

В 1501 году я была в том счастливом возрасте, когда женщина чувствует полный расцвет и силу своей красоты, но ещё не знает о её скоротечности. Мой муж, капитан венецианских пехотинцев, был человеком уважаемым и, как я теперь понимаю, прозорливым. Желая защитить меня от превратностей быстро сменяющего политического ветра, он испросил разрешения у Её светлости, и мне было высочайше позволено оставить двор для воссоединения с мужем. Дорога из Урбино в Венецию проходила через Романью – земли, в которых с недавних пор Чезаре Борджиа установил свою безграничную власть при полной поддержке жителей захваченных и присоединённых городов. По словам наших сопровождающих, это была самая безопасная часть пути. Герцог Валентино особое внимание уделял наведению порядка в своих владениях. В тот день мы выехали из Порто Чезенатико в Червию и, утомлённая дорогой, я задремала, а проснулась от того, что кто-то распахнул дверцу и грубо вытащил меня из кареты. Последнее, что я помню – ухмыляющееся лицо с уродливым шрамом через всю правую сторону, треск раздираемого шёлка и истошный крик моей служанки. На голову мне набросили нечто, подняли в воздух, и я потеряла сознание. Очнулась уже в другой карете без окон, ехали быстро, но, когда карета остановилась, и передо мной открыли дверь, был уже вечер. Между двумя факелами на стене замка, во дворе которого остановилась карета, на холодном февральском ветру колыхался огромный тяжёлый флаг с гербом, на котором, помимо королевских лилий на лазурном фоне и перекрещенных ключей, алел бык, а ниже был помещён знаменитый девиз – Aut Caesar, aut nihil. Я потеряла сознание второй раз за тот проклятый день.

Неделя в слезах и лихорадке. И вот у меня больше нет сил плакать, а вокруг – внимательные слуги, лучшие кушанья, тонкие вина, великолепные музыканты… И никаких признаков хозяина замка. Если, конечно, не считать изображения красного быка и девиза везде – от каминного экрана и посуды до моей сорочки. Вечером того дня, когда я впервые встала с постели, мне принесли несколько десятков образцов тканей – шёлка, бархата, кружев… Та, кто теперь стала моей горничной, сказала, что это подарок герцога – он рад моему выздоровлению и готов обеспечить всё необходимое, чтобы моя красота получила достойное обрамление, пока сам он находится в отъезде. К своему удивлению, услышав это, я не почувствовала страха – только жгучее любопытство. За тканями последовали украшения, за ними – туфли и всё то, без чего не может обойтись женщина, по несчастной случайности утратившая свой гардероб.

Дни проходили в примерках, чтении, музицировании, вышивании и болтовне. Горничная и слуги оказались не только внимательными, но словоохотливыми – они с удовольствием делились со мной последними новостями. Войскам герцога сопутствовала удача, и очередной триумф было решено отпраздновать балом-маскарадом. Мои собеседницы заливались краской, вспоминая старую историю о “каштановой вечеринке”, куда было приглашено более четырёхсот гетер, каждая из которых вполне отработала своё щедрое вознаграждение. А мне срочно понадобилось заказать специальный наряд к балу!

Утром в день маскарада я получила новые подарки герцога – розовую воду, жемчужную сетку для волос и чёрную кружевную маску.

Помогая мне одеваться к балу, горничная шепнула: “Сегодня вы увидите его. Не бойтесь, он знает, как доставить удовольствие”. Меня бросило в жар и сразу же, мгновенно, мои пальцы заледенели. Когда приготовления были окончены, я отослала всех и села на край кровати. Машинально проводя ладонью по тканым узорам покрывала, я думала о том, что должно случиться сегодня, скоро, возможно, очень скоро. Конечно, у меня были любовники, но теперь мне предстоит встреча с дьяволом. Будет он жесток или нежен? Умел ли он, как сказала горничная? И откуда она знает? Он спал с этой девкой? И почему меня-то это задевает? В дверь постучали и тут же открыли. На пороге стояли двое солдат. Неужели всё это шутка, и меня бросят в тюрьму? Но за что? В голове у меня зашумело, и я почти не слышала обращённых ко мне слов:

– Сеньора, мы должны сопроводить вас.

Солдат поклонился. Я встала и сделала шаг ему навстречу.

– Вы забыли маску.

Я сжала изящную вещь так сильно, что едва не поранилась о сверкающие на ней камни.

– Наденьте её, гости уже собрались.

– Вы… можете помочь мне?

Голос меня совсем не слушался, я закашлялась. Солдат подошёл ближе и затянул ленты у меня на затылке. Когда я повернулась, он уже протягивал мне бокал вина. Вот оно. Сейчас я сделаю глоток, и моё тело найдут где-нибудь на окраине города.

– Выпейте, вам станет легче.

Я закрыла глаза, выпила бокал до дна, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, открывая глаза. Дрожь начала потихоньку отступать, и я, действительно, почувствовала себя более уверенно. В конце концов я же совершенно не обязана с ним спать. И кто сказал, что он вообще появится на этом празднике, раз не появлялся до сих пор?

– Сеньора, нам, действительно, пора. И, если позволите… Вы прекрасны.

Почему-то этот неловкий комплимент окончательно меня успокоил. Я улыбнулась, склонилась в шутливом реверансе и вышла из комнаты.

Зал поражал не только роскошью, но и элегантностью. Цветы, драпировки, умело расставленные столы, яркий свет, музыка и смех. Оказывается, я скучала по обществу. Стоило мне войти, как кавалер в маске Арлекина предложил мне руку. Мы танцевали и говорили о великих победах, мы не называли имён, не снимали масок, и я впервые за долгое время почувствовала себя легко и счастливо. От танцев стало жарко, и я сбежала от Арлекина на балкон.

После ярко освещённого зала темнота ночи казалась такой густой, что невозможно было рассмотреть пальцы собственной вытянутой вперёд руки. Неудивительно, что высокую фигуру в тёмном камзоле я заметила только когда человек сделал шаг в мою сторону. На мужчине не было маски, но ещё до того, как он вступил в полосу света, я поняла, кто передо мной, и вся моя весёлость, всё моё спокойствие исчезли. Мне показалось, что музыка стихла, но на самом деле её заглушил стук моего сердца. Чезаре Борджиа, герцог Валентинуа, молча смотрел мне в глаза. Я не могла пошевелиться, не могла открыть рот, не могла даже выровнять внезапно прервавшееся дыхание. Герцог кончиками пальцев провёл по моим волосам, щеке и шее, остановившись прямо над ключицей. Он взял мою ладонь в свои и довольно сильно сжал её, а мне едва хватило сил чуть сжать пальцы в ответ. Герцог улыбнулся и, не выпуская руки, увлёк меня за собой. Мне казалось, что мы идём сквозь золотой туман и перед нами расступаются призраки. Мы прошли бальный зал, несколько коридоров и переходов. Наконец, герцог толкнул дверь и, выпустив мою руку, первым вошёл в комнату, которая вот уже несколько недель служила мне домом. Заспанная горничная подскочила и залепетала что-то восторженное. Герцог жестом отпустил её. Я застыла на пороге. Он обернулся и произнёс с усмешкой:

– Простите, сеньора, я был неучтив, войдя в комнату без разрешения хозяйки, и теперь буду вынужден сам исполнять обязанности хозяина. Входите же.

Он провёл меня к стулу. Ноги подкашивались, так что приглашение пришлось очень кстати. Герцог встал позади меня, развязал ленту, удерживающую маску, а затем с величайшей осторожностью снял жемчужную сетку. Его пальцы лишь слегка скользнули по моему затылку и основанию шеи, но кожа в этом месте, казалось, вспыхнула, запустив горячую волну, разлившуюся по всему телу. Волосы рассыпались и, когда я чуть склонила голову, упали мне на лицо. Герцог встал справа от меня.

– Я хочу видеть твоё лицо.

Двумя пальцами он взял меня за подбородок, приподнял голову и повернул к себе. Наши глаза встретились. В моей голове билась только одна мысль: “Не отвести, только не отвести взгляд!” Герцог резко опустил руку и отвернулся к окну. Меня бросило в дрожь от внезапно пришедшего осознания – таким, как он, не отказывают. Если бы Чезаре Борджиа приказал мне убить себя сейчас, я бы смогла спросить только, хочет он, чтобы я выпила яд или заколола себя его шпагой.

– Невероятно. Из всех женщин Италии… Именно ты оказалась здесь. Святые апостолы и сам Святой Пётр, как же ты на неё похожа!

В его голосе было что-то, что привело меня в замешательство. Злость. Грусть. Нежность. Тоска. Такая неожиданно острая, что в первую секунду я тщеславно решила, что это моя красота сразила дьявола. Но он продолжил говорить, и до меня понемногу начал доходить смысл его слов.

– Когда она была маленькой, я был единственным, кто мог уговорить её поесть. Ни мать, ни отец, ни кормилица. Моя маленькая сестрёнка слушала только меня. А когда, играя, она упала и разбила губу, я стёр кровь и не дал ей заплакать. Первым, кого я убил, был сын самого Алонсо де Монтефердо, посмевший смеяться над Лукрецией. Он был старше меня, но это не имело значения. Это была дуэль по всем правилам. Когда я выбил шпагу у него из рук, он стал ныть и молить о прощении, но Борджиа не прощают оскорблений!

Герцог обернулся, его лицо пылало, а глаза горели воистину дьявольским огнём. Я отшатнулась.

– Ты боишься меня?

Чезаре опустился на пол у моих ног, он снова взял мою руку и стал поглаживать внутреннюю сторону запястья. Эта простая ласка так сильно отозвалась во мне, что, когда он поцеловал мою ладонь, я с трудом сдержала стон.

– Прости. Тебе нечего опасаться. Знаешь, что самое поразительное? Твой взгляд. Точно, как у неё, такой живой, тёплый и по-детски игривый. Ты, конечно, слышала сплетни… Я убил бы каждого, чей поганый язык посмел коснуться её светлого имени. Когда я доберусь до Флоренции, Джованни Сфорца не проживёт и дня. Нет! Он проживёт так долго, как Микилетто сможет продлить жизнь в том, что этот мерзавец привык считать своим телом!

Наверное, на моём лице отразился ужас, поскольку слова Чезаре звучали отнюдь не пустым обещанием. Он заметил это, его черты смягчились, он снова погладил меня по руке, успокаивая, и продолжил:

– Он ударил её. Она писала мне, но я был во Франции. Я потребовал у отца забрать её, угрожая остаться подле моей дражайшей супруги вместо того, чтобы вести войска в Романью. У него не было выбора. Но теперь он снова выдаёт её замуж. Мало ему сыновей, послушных любым его приказам и умирающих за него, он использует её! Он использует всех в своей неуёмной жажде власти и золота! Города задушены налогами, а он тратит деньги не на укрепление Святого престола, а на торжества и возведение дворцов! Я не смог спасти, я не смог уберечь мою маленькую сестру… Но, возможно, мне удастся спасти Италию!

Последние слова Чезаре произнёс совершенно спокойно, а затем замолчал и молчал несколько минут. Я не смела пошевелиться. В конце концов он поднялся, я встала следом. Герцог церемонно поклонился, поцеловал мне руку, прошептал “Прости!” и вышел так стремительно, что я не успела сказать ему ни слова. Я рухнула обратно на стул. Моё сердце разрывалось. Я боялась Чезаре, я, без сомнения, хотела его и ревновала, и чувствовала собственное бессилие, поскольку была для него лишь копией, срисовкой, эскизом, напоминающем о той, кого он, похоже, любил самой чистой любовью – любовью старшего брата. Все эти недели я готовилась к тому, что должно было неизбежно произойти, но оказалась совершенно не готова принять то, что случилось в действительности. Не понимая, что делаю, я поднялась и вышла из комнаты.

Я шла по пустым коридорам замка – привычка герцога отсылать стражу во время ночных визитов была известна – и в конце концов вышла во двор. Не замечая холода, я шла вперёд, а когда опомнилась, то поняла, что стою на совершенно тёмной городской улочке перед единственной дверью, из-под которой пробивается свет. Рядом прислонился к стене, по-видимому, изрядно выпивший музыкант в шутовском колпаке, он разговаривал с псом, терзавшим его штанину. Я вошла. Внутри, как вы уже, наверное, догадались была таверна, хозяин которой представился мне Малькольмом. Он усадил меня за свободный стол, налил чего-то крепкого, и мы поговорили. Мысли мои были в совершенном беспорядке, но даже в этом состоянии я понимала, что идти мне, в общем, некуда – возвращаться в резиденцию Валентинуа значило рискнуть обнаружить в спальне ужасного Микилетто, посланного герцогом, пожалевшим о своей избыточной откровенности, а о том, чтобы попытаться продолжить путь к мужу без средств и сопровождения, нечего было и думать. Да и что меня бы ждало там? В худшем случае позор и заточение в каком-нибудь монастыре, а в ещё более удручающем – жалкое прозябание рядом со стариком, от прикосновений которого я бы вздрагивала до конца жизни, сравнивая их с нежной лаской, нечаянно подаренной мне самим дьяволом.

Малькольму не откажешь в чувстве юмора. Мой аспект – Мудрость. Я смеялась – менее мудрого существа, чем я в тот момент, на земле не было, но Мальк сказал, что человечеству нужно учиться мудрости, и оно будет делать это вместе со мной. Я осталась. У моего мужа хватило смелости потребовать у герцога Валентинуа объяснений по поводу исчезновения жены, ехавшей через его владения. Чезаре принял послов с величайшим почтением, выслушал и пообещал провести тщательное расследование, хотя и намекнул, что молодые женщины в мирное время исчезают, обычно, с помощью своих любовников. Муж дошёл до самого Папы, и Папа официально ответил, что если герцог сделал нечто настолько невообразимо отвратительное, то, должно быть, он сошёл с ума. Дело замяли, а через пару лет мой муж неожиданно объявил о возвращении своей любимой жены, которая, по его словам, несколько лет провела в заточении в некоем монастыре. Говорят, они прожили вместе счастливую жизнь. Впрочем, меня это уже не особенно волновало – я осваивалась в новом качестве. С тех пор я покидала Бар лишь однажды – чтобы побывать на похоронах Чезаре. Я попрощалась с моим дьяволом и осталась помогать в небольшой церкви, где его похоронили. Прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что готова вернуться в Бар навсегда. Такова моя история. А тебе пора начинать свою.

Утро нанесло двойной удар – солнце ворвалось в незашторенное окно, а бесцеремонный звон будильника – в естественную тишину выходного дня. “Какого чёрта вчера было, и где, мать вашу, этот проклятый телефон!” – тот, кто говорит, что день надо начинать с улыбки и приветствия солнцу, никогда не открывал глаза навстречу безжалостному светилу после весёлой ночки в баре.

3. Возница

Бар. Одно короткое слово, и потолок начинает кружиться, затягивая меня во вчера. Что там было вообще? Мракобесие какое-то… Правда, коктейли, надо признать, отличные. Шутки шутками, но голова не болит, а ведь я даже не помню, как мне удалось добраться домой. Ну, судя по непрекращающемуся трезвону, по крайней мере телефон не потерян. Да где ж ты лежишь-то, сволочь?

За завтраком, параллельно с ленивым пролистыванием ленты и раздачей лайков вежливости – действия, которые любой современный человек производит совершенно автоматически, я обдумываю фразу, сказанную барменом. О том, что у меня всё в прошлом. Надо бы, конечно, перестать себя жалеть, но… Когда-то мне казалось, что такое вообще невозможно – что за мелодрама, в конце концов? Как это – “понять в последний момент”? А потом ты стоишь, и в голове крутится идиотская мысль про паспорта – их же унесли уже, там же сейчас запишут всё, штамп поставят, то есть завтра нужно будет снова идти, чтобы – уже другие штампы – о разводе. Но это не сюда уже, это в суд, наверное. Глупости! Какой суд, если мы были женаты меньше суток? А если они не поставили ещё, а только где-то у себя в книге записали – можно же зачеркнуть, корректором замазать, а в паспорта не ставить ничего? Или нельзя уже, и в паспорта всё равно поставят? А зачем? Глупо же! И вообще, где эта граница – вот сейчас ещё можно просто “мы передумали”, а теперь уже нельзя – только через суд и месяц на “сохранение семьи”? Вот такие мысли были. Никаких “не говори глупостей, мы всё решим” и “как это так вообще?” – ты слышишь это невозможное когда-то про “в последний момент” и “не хочу рушить твою жизнь”, и как-то сразу веришь. Действительно, не хочет. По-честному. И слова эти говорить ничуть не проще, чем слышать, и идиотами вы сейчас выглядите оба. Вот только решение принимал один человек, а другого – закатало. Глупо пытаться понять асфальтовый каток. Просто “так случилось” и “ты ни при чём, это всё моя вина”. А тебе даже ответить нечего, кроме “понятно” и ещё “уйди, пожалуйста”. Последнюю фразу ты будешь произносить всё чаще. Сначала в ответ на “не переживай, всё устаканится, одумается – куда денется”, потом – на “забей и забудь, живи дальше”, а ещё на бесконечные идеи и предложения от “вам надо спокойно поговорить” до “пошли сходим куда-нибудь выпьем, тебе надо развеяться”. Но и это проходит. В конце концов отстают даже с вечным “ну, как ты там?”, и остаётся только взгляд. Пять секунд в начале каждой встречи – сканирование, оценка. Что там? В норме или всё ещё переживает? Какие темы опасны? Можно уже как с нормальным человеком общаться? И начинаешь притворяться. А потом ломаешься на какой-нибудь случайной фразе… Из размышлений меня выдернуло оповещение об ожидающем такси.

Автоматизм – это, конечно, очередной бич современности. Информации вокруг так много, что мозг, оберегая наше сознание от необходимости обрабатывать и анализировать кучу ненужного, переводит часть функций в особый режим. Сначала страдают простые рутины, вроде чистки зубов. Потом можно не вспомнить, выпито ли ежедневное лекарство (скорее всего, выпито, просто вы в этот момент думали о чём-то другом, и все эти действия – открыть банку, вытряхнуть таблетку, отправить её в рот, проглотить – были произведены как бы без участия сознания). Я часто наливаю вторую чашку чая, и очень удивляюсь, увидев нетронутую первую. Но чтобы на автомате вызвать такси – такого со мной ещё не было. Всё встало на свои места после проверки места назначения – конечно, мне же так и не удалось вчера забрать документы, а нужная контора, к счастью, работает и по субботам.

Однажды в институте мне удалось собраться и выйти из дома ровно за четыре с половиной минуты – это был единственный вариант успеть на нужный автобус, не опоздать на семинар и получить допуск к экзамену. При этом собираться пришлось: а – в темноте, б – в незнакомой квартире и, наконец, в – не имея под рукой ничего из привычного утреннего арсенала. С учётом необходимости всё-таки прилично выглядеть, задачка, скажу я вам, нетривиальная. Но у меня получилось. В общем, десять минут и одно (моё разумеется) извинение спустя, водитель серо-зелёного с двумя чёрными полосами Ford Mustang, перегнувшись через торпедо, открывал для меня переднюю дверь.

– Герман.

– Очень приятно, Саша.

Музыки в салоне не было – только звук работающего мотора, ровный и приятный, точно той громкости, что не мешает разговаривать, но создаёт фон, отсутствие которого в первые секунды после выключения двигателя воспринимается ухом болезненнее самого неожиданного грохота. Несмотря на неожиданное для водителя такси желание познакомиться (”Имена переоценены”, – прошуршал у меня в голове голос Софи), до моста ехали молча, и только когда, въехав на него, попали в дорожную “тянучку”, Герман заметил, что меня заинтересовал салон автомобиля.

– Это Шелби.