Удар Скорпиона

– Так ты ногу понесешь? Или наденешь?

Говорю же, тупица какая-то.

Я закатил глаза, изображая последнюю стадию удушения. Ну а что? Я слышал, глупость может убивать!

А мама тоже – вот совершенно не в тему вклинилась! И такая:

– Ренат, будь добр, собирайся. Иначе мы такими темпами на самолет опоздаем.

На самолет? Вот этого я вообще не ожидал. И такой:

– А куда летим? На острова?

Ну серьезно, я же думал, Оксана где-то недалеко живет. В Днепре хотя бы. А тут, оказывается, вот что. Самолет!

А мама уже явно начала злиться. И так сквозь зубы:

– Я тебя очень прошу, не паясничай.

А я ей наоборот – беззаботно:

– Так а кто паясничает? Я просто уточняю! Имеет человек право знать, куда его везут?

Я думал, она сейчас вконец разозлится и накричит на меня, как в старые добрые времена. Но мама молча отступила. В буквальном смысле отошла. На шаг-два, куда-то в сторону окна. И сказала, никуда не глядя:

– Мы летим хоронить папу.

Глава 5

У меня иногда случаются такие провалы в памяти, когда я совсем ничего не помню. Как будто мне специальными ножницами незаметно подсекают извилины, а я этого даже не чувствую. Ну правильно, а чем? Если я тупой и слепой, как дерево.

Не в прямом, конечно, смысле. Иногда я все же думаю. А уж вижу! Порой то, чего не следует. Но бывают моменты, когда я ничего не фиксирую. Как будто меня на время из розетки вырубают.

Вот с самолетом этим. Последнее, что я запомнил до него, – это больницу и то, как я не хотел из нее уходить. Потом Богдан Тамирович вышел. Обнял меня. Что-то сказал, кажется. Что-то вроде: «Шагай, мальчик. У тебя все получится!» Ха! Мальчик… А про «все получится» я, наверное, вообще придумал. Ну не мог Богдан Тамирович такого сказать. Он же врач, а не какой-то там врун законченный.

Я его, кстати, тоже обнял. Это точно! У него еще халат так странно пах. Чем-то горьким. Или колючим? Я даже закрыл глаза, чтобы ничего не слышать. И не видеть! Потом открыл, а мы, оказывается, уже в самолете. Сбоку от меня – близнецы, и мамина голова впереди, через ряд. С шеей, натянутой, как у куклы. Как будто ее за какие-то невидимые лески к потолку подцепили.

То есть получается, ни сборов, ни поездки в аэропорт я вроде и не помнил. Что-то такое мелькало просто, как картинки, перед глазами. Дорога и то, как мы с Оксаной прощались. По-моему, она еще сказала:

– Ну, будь здоров, Ренатик. Помогай там маме!

Вот же мымра!

Но это не точно, потому что, даже поднапрягшись, я не мог вспомнить – что и как было в действительности. Вот я и полез к маме за подробностями.

Так прямо перегнулся через какого-то дядьку и позвал:

– Мам!

Дядька, само собой, обернулся. Но и мама – тоже. И так испуганно мне:

– Ренат, что? Ты чего кричишь?

И дядька этот своей газетой – шур-шурх – явно недовольно.

А я еще больше привстал и локтями в его подголовник уперся. И задышал так – чуть ли не в лысину. Я же знаю таких вот, которые газетами шуршат, это обычно страшно нервирует.

Я как-то иначе хотел обо всём спросить. Аккуратно. Но этот дядька меня просто взбесил. Помешали ему, видите ли. А я же не специально! Просто мне так вес держать удобнее.

В общем, я тут же забыл, как именно планировал спросить, и спросил как получилось. Довольно-таки весело:

– Мама? А мы папу где похороним?

Она сразу белой стала. Как мел! Я за ней уже не первый раз замечаю. Что ни скажи такого – сразу вот, реакция. Как будто в ней какой-то кран открывается, из которого всю кровь одним махом спускают.

А мужик этот свою газету чуть ли не зажевал – так сильно в нее уткнулся. У него даже лысина вспотела – вот как.

А мне уже было неинтересно, что там мама ответит, потому что я услышал, как она виновато шепнула мужику:

– Извините.

Нормально, да? За что? А потом еще лучше – послала мне испепеляющий взгляд и отвернулась.

Нет, а что я такого спросил? В конце концов, это же мой родной человек. Я должен знать, что и как с ним теперь будет.

Тем более я знаю папу! Он такого вообще не признавал. Ну, всяких там слез. Вот, помню, когда тетя Ядя (наша соседка по этажу) умерла, мама сильно плакала, потому что она невозможно жалостливая женщина, а папа ей сказал, мол, нечего слезы лить. И что, наоборот, надо радоваться! Дескать, человек такую долгую жизнь прожил, а теперь ему сам бог велел отдохнуть.

А потом, когда умер Вензель – моя морская свинка, – мама снова плакала, хотя, между нами говоря, Вензеля она никогда особо не жаловала, потому что он, видите ли, вонял на всю квартиру своей клеткой. Но тогда она плакала. А я еще громче, потому что какая разница, кто чем воняет, если это твой друг. Мы же с ним два года в одной комнате жили. Конечно, я ревел, хоть мне и было тогда уже под восемь. А потом пришел папа и сказал:

– Что вы тут устроили белужий хор? А ну марш на кухню. Арбуз на столе остывает!

А я как услышал про арбуз, так еще громче заревел. Это же любимое блюдо Вензеля! А теперь уже всё. Потому что какой арбуз на том свете – в смысле на небесах?

Но папа и тогда нашелся. Сказал:

– Да чтобы ты знал, на том свете только арбузами и кормят!

А я такой:

– Что, правда? Арбузами?

Не то чтобы я сразу купился. Но папа и весь его вид – они были очень убедительны. А он еще, как специально, уточнил:

– Хомяков так точно! А свинок еще и дынями!

А Вензель же эти дыни еще больше арбузов любил. Обожал просто! В общем, я сразу успокоился и даже, кажется, рассмеялся, счастливый, что Вензель так хорошо устроился. Сейчас бы я, конечно, в такую чушь ни за что не поверил. Но тогда… Тогда бы я поверил во что угодно и даже в тот свет, лишь бы только Вензелю там было хорошо. Вот правда, мысль о том, что он сидит на какой-нибудь заоблачной лужайке и хрустит в свое удовольствие дынными корочками, – она меня просто к жизни вернула! И маму, как ни странно, тоже. Хотя она потом еще плакала, когда папа клетку из дома выносил. А я вот нет. Потому что у меня всегда был принцип по жизни – если не папе, то кому тогда верить? И я верил!

Безо всяких оговорок. И сейчас верю. Раз он сказал, что плакать незачем, значит, так оно и есть.