Девственная любовница

Когда мы встретимся, я буду иметь с ней серьезный разговор. Ругать её через посредство писем я не намерен. К самому себе у меня нет никаких претензий, поскольку я никогда не обманывал её и не пытался ввести в заблуждение. Действительно ли она сходит с ума от любви ко мне или просто плетёт интригу?

Мне бы очень хотелось лишить её девственности. Но нет, я не должен уничтожать бедную, похотливую девчушку. Я постараюсь держаться подальше от тела моей Лили. Я не причиню ей вреда.

Я пытаюсь втолковать Лили, что страсть и сердце – это две разные вещи. Она может случайно оказаться неверной, но если в сердце у неё сохранится уголок и для меня, я буду удовлетворен.

Её нисколько не шокирует, когда я стараюсь довести до её ума тот факт, что она всецело принадлежит мне как рабыня, что она должна выполнять все мои самые сладострастные капризы, какими бы отвратительными они ни были.

Она с таким пылом пишет мне о том, что выйдет за меня замуж и т.п., что я решил помешать ей полюбить меня слишком сильно, рассказав, какая я грязная скотина, и особенно подчеркивая, что другие мужчины любят гораздо порядочнее, чем я.

Я изобразил себя деспотичным, тираничным зверем, ввергающим её в деградацию и унижение.

Чем циничнее и откровеннее были мои письма, тем больше они ей нравились.

Она явно в меня влюблена, и я вынужден пустить всё на самотек.

Может, она думает, что я очень богат?

Она крайне нетерпелива, возбудима и обладает пылкой натурой. Она упрекает меня, однако я искренне полагаю, что она несколько ошибается. Я ещё ни разу не выходил из себя, напротив, обращался с ней как с ребенком, и она просится обратно.

В нашей переписке возникло некоторое недопонимание, и Лили сочинила отвратительное письмо, отплатив мне той же бесцеремонностью и сообщив, что никогда не придёт ко мне на рю де Ляйпциг, поскольку это место ей не подходит. Я пропустил последнее замечание мимо ушей, и ответил в спокойном и укорительном тоне, под конец наказав её за то, что она написала такое письмо, запретив ходить по малой нужде с семи вечера до семи утра следующего дня. Она рассказала, что послушалась меня и провела плохую ночь.

Поскольку она была одна с бабушкой, 1-го августа я пригласил её на рю де Ляйпциг. Я прождал до 15:30. Она так и не появилась. Я ушел и вернулся домой только в 18:50.

Оказалось, она приехала в 15:40 и послала мне две телеграммы. Она ждала меня на Восточном вокзале.

Вместо этого в семь я стал ужинать. Она прислала довольно едкое письмо, сообщая, что её маман возвращается в четверг.

Лилиан – Джеки

Первая телеграмма, получена 1-го августа 1898 в 16:30

БУДУ ВОСТОЧНОМ ВОКЗАЛЕ ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Вторая телеграмма, получена в 18:30

ЖДУ ВОСТОЧНОМ ВОКЗАЛЕ ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Лили – Джеки

Вилла "Лилиан", 2-е августа 1898, 11:00

Не понимаю, чем Вы могли заниматься с трех до половины седьмого, и не хочу знать. Для меня это навсегда останется загадкой, поскольку Вы смогли прождать чуть больше часа, зная, что я не всегда могу делать так, как мне бы того хотелось.

Несмотря на то, что я дома одна, мне по-прежнему приходится разговаривать с клиентками, и потому я опаздываю.

Уверяю Вас, Вы многое потеряли, не подождав чуть дольше, поскольку я была как раз созревшей для такого гурмана, как Вы.

Пустяки, не будем больше об этом говорить, только вот маман в четверг возвращается, а потому…

Теряя терпение, мы иногда теряем много интересного.

Лили очень рассержена на своего папа и не будет спешить его извинить.

Я ответил ей сдержанно и кратко, назначив randez-vous на среду, 3-е августа.

Лилиан – Джеки

Телеграмма, получена 3-го августа 1898

ЧЕТЫРЕ ЧАСА ТЧК ОБЫЧНОЕ МЕСТО ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Лили появилась, очень обрадованная встрече со мной и раскаивающаяся, несмотря на свое едкое замечание, на знаменитой Рю де Ляйпциг, куда она зарекалась никогда больше не приходить.

Мне она показалась весьма хорошенькой, одетая в прелестный простенький костюм из ecru coutil[30 - ecru coutil /фр./ – небеленый тик], плотно облегавший её упругие ягодицы. Она очень гордилась этим местом; однажды, когда маман оставила нас втроем, я стал свидетелем того, как она специально натягивает сзади юбку и демонстрирует отчиму, что из этого получается, со словами, что она – Venus Callipyge[31 - Venus Callipyge /лат./ – Венера Твердозадая].

Лили сделала вид, будто сердится, однако я прямо заявил ей, что она дурочка. В прошлый раз она опоздала на целый час, и уж если кому-то следует выходить из себя, так это мне, а отнюдь не ей. Ревность и раздражение Лили были смешны, и, в конце концов, я заставил её пробурчать, что она меня прощает.

Потом мы поцеловались так, как не целовалась до нас ни одна влюбленная пара. Я раздел её наполовину и отчасти в шутку, отчасти всерьез стал шлепать, щипать и оттягивать черную шерстку, оттенявшую лобок девушки, делая ей чуть-чуть больно.

В тот день, когда она опоздала, я велел ей привязать к волоскам на mons Veneris[32 - Mons Veneris /лат./ – лобок] ленточку и с самого утра не "удовлетворять нужду", чтобы к моменту нашей встречи она испытывала огромное желание помочиться. Она проделала все эти глупости и когда говорила, что была "созревшей" для меня, подразумевала именно это. На сей раз она ничего этого делать не стала, потому что дулась на меня. Тогда я влепил ей пощечину.

Я часто так поступал. Мне нравилось наблюдать, как легкий румянец заливает её щеку в том месте, куда пришёлся удар. После каждой звонкой пощечины я видел в её глазах вспышку похоти; её дьявольский ротик приникал к моим губам, словно в благодарность за то изысканное наслаждение, которое доставляло ей наказание. Я вернулся к мысли сделать её подставкой для ног; сев на диван, я грубо повалил Лили на колени. Сжав голову девушки ладонями, я прижал её смеющееся лицо к своим брюкам под животом и потер носом и губами о ткань, из-под которой уже рвался ей навстречу затвердевший ствол. Потом я завалил её на ковер, и она растянулась на спине во весь рост, с беспорядочно задранными юбками; штанишки её были открыты. Я пнул её ногой и перевернул концом ботинка, осторожно наступив на обнаженный живот. Лежа таким образом в полной моей власти, она хихикала, мурлыкала и ворковала, напоминая голенького счастливого младенца после купанья. В процессе возни из роскошных локонов Лили выпало несколько заколок и гребешков; подобрав их, я стал колоть ей бедра острыми кончиками и колол до тех пор, пока она ни взмолилась о пощаде.

Тогда я поставил её на ноги и заставил стащить с меня русские кожаные ботинки на шнурках, приказав целовать подошвы и верхнюю часть. Она делала всё, что я говорил, и слушалась с удовольствием. Затем я велел ей раздеть меня, и она неловко справилась с обязанностями камердинера. Всякий раз, когда она что-нибудь с меня снимала, я приказывал ей нести это через всю комнату, вешать там на крючок и возвращаться ко мне.

Я распорядился, чтобы она расстегнула мои брюки, извлекла член, опустилась на колени и пососала. Она нисколько не смутилась и даже не стала задергивать шторы. При свете дня мы нагишом легли в постель. В изножье кровати стоял шкаф с зеркалом; к своему удивлению Лили обнаружила, что ещё одно зеркало вмонтировано в потолок. Мы стали пресыщаться отражением наших тел, распростертых на постели, страстно целуясь, щупая друг друга и наслаждаясь ощущением абсолютного контакта наших чувствительных кож.

Я спросил, не хочет ли она, чтобы я её полизал, однако она предпочла, чтобы я её мастурбировал.

Я так и сделал, и когда она, конвульсивно сжав бедра в упоительной агонии последнего спазма, пришла в себя после потрясения, лег на неё. Я вложил кончик моего орудия между влажных губок её игрушки.

Она как всегда сказала:

– Больно! Вы делаете мне больно!

А потом воскликнула:

– Как бы было хорошо, если бы не было больно!

Потом я приказал ей лизать мне яички и бедра; подняв ноги в воздух, я стал учить её той порочной, очаровательной ласке, которая получила название "feuille de rose", когда кончик напряженного языка входит в анус. Лили быстро смекнула, что к чему, и выполнила это экзотическое задание прелестнейшим образом.

Потом она сосала, и я обильно излился в восхитительный ротик, сжимая ладонями её голову до тех пор, пока снова ни стал мягким. Она без усилий проглотила все до последней капли, и когда я выскользнул из её губ, канал остался таким сухим, как будто никакого семяизвержения не было вовсе. Она обожала сосать и называла мой мужской орган своей "poupee", или "куколкой".

Пока она облизывала меня, я сказал, что у меня заготовлена ещё парочка грязных идеек, которые мне бы хотелось на ней испробовать.

Я дал ей прочесть две крайне неприличные книжки, посвященные одной и той же теме: полной покорности женщины жестокости и похоти мужчины. Это были "Монастырская школа" и "Наставления полковника Шлёпкина".

Я сказал, что намерен сделать её совершенно лишенной стыда и деградированной путем постоянных унижений, через которые ей придется пройти в моем присутствии, пояснив, что испытываю гордость оттого, что могу заставить её выделывать самые отвратительные вещи. Чем ужаснее моя испорченность, тем больше это нравится Лили, называющей меня не иначе как "мой грязный папа". Она получала удовольствие, когда я поколачивал её, встряхивал и вообще грубо с ней обращался.