Собрание произведений. Т. III. Переводы и комментарии

Ведь лишь немногие разборчивы в различении доверенных лиц в своих разговорах. Мужчина может изображать из себя образец верности, при этом предательски кусаясь, а с другой стороны (и чаще!) тот, у кого нет намерения выдавать, не знает, как быть скромным, говоря о Вас с другими, ибо скромны и откровенны не были с ним Вы сами. Эти люди сходны с Драконом. Ведь Дракон не язвит кого попало, но отравляет легким прикосновением языка. Так и делают иные мужи. Они распространяют сведения о Вас столь же легко, сколь сами были осведомлены Вами.

Всякий, кто хотел бы уберечься от этого Дракона, должен вести себя как Слон. Ведь Слон по своей природе не боится никакой твари, кроме Дракона. Но с ним у Слона взаимная ненависть. А потому, когда у самки Слона подходит срок, она погружается для родов в воды Евфрата (это река в Великой Индии), ибо огненная природа Дракона не выносит влаги, если же Дракон нападет на Слоненка, то оближет его и отравит. И сам Слон тоже наблюдает у воды на берегу, опасаясь Дракона.

По-моему, те, кто так поступает, могут о Драконе не думать. Ведь рождение означает продолжение любви. И про Куропатку уже говорилось, что когда дама удерживает любовника, тот человек становится ее младенцем. Всякий, таким образом родивший в воде, не должен заботиться по поводу Дракона, ибо вода означает предвиденье, поскольку поверхность ее зеркальна. Почему и Голубка охотно сидит на поверхности вод – ведь когда налетает Ястреб, его тень на границе сверкающей влаги предупреждает мирную птицу, и у нее есть время, чтобы в безопасности скрыться. Вот поэтому я говорю, что предвидящие, то есть те, кто пребывает на страже в отдалении от всех, могущих навредить, хорошо сидят на поверхности вод. Это и значит, что вода есть предвиденье. Оттого, если хочет «она» оборониться от Дракона, пусть рожает в воде, или, что то же, если она хочет скрыть любовь, пусть удерживает возлюбленного с такою предусмотрительностью, чтобы чрезмерные отсрочки не привели его в отчаянье и не принесли вреда, явив видимые иным признаки любви, и чтобы, с другой стороны, ей самой не понадобился кто-то такой, кто стал бы ее утешать, а она бы с ним о том еще и развязно шутила. Каждый способный предвидеть не должен бояться разоблачений. А кому доверять – дело неясное, и если некто желает защититься от зла, пусть хранит себя от всех. Ведь отступник и предатель вполне способен представить лучшие подтверждения своей преданности. Сам я меньше всего доверяю тому, кто дает превосходные удостоверения истинности речей. Если нужны эти неимоверные усилия, чтобы верили, значит, знаемого следует опасаться, и этим хотят воспользоваться.

Многие погибли, доверяясь подобным поручителям, как бывает с породой Кита, столь великого, что когда его спина возвышается над водой, моряки, видя это, принимают ее за остров. Ведь китовая кожа похожа на песок. И моряки на нем высаживаются, словно это и впрямь остров, располагаются и проводят более недели или двух, заботясь на спине у Кита о своем продовольствии. Но когда Кит чувствует жар огня, он погружается с ними на дно морей.

Поэтому я говорю: менее всего следует доверять тому, что в этом мире заслуживает наибольшего доверия, ибо последствия будет испытывать большинство из числа влюбленных. Мужчина может сказать, что умирает от любви, когда ни мук, ни ран он не ощущает, и надуть добрых людей, как Лис надувает Сорок. Ибо Лис таков по природе, что, чувствуя голод и не найдя еды, вымажется в рыжей глине и ляжет, высунув язык и разинув пасть, словно истек кровью. Прилетают Сороки и, полагая, что Лис мертв, пытаются клевать его язык. А Лис зубы оскалит и как схватит за голову, а там и душит.

Итак, человек может вести себя вполне как влюбленный, на самом деле ни о чем не заботясь и только об измене помышляя. Но Вы, конечно, можете меня обвинить в том же самом. На это отвечаю: в войско вступают по разным причинам. Иные идут ради наживы, другие – чтоб послужить господину, некоторые вообще не знают, куда им направиться, и хотят повидать мир. И еще есть птица Стервятник, в обычае у которой следовать за войском, ибо она питается трупами и уверена, что будут там и мертвецы, и убитые кони. Этот Стервятник означает тех, кто преследует дам и девиц, чтобы добиться успеха, но многим женщинам это может просто повредить. А те, кто вступает в войско, потому что сами не знают, куда податься, вот и идут повидать мир, служат обозначением мужей, которые никого не любят. Но они не могут повстречаться с кем-либо, не говоря о любви, а говорить о любви и не просить о ней они тоже считают бессмысленным. Так они поступают не ради измены, а по привычке. Но лишь те, кто зачислен в войско по доброй воле, ибо их господину нужна помощь, служат образом истинных влюбленных. Говоря обо всем этом, я хочу сообщить Вам, что не преследую Вас ни в силу привычки, ни по обыкновению Стервятника. Хотя никакими словами мне не заставить Вас признать породу, к которой я принадлежу, но если Вы оставите меня в своем окружении, я делами покажу, что иду за Вами, чтобы служить моей даме. Тем не менее ввиду того, что обычные доводы ничего мне с Вами не принесут, я просто прошу у Вас одной только этой милости.

Конец Круга

492.

ДАМСКИЙ ОТВЕТ РИШАРУ ИЗ ФУРНИВАЛЯ НА ЕГО «ЗВЕРИНЫЙ КРУГ ЛЮБВИ»

Человеку осмотрительному и рассудительному не следует тратить внимание и время, чтобы сказать или сделать нечто во вред мужчине или женщине, но хорошее дело делает тот, кто способен произнести или исполнить что-нибудь полезное невежде. Это я уразумела, о властный мой господин и любезный повелитель, из Вашего военного резерва, который Вы отправили мне, прося любви, и благодаря ему я чувствую себя вполне уверенно. Всего полезнее будет сперва рассмотреть этот резерв, в котором мне показано, что я не могу с легкостью овладеть знанием обо всем полезном. И, конечно, Вы осведомили меня путем умственных доводов, что ни у кого нет способности знать «все», хотя «все» само по себе познаваемо. Это заставляет, сочиняя ответ Вам, писать с крайней осторожностью, дабы не сказать или не сделать такого, что могло бы впоследствии послужить высмеиванию меня основательно мыслящим мужчиной или дамой. А если Вы и я совершим должное, любовь воздаст каждому по заслугам. По таковым причинам прошу Вас, о мой властный повелитель, в соответствии с Вашими же словами не счесть за наглость, если я помогу себе Вашим рассудком, буде мне удалось удержать его частицу. Ведь хоть мне не известно все, что известно Вам, кое-что из того, что Вы не знаете, я все же знаю. Так что оказать самой себе подобную помощь будет большая польза, ведь нужда моя велика, поскольку я женщина в соответствии с благорасположением Господа нашего, который не пожелал составить меня из менее благородного вещества, нежели когда сотворил Вас. И меня радует возможность сообщить Вам, каким образом, хоть Вы в своем сочинении о том не упомянули.

Бог, который создал весь мир своим величием и могуществом, сотворил сперва небо и землю и все, что существует в одном и в другом, зверей и птиц. А потом Бог сотворил человека, чтоб он стал благороднейшей тварью, какую только можно замыслить. И радовало Бога создание человека из вещества, которое не принадлежит к числу самых подходящих. Из этого же вещества, по мнению некоторых знатоков, Он создал и женщину, которая не понравилась человеку, сотворенному чуть ранее. И так вышло, что после того как Бог дал жизнь им обоим, Адам убил свою жену. И Бог спросил его, почему он так сделал, а тот отвечал: «Пуста была она мне, словно ничто, и я не мог ее любить». Тогда Господь наш явился к Адаму туда, где он спал, взял одно из его ребер и из него вылепил Еву, от нее же все мы происходим. Поэтому иные думают, что, останься с Адамом та первая женщина, он никогда не предался бы греху, из-за которого мы все страдаем. Но в силу великой страсти к изготовленной из его тела даме Адам любил ее таким способом, который сделал это чувство очевидным. Ибо его любовь превысила даже заповедь Господа нашего, о чем Вы слыхали по другому поводу – как они ели этот запретный плод. Но я должна сократить разговоры о данном предмете и вернуться к тому, с чего начала.

Так вот Господь наш дал человеку господствовать над всякой тварью, даже над женщиной, которую Он изготовил из более пристойного вещества, нежели мужчину, и Писание выдвигает разумный довод, почему Он так сделал. Тем не менее сам Он оставался Господом всего созданного и вылепил человека из того вещества, которое было под рукою. А потом Он взял материи от самого человека, как уже сказано, и создал и изготовил женщину. И поэтому я говорю: человек, несомненно, был оформлен благороднейшим Умельцем, и его вещество весьма улучшилось после изготовления. По этой причине дама сделана из равного по достоинству, если не лучшего вещества, чем мужчина. И в этом отношении пусть никто не выходит с попытками опровергнуть следующую истину: даже если бы милость Господа нашего и не была столь обильной, чтобы заставить Его вложить в мужчину стремление властвовать над любым человеческим созданием, мы, сотворенные из более благородного материала, чем Вы, милый мастер, тем не менее должны подчиняться вам по распоряжению Властителя. Но Бог ничего не делал без смысла, ибо если некая вещь, которая из другой происходит, будет ей покорна, то это дело подходящее. Так дама должна подчиняться мужчине, мужчина – земле, а земля – Богу, ибо Бог – творец и властитель всякой твари. Поэтому каждый должен знать, что он обязан покорствовать тому, из чего вышел, а главное – Богу, который все создал, о чем уже сказано. По этой причине, о господин и повелитель, я, будучи женщиной, должна слушаться Вас, мужчину, откуда следует мое намерение взять для использования кажущееся мне нужным, а если что останется, пусть ждет, пока не окажется пригодным или для меня, или для кого другого.

И поскольку вышло так, мой милый господин, любезный повелитель, что вы мне доказали рассудочными доводами о памяти, будто у нее две двери – зрение и слух, конечно же, очень полезно было для меня узнать эту истину. Ведь если Вы даете мне понять таким доводом, что память сама является и хранимым сокровищем, и его охранником, мне, разумеется, нужно следить, чтобы ни Вы, ни кто другой не сказали мне чего-либо, обременяющего каким-то образом мою память. Ибо Вы как будто указываете, что я в полном одиночестве в Вашей памяти, откуда и сами Вы не можете удалиться, как Вы говорите в Вашем сочинении. Ах, Боже истинный, раз уж так сложилось, что я совсем одна в этой сокровищнице, насколько полезно было бы мне объявить о создании военного резерва, который, по Вашим словам, нужен королю, не способному навести порядок с горстью взятых с собою вассалов!

А нужда, очевидно, велика. Ибо, как я понимаю, Вы говорили мне, сообразно природе Петуха, пронзительные речи, которые, как Вам кажется, необходимы, чтобы достичь Вашей цели. Но я недостаточно умна, чтобы воспользоваться Вашими речами, и не знаю, куда обратиться за поддержкой, разве глянуть на Дикого Осла, о котором Вы, я слышала, высказывались. Ведь Вы, кажется, сказали, что он никогда не ржет, пока не спятит с голодухи. И правда, конечно, я могу ржать! Ведь сообразно тому, что Вы говорили, у меня великая нужда в помощи.

Как Вы мне сказали о Волке, его природа такова, что если человек его видит до того, как сам будет увиден, он тут же теряет и силу и отвагу, но если Волк первым видит человека, тот охрипнет и утратит дар речи, и я скажу по правде: Вы увидели меня первым, и Вас я должна по этой причине считать Волком. Мне трудно говорить что-либо против Ваших речей. Поэтому я должна сказать по правде, что Вы меня первым увидели, так что мне следует быть на страже, если уж я такая рассудительная.

А потому, господин мой и повелитель, я отвергну Сверчка, о котором от Вас слышала. Ибо хотя он наслаждается своими песнями до того, что пренебрегает поисками пропитания и умирает с голоду, внимание к Вашим словам мне не служит, ведь эти речи, по-видимому, предоставят меня Вам в распоряжение.

Мне кажется, верить им я, конечно, не должна, сообразуясь со свойствами Лебедя. Ведь Вы говорили мне, что как раз в тот год Лебедь должен умереть, когда петь у него сильнейшее желание. Ах, Боже мой, ну почему бы мне не остеречься ввиду подобного несчастья, как оно следует из природы Сверчка или Лебедя? Ей-Богу, эти двое ясно говорят, что я не должна опрометчиво отдаваться во власть дурня. Я и не буду.

Скорее я посмотрю на Пса, который, как мне довелось слышать, оказавшись там, где пищи много, берет, сколько надо, а избыток запасает и изрыгает в тайном месте. А потом, когда грозит голод, Пес вновь ест это продовольствие. Так и я должна поступать, о прекрасный господин и повелитель. Поистине мне следует хранить как драгоценность мою честь, раз Вы столь алчно стремитесь завладеть ею. В согласии со свойствами Пса мне следует заботиться и стеречь для себя свое добро. А если будет избыток, я не дам ему пропасть, но сохраню, как Пес, и, так поступая, сделаю все, чтобы с Божьей помощью обеспечить себя во время нужды.

Ибо поистине нужда у меня имеется, как оно вытекает из того, что Вы меня первым увидели, о чем говорилось ранее при описании природы Волка, следовательно, мне надо быть мудрой, как Пес в той истории. Я припоминаю далее еще одно свойство Волка, которое ясно указывает, что мне следует быть настороже. Насколько я понимаю, хребет у него жесткий, и повернуться, не согнув все тело, он не может. Из-за этого я говорю, господин мой и повелитель, что я была бы последняя дура, если б, ни слова не сказав, ответила бы согласием на Вашу просьбу, не имея к тому ни сердца, ни воли, согласно природе Змея Вывера. Ведь Вывер нападает на одетого и беззащитен перед голым. Так Вы думаете, я должна напасть на Вас из-за того, что Вы одеты в мою любовь? Я Вас в свою любовь не одевала, так что Вы от нее совершенно голы.

Поэтому я Вас опасаюсь, что неудивительно, если рассмотреть природу Макаки. Ведь Вы рассказали мне, как Макака хочет подражать увиденному. Господи, вот чей пример может мне помочь. Ибо если сперва я увидела, как Вы или кто еще натянули сети, дабы меня изловить, то мне нужно быть просто сумасшедшей, чтобы приблизиться. Хорошо быть босой, и я не поверю, будто некто настолько глуп, чтобы поступать по Вашим словам, как Макака, уже зная о таких ее приключениях.

Этим доводом, о господин и повелитель, я Вам заявляю, что Вы развернули сети, дабы меня захватить, а это вынуждает меня действовать, сообразуясь с природой Ворона. Ведь Ворон не кормит своих птенцов, пока они не покроются, как и он, черными перьями. И еще я могу Вам сказать, что, поскольку я выступаю против Вашего расклада, а Вы – против моего, мы соперничаем в силу воли и обычая, но я не хочу уж так враждовать с Вашими усилиями, как Вы противитесь моим. Вы далее говорите, что у Ворона есть еще одно свойство, которое вроде бы должно меня исправить. Но мне кажется, хоть Вы и утверждаете, что Ворон ест труп через отверстия глаз и достает мозг, это противоречит Вашим же словам. Ведь хотя любовь ловит и дам, и мужчин глазами, из этого не следует, что Ворон похож на любовь. Я бы сказала, что глазами сердца нужно уметь отличать любовь от ненависти. Ибо когда человек обретает содействие от своих же органов, а их его лишают прежде всего, это следует, конечно, считать проявлением неприязни. И поскольку я уразумела, о господин и повелитель, что разум как мужа, так и дамы расположен в мозгах, а Ворон лишает их рассудка, клюя глаза, я бы сказала, что это признак ненависти, а с любовью сравнить никак не могу, только с коварством.

Так вот я говорю, что посмотрю на первое свойство Ворона: не узнав сперва, в чем Вы со мною согласны, я сама не соглашусь исполнить Вашу просьбу, как Лев имеет не то свойство, чтобы соглашаться на просьбы, а этому Вы же меня и обучили. И я поняла, что когда Лев ест свою жертву, а человек следует мимо, хищник нападает только, если проходящий на него глянет. Потому я с убеждением утверждаю, что не взгляну ни на вредоносное, ни на бесполезное. Пойду-ка своей дорогой, туда, где лучше, да если смогу, поправлю то, что было плохо сказано или понято, как даже сам Лев поступает. Ведь Львица, насколько я поняла из Вашей истории, рожая, изводит из себя лишь мясной ком, который, по мнению Льва, неверно изображает его черты. Поэтому Лев ходит вокруг и языком придает тому правильный образ. Я страстно желаю так и делать, о мой господин и повелитель. Если случилось мне нечто сказать не вполне понятное, то есть достаточно не обдуманное, я хотела бы ходить вокруг, пробуя на вкус и на слух, в согласии с изложенным в Ваших словах учением.

Еще привлекает мое внимание услышанное о Горностае, а именно, что он зачинает сквозь ухо, но рожает через рот. До чего же это важно – зачинать ушами и рожать ртом! Ведь от вида зачатия происходит глубокий страх сильных мук при произведении на свет. О Господи Боже мой! Иным стоит быть поосторожнее. Ибо от них можно зачать услышанное, а рожать будет так страшно и опасно! Они, эти «иные», роняют слова, которые должны были бы всю жизнь держать при себе. Ведь правда же, нельзя поступить хуже, чем породить нечто неподобающее, от чего даже царство может погибнуть. Боже, я так этого боюсь, что даже не знаю, как с собой посоветоваться. Если бы я произносила что-нибудь зачатое ухом и рожала бы ртом, оно, опасаюсь, было бы ядовитое, и ему следовало бы умереть, как, говорят, случается с Горностаевыми детками. Ведь если их отобрать у матери, отнять у них жизнь и вернуть, Горностаиха знает, как их воскресить. Но я, конечно, этого не могу, не училась.

Потому я должна тем вернее остерегаться, что нет у меня мудрости Птицы Каландр, о которой я от Вас услыхала. У нее ведь такая природа, что она знает о больном, поправится тот или умрет, и я так от Вас уразумела, что если принести эту птицу перед лицо заболевшего в постели, то она отвернется, когда судьба ему помереть, но чудесным образом будет смотреть прямо в очи, если должен выздороветь. Оттого я говорю, что будь я мудра, как Каландр, то не опасалась бы рожать, зачавши любым способом.

Боже мой, избавь меня от зачатия всего того, что принесло бы опасность при родах! Но и сама я должна предохраняться, если не так глупа, как человек, засыпающий под сладкие Сиренины песни. Ибо, конечно, могло случиться, что я доверилась бы Вашим, господин и повелитель, сладким речам и хитрым уловкам и погибла бы вскоре.

Поэтому мне следует обратиться к примеру Аспида, которому Вы меня обучали. Ибо, по Вашим словам, он сторожит бальзам, истекающий с дерева, и нельзя его обмануть никаким музыкальным орудием, так как ухо у него всегда на страже, чтоб не усыпили и чтоб зрелище охраняемого не испарилось. Во имя Божие, есть у этого Змея и стратегия, и тактика, и тонкая проницательность!

Из-за этого я должна со вниманием ему подражать, да не буду надута, как Тигрица зеркалами. Ведь явно известно и видно, что, как зеркала швыряют перед Тигрицей, чтобы ее задержать, так и Вы изобретаете ради меня все эти прекрасные слова. Они даже приятнее для слуха, нежели Тигрице ее образ, о чем уже говорилось, и я хорошо понимаю, что Вы не позаботитесь о тех, кто из-за Ваших желаний погибнет, лишь бы Ваша воля восторжествовала.

Именно так, о повелитель, будь я дама, которую этим путем задержали, мне, конечно, нужна была бы истинная Пантера. Мне ведь кажется, что меня невозможно было бы подтащить к Вам, только разве если ранить. Но мне следует опасаться, чтобы не оказалась Пантера недружелюбной. Ведь у Пантеры есть свойство лечить раненых и больных зверей своим сладостным дыханием. Ей-Богу, это высшее врачевание, и такое животное заслуживает любви.

Известна ведь та истина, что никакой твари не нужно бояться, кроме мягкой речи, уводящей в обман. И я уверена, что против вкрадчивых слов нельзя защититься, как и против Единорога. Я этого Единорога очень боюсь. Ведь ничто не наносит таких глубоких ран, как вкрадчивые речи, и ничто, по правде говоря, не разобьет крепкого сердца, разве только мягкое и хорошо сказанное слово.

Итак, о мой прекрасный господин повелитель, хорошо бы мне стать осторожной, как Журавль, о котором Вы высказывались. Ибо есть у Ваших слов руки и ноги, так что, кажется, поистине нет у меня повода не дать Вам, чего просите. Но Журавль меня учит доверять даже самым достоверным вещам в мире не более, чем эта летящая в небе птица. Ведь, отдыхая на земле, он зажимает в лапу мелкие камушки (на другой же он стоит). А когда заснет, камушки выпадают, Журавль просыпается и следит бдительнее, чтоб не застали его врасплох.

Эти животные, обладающие столь благородным разумом, что способны устранить опасность, заслуживают глубокого уважения. Боже праведный и милосердный, как же нужно уважать людей, знающих способы бороться против видимых несчастий и даже неразличимых неприятностей, скрытых во мгле отдаленного будущего! На это нам ясно указывает Павлиний хвост, о чем я уже слыхала. Ведь правда, что обращен он туда, откуда уже пришли, а попросту говоря, смотрит назад, но указывает он на очевидную истину, что идущие своей дорогой не вполне защищены от злых лиц. И тот, кто хочет от них оборониться, не должен ездить в одиночестве, но ему следует предохраняться во избежание разных неожиданностей. Предусмотрительного человека не скоро обманешь. О Боже, что же это за предусмотрительность такая! Боже мой, да это же Павлиний хвост, на котором столько глаз, все предусматривающих и более нежели одним способом – вот он хорошо изображает предвидение, тем лучше, чем больше видов глаз изображено и показано на хвосте. Сдается мне, что если ты заботишься о ком-то, нужно смотреть вверх, вниз, вбок и поперек. И вот с чем я согласна безоговорочно: если кто-то не хочет стоять на страже, как вышеупомянутый Журавль, ему придется пострадать, и это разумно.

О Господи, как же нам сторожить? О Боже мой, это, конечно, покажет Лев. Я слыхала, когда его преследуют много охотников или что иное, могущее ему повредить, Лев покрывает и затирает следы кистью хвоста. Потому бывшее становится незаметным. Боже совершенный и милостивый! Сколь благородна та тварь, которая может добиться этого собственным разумом! Право, сдается мне, если б меня побудили из-за какого-то повреждения или посредством силы речей сказать или сделать нечто неразумное, следовало бы тогда обратиться к Павлиньему хвосту и смотреть, с какой стороны легче всего приходит вред или помощь. А если несчастье или зло будут грозить, я хотела бы сделать как Лев, который прикрывает хвостом то, что может принести ему вред.

Так что если бы я сделала что-то нехорошее и до того, как понесла бы ущерб, я могла бы все поправить, прежде чем кто-то что-нибудь заметил бы, и с моей стороны это считалось бы здравым смыслом. Ведь ждать, пока поправить станет невозможно, значит каяться с запозданием. Дама может много потерять, даже если у ней столько глаз, сколько на Павлиньем хвосте, и видит она столь же ясно каждым глазом, как целой сотней, буде она обнаруживает невнимательность по слышанному мною примеру Аргуса. Вы же говорили мне, что у него была сотня глаз, а его обманули и убили. И я нисколько не сомневаюсь, что, обладай даже этот Аргус мудростью Ласточки, которая умеет восстановить зрение у своих похищенных птенцов, если кто-нибудь их ослепит, все равно он был бы убит из-за своей беспечности. Он ведь ясно видел, как Меркурий закрывает его глаза, пару за парой, и должен был бы догадаться, что тот заставит спать всю их сотню.

По этой причине зрение бессильно без чего-то еще. Во имя Божие, так оно и есть. Но что же это? По правде говоря, не знаю, может быть, осмотрительность, то есть способность смотреть и пользоваться, чем нужно, во время нужды. Господи, а что такое нужда? Ей-Богу, нужда – это когда нужно спастись от смерти, а смерть – это когда теряют честь. А кто мертв, у того мало надежд на выздоровление. Ведь не у каждого в родителях Горностай или Пеликан. Я слышала, что эти двое умеют воскрешать свою убитую молодь. Потому-то мне кажется, что нехорошо полагаться на зрение, если нет осмотрительности.

Боже истинный! Какая прекрасная это вещь – полное предвидение, и как много нужно уметь, чтобы овладеть им полностью! Ведь нет живой твари, какой бы мудрой и предусмотрительной она ни была, которая бы чувствовала себя в безопасности от наводящих ужас несчастий. Я же поняла, что когда кто-то сделал нечто в силу своих способностей и не думает об опасениях, всегда может явиться злодей и привести его в беспокойство, погрузить в бездну отчаянья – прежде чем в конце концов он обретет желанный покой, как, слыхала я, бывает с Дятлом, строящим гнездо в дупле, куда никакая чужая птица не может проникнуть. А потом является какой-то дурень ему мешать и затыкает дупло. Но Дятел, не желая терять уже им устроенный дом, ищет траву, свойства которой ему от природы известны, находит ее, прикладывает к затычке, и пробка вылетает. Будь я проклята, о господин мой и повелитель, если такую птичку не следует ценить высоко – ведь она разумом распознает траву, а еще сильней проклята, если не буду я дорожить мудростью человека, который умеет спастись, когда случится что-то неподобающее.

А еще я слышала от Вас, что есть люди, у которых природа Ласточки. Ведь, по Вашим словам, Ласточка все делает на лету. И, Боже правый, насколько это верно, что есть много людей такой породы. Если они куда-то собираются, то поступают таким образом, чтобы никогда туда не прийти. Они хотят все знать, обо всем осведомляются, но у них нельзя узнать ничего. Если спросить их, они никогда не говорят правды, а высказываются противоположным путем. И они всё ходят взад-вперед, час туда – час назад. А когда кто-то думает, что пришпилил их с какой-нибудь правдой, все это сказки и они быстро найдут себе другую точку. Во имя Божие, о господин и повелитель, я таких видала, и хорошо бы их остерегаться, если такое возможно. Ведь они забирают то, что принадлежит другим, а их самих другим не забрать, как Ласточку, которую не поймать ни одной хищной птице, разве исподтишка. Но нет ничего, чего нельзя было бы схватить тому, кто хочет воспользоваться бедой и применить клевету.

Вы еще говорили мне о Еже, таком щетинистом, что он тыкает во все стороны, а его можно взять только за иглы. Боже, конечно, так оно и есть, я хорошо знаю, что иных нельзя схватить иначе как за иголки. Но если уж их поймали и как-то держат, пусть тискают без пощады, чтоб колючки и иглы пронзили их же, и они погибли бы раз и навсегда.

И я совершенно уверена, что мужчина может говорить в изобилии приятные слова, но оказаться жестоким и вредным, получив чего добивается, вроде Кота, который делает милую мордочку и мех у него гладкий и мягкий, но дерни его за хвост, так он покажет когти на всех четырех лапах и расцарапает руки, если его тут же не отпустишь. Боже, конечно, человек тоже может вести себя благородно и говорить разное, чтобы завоевать доверие и проложить свой ход, но он же способен вести себя много хуже, чем Кот, получив преимущества – даже если не все, а только часть. Хорошо бы знать таких людей заранее.

Разумеется, подобно тому, как ни Ласточка, ни ежик не могут всегда предохраняться, чтобы их каким-то путем не изловили, так же и я весьма опасаюсь, что меня поймают, какими бы предосторожностями я ни пользовалась. Ибо я очень боюсь этого Кокатрикса, о котором слыхала, как Вы рассуждаете. Дорогой мой господин и повелитель, хоть Вы и говорили, что когда он найдет и съест человека, то потом плачет и печалится о нем, это не может сильно помочь переваренному или же просто мертвому! Ведь после смерти надежд на спасение мало. Почему я и говорю, что должна опасаться этого Кокатрикса. Ибо обмани меня человек, ради которого я рассталась бы с честью, чьи-либо причитания мало мне помогут. Ведь я знаю, что ко мне тогда будут чувствовать мало почтения, и уж верно тот, кто сейчас кланяется и меня уважает, будет только посмеиваться. И тогда мое сердце расстанется со мною, и я умру скорее, чем тот Кокатрикс, когда его проведет Издра, как Вы рассказывали. Ведь правда, что человека в отчаяньи обмануть куда проще, чем у кого рассудок в порядке. И ввиду того, что я от Вас слышала, я верно знаю: будь что-то, из-за чего меня можно было бы подчинить, и появись человек с планами на мой счет, и он стал бы меня надувать, пока не получил бы чего желал, впоследствии он будет относиться ко мне с глубоким пренебрежением, о чем мне и сейчас хорошо известно. Боже милостивый, спаси меня от этого Кокатрикса, ибо в душе моей я ощущаю такой страх перед ним, что никогда не успокоюсь. Ведь, во имя Божие, нет у меня свойств Издры, о которой я слыхала, что когда у нее голова отрезана, на ее месте вырастают две новые. Со мной такого не произойдет, говорю с уверенностью. Если меня лишат чести, то уж назад никогда не вернут.

Скорее, мне придется поступать как Пила. Ведь я знаю, как она идет за судном по дальним морям и пробует испытать себя, в чем в конце концов не преуспевает. Также и я, твердо знающая, что, если меня возьмут, как уже бывало со многими, мне придется поступать, словно ничего унизительного не случалось. Я захочу все скрыть, и чем меньше будет обо мне известно, тем лучше стану я всех обманывать, как делают женщины, испытавшие подобное несчастье. Именно! Но в конце-то правда выйдет наружу. И мне придется сложить фальшивые крылья, не способные в дальнем пробеге противостоять правде, словно ветер, который не может заставить судно пойти назад, если стоит вода. Во имя Божие, человек хочет так и сделать и – это я говорю – не может. Жизнь людскую и гордость нужно понять, хороша она или дурна. Почему я и говорю, что если не могу скрыть собственную глупость и неразумные затеи, то должна поступить как Пила и погрузиться на дно морское.

Увы мне! Что же тогда со мной станет? Боже, Боже, могу сказать, что придется мне вести себя как несчастная Голубка, которая потеряла супруга и не хочет быть с другим. Никогда уж ей не порезвиться на травке! И ей-Богу, так же и я точно знаю, что, приключись со мной подобное несчастье, никогда я уже не испытаю радости, и никому до того не будет дела. Более того, попробуй что-то против этого предпринять, люди скажут: «Смотрите, эта дура-баба сама собой торгует, только покупателя не найти!»

Помоги мне, Боже мой, помоги мне! Неужто и вправду быть мне такой женщиной? Клянусь Святым Распятием, этого со мной произойти не может! Я буду умна и уберегусь от ошибки. Потому не буду я ленива как Куропатка, которая яйца отложит, а другая Куропатка их возьмет и высидит. Но это следствие укорененного порока. Может, Куропатке было трудно высиживать, или она знает, что цыплята так или иначе к ней вернутся. Но даже если это по таким или по другим причинам, все равно нет оправданья, если она не высиживает, ибо не будет она их нежно любить, когда сама не поможет им вылупиться. Итак, я еще скажу о себе, что, если я не буду стараться следить за собой и пресекать известные намерения и желания, в которых не содержится ничего хорошего, мои яйца – или добрые слова некоторых зверюшек, обучающих меня охранять то, что я должна охранять, – могут быть украдены. И жалобы тогда мне ничем не послужат, ведь поправить дело будет невозможно, а не так, как у Куропатки.

Конечно, Куропатка не столь глупа, сколь, как я понимаю, Страус. Ничего такого нет в Страусе, чтобы заслужить хороший отзыв. Я слыхала, что когда Страус отложит яйцо, он потом на него даже не глянет. Может быть, будь я проклята, я вовсе ничего не смыслю, но что же это как не хамство со стороны Страуса и благородство со стороны солнышка, когда оно теплом спасает яйцо и высиживает. Ах, милый мой господин, как крепко я верю, что, если положусь на Вас как Страус на солнышко, Вы меня мерзким образом предадите! Проклят будь всякий, кто Вам доверится, как бы искренне Вы себя ни держали.

Я не очень-то вежлива, конечно, когда так изобильно с Вами говорю, вовсе не будучи к тому обязана. Ибо мне кажется, не много есть вещей столь глупых, сколь глупые речи. Так же как слыхала я и об Аистихе, что она заботится о своих птенцах, пока не вырастут, а когда станет стара и летать не сможет, дети выщипают все перья у нее из крыльев, и линять самой, как другие птицы, ей уже не придется, так они в свою очередь будут ее кормить столько же времени, сколько она их кормила, или больше, если все это правда, о повелитель и господин, и если бы я с Вами так поступала, могли бы Вы при нужде делать то же со мною? «Да», – Вы говорите. Но, ради всех святых, меня же пока еще не унизили до того, чтобы я чувствовала себя за это обязанной, и буду ли когда-нибудь – не знаю, ведь глупо посулить, а потом отречься.

Ведь я по-прежнему ужас как страшусь кое-чего, без чего обходятся лишь немногие, а именно гордости, которую Вы сравнили с клювом Орла. Разумеется, я считаю гордость хорошим свойством, пока она охраняет должное быть охраняемым. Но многие приписывают гордыне то, что честь сообщает человеческой природе, и это часто становится для нас очевидным. Я правду говорю: когда кто-то вокруг меня притворяется очарованным ради известного достижения или если, будучи со мною, он будто бы приобретает некое усовершенствование, которого сам добивается, разум мне подсказывает, что я посредством такого общения вовсе не усовершенствуюсь, скорее испорчусь, если не воздвигну между нами ледяной бастион бессердечия, который иные назовут гордыней. Без сомнения, именно поэтому я не заявляю, что гордыни у меня в избытке, больше, чем мне нужно. И когда Кокодрил жует, двигая верхней челюстью, я просто не знаю, что тут неразумного. Видимо, это не так, ибо такова его природа.

Так вот, я с уверенностью говорю, случилось оно, что я бы на самом деле кого-то полюбила сообразно натуре Волка, я бы это самым пылким путем высказала мужчине, желающему со мной сблизиться, будь в том нужда, но только если меня невозможно было бы уловить, как оно бывает с Макакой. Я-то хорошо знаю, что, будь у меня тайна, которой не следовало бы знать миру, мне в пользу было бы говорить о ней только по собственному выбору. А также я думаю, что даже стань она известной, такое дело принесет мне больше пользы, чем вреда. Так что тут не приходится говорить про неверные речи. Но если из-за этого мужчина воспользуется и обретет надо мною власть, тогда, конечно, произойдет и злоупотребление словами. Истинная любовь обнаруживается с полной ясностью, поэтому слова и всякие откровенности между дамой и кавалером и обратно, меж мужчиной и женщиной, – это и есть злоупотребление речами. Я не говорю, что женщина не может сказать влюбленному: «Я счастлива, что все благо и честь, Вами добытые, совершаются ради моего имени» – а он, со своей стороны, не должен произнести: «Госпожа, я всегда готов Вам служить». Но сказать: «О возлюбленная моя, я гибну из-за Вас. Если Вы меня не спасете, я предан и скоро умру» – вот такие слова, по-моему, означают «неверно жевать». Никогда тому не поверю, кто так откровенничает, и, сообразно природе Обутой Макаки, доверия у меня к такому влюбленному нет.

Сама я более расположена к человеку, у которого нет возможности сказать, что он хочет. Мне ведь правда кажется, что тот, кто разыгрывает на словах известное представление, принадлежит к сословию Драконов, и это название правильное. Они же знают, как извиваться языками и обманывать бедных глупых женщин, подчиняя их своим крученьем. Ах, Боже истинный, какое это злодейство, как нужно опасаться такого Дракона и как я хотела бы, чтобы никто ему не вверялся, пока не приведут его к тому самому концу.

Ради всего святого, пусть женщины будут скромны как Слониха. Ибо я ясно поняла, что она очень боится того Дракона, и когда подойдет у ней срок, то размещается, где много воды вокруг островка, и там рожает из-за страха перед Драконом. Я же знаю, что натура Дракона жгучая и не выносит большого количества воды, точно как пламя. Поэтому, опасаясь Дракона, Слониха помещается в воде, но она все же не чувствует уверенности, пока ее Слон не окажется здесь же, на берегу, чтобы задержать Дракона, если также и тот явится и захочет войти в воду. Я действительно желаю, чтобы все женщины береглись, словно Слонихи, дабы, когда пришедший мужчина будет вести себя непристойным образом, ему было бы сказано такое, что заставило бы его действовать с крайней осторожностью и из чего проистек бы наименьший вред. А когда он так будет поступать, выйдет, что сделал он как надо. Но мир не таков, и есть дамы, которые верят, чему слышат, и молчат, о чем видят.

Также и Голубь обозначает это ясно для нас, клянусь верой моей, насколько я поняла. И мне кажется, что в целом мире эта птица больше всех боится, что ее поймают. А потому, насколько я смыслю, она удивительно умна и изобретательна. Ибо, опасаясь обманщиков и поимщиков, я полагаю, сидит она охотно на поверхности воды из-за того, наверное, что вода имеет свойство зеркала и Голубь может в ней видеть хотя бы хищную птицу – Сокола или Ястреба, когда те хотят ему вредить. Так он видит на расстоянии их отражение в воде и улетает в укрытие. А потому нет в этом мире ничего ценнее предвидения, и вода, нас о таких вещах предостерегающая, поистине замечательна. Голубь учит нас садиться на воду, если мы чего-либо опасаемся, как и Слон, который боится этого чертова Дракона. И клянусь душой моею, оба животных совершенно правы, и обеих вещей нужно остерегаться. Но первая из них – это Дракон с его ядовитым языком, который убивает всех животных прикосновением.

Ах, господин мой, а нет ли и среди нас таких же Драконов? Я верю и знаю – они есть, и еще я знаю: они хуже тех Драконов. И я скажу Вам, кто они и каким образом они хуже, как уже раньше говорила о тех, кто страдает от любви, пока не умирает. Их, конечно, жаль. Но, душою клянусь, мужчина может говорить, что умирает от любви, даже понятия о ней не имея, а вот я, хоть по милости Божьей свободна от всяких чувств, любовь знаю. И я точно говорю, что такие люди хуже, чем вышеупомянутый Дракон. Ибо Дракон отравляет лишь то, к чему прикасается, а этот вероломный обманщик со своим мерзким, ядовитым, истертым языком разливается в надеждах добиться чего-то там с женщиной, им соблазняемой, и неважно ему, какое зло может он ей причинить. Есть ли кто хуже? О да, конечно. Если бы худших не существовало, все было бы в порядке. Но злой Дракон, предатель, подлец, – теперь он хвастает, что добился своего. Не сам ли это и есть злой Дракон? Я утверждаю, что ни один смертный не может отомстить этому Дракону с должной жестокостью. А что выходит из всего такого бахвальства? Кого еще можно обидеть, кроме как бедную, несчастную, обманутую женщину?