– Позвольте, Ян Янович. А как отчество Наташи?
– Ах, какой Вы дотошный. Скажу, скажу. Есть у ней и отечество, и отчество. Э-э-сс-тф-пф-…-ановна… Наталья Епифановна Скилла-Скульская. Да. Наталья Степановна, если угодно. (Оба отчества Наташи он произнес как-то шепеляво: послышалось не то Пифоновна, не то Тифоновна, не то вовсе – Титановна). …Удовлетворены? Надеюсь, ваш интерес к именам ныне вполне насыщен?
Я взял себя в руки.
– Но тут же написано: «Дочь геолога». Это как – тоже опечатка?
– Нет, почему опечатка? Наташин папа – геолог. Кто же еще? Специалист по недрам. Точнее – по магме. Работает в необычайно трудных условиях. Большую часть времени – там. (Ян показал пальцем вниз). И Вы, предупреждаю, на нас не …
Тут я его перебил.
– И что же – он вам, Ян Янович, отчеты шлет?
– Личные письма, – последовал сухой ответ. – Я, конечно, знал заранее, что гнев народа не произведет на вас впечатления. Я, собственно, хотел только продемонстрировать наши возможности.
Ян сам сгребал все в портфель. Он еще раз глянул на меня исподлобья. Первый круг был окончен, это было ясно, но ложное чувство подтолкнуло меня на неверный шаг.
– Подождите, подождите. Вы говорите: гнев народа, но, судя по последнему письмецу, а также по лемурам из шахты номер восемь, бригадир тов. Жук и еще эти – как их – «лярвы Привокзального района города» – речь идет ведь не совсем о народе, скорее, о Народииле, так ведь?
Ян заулыбался совсем как бы ласково.
– Что же вы, дорогой, придираетесь? Или философию не учили? Это же ведь как подлежащее и сказуемое. Народиил, конечно, Народиил. Он – наше подлежащее. Первоисточник гнева народа. Не так ли, а? Вроде как энтелехия и экзистенция. Ну – что еще? Что-нибудь тревожит?
– Да вот то еще, что кентавры ваши меня беспокоят.
– Что за кентавры? – Ян сделал вид, будто не понимает. – Где кентавры?
– Ну, Лось. Была тут заметка. Тренер-испытатель кентавроводческой фермы Лось. Который требовал сурово покарать.
Ян порылся в портфеле, опять делая вид. Потом поднял на меня глаза, посмотрел прямо и сказал раздельно и четко:
– Вы ошиблись. Никакого Лося не было. Не-бы-ло.
Очевидная нарочитая ложь заставила меня разгорячиться.
– Как так не было?! Вы прямо на глазах передергивате! Вот тут лежала заметка! Дайте портфель!
– Портфель? Пожалуйста, держите, – усмехнулся Ян Янович и протянул мне портфель, любезнейше даже его передо мной распахнув. Я стал нервно перебирать клочки бумаги, свертки, «говорящие письма».
– Вот. Вот оно. Лось. Тренер-испытатель… «Хотя наш коллектив еще не имел возможности лично ознакомиться…» А вы – не было!
Ян опустил глаза под стол, едва не хохоча.
– На дату, на дату гляньте, дорогой мой! Там же написано: «Еще не имел возможности». Читать надо, читать. Что же вы не читаете? Я же сказал: не было. И правду сказал: не-бы-ло. Но бу-дут!
Я посмотрел на дату. Дата стояла несуразнейшая: пятизначное число, тринадцать тысяч триста с чем-то год, октябрь.
– Кентавры – дело Будущего, – сказал, отдышавшись, Ян немного резонерским голосом. – Нужно смотреть в Будущее, а не обливать нас грязью! Вот все уладится, построим – окончательно! – новое общество и с новыми силами станем разводить кентавров.
– Зачем вам кентавры?
– Как – зачем? Образованный на вид человек – и спрашиваете. А кинокефалы, по-вашему, – зачем? Эти… Псоглавцы – зачем они, по-вашему?
– Не знаю… – Я входил в какую-то робость. Ян меня четко окружал.
– Не знаете. Вижу, что не знаете. Вот для вас специально припас и про псоглавцев. Познакомьтесь. Да отдохните немного за чтением, а то вижу, что вы притомились. – Он протянул мне рукопись явно подпольного изготовления. – А там и поговорим. Отдыхайте.
Пришлось мне читать.
Кто такие псоглавцы
Они были впервые упомянуты в древнем сочинении среди прочих обитателей Киммерийской Тьмы, и в их существование долго не верили. Между тем они жили всегда и именно в тех местах, на которые указывает античный писатель, что еще раз подтверждает его оспариваемую иными добросовестность. Однако сообщение об отдельном народе с глазами на животе как о соседнем племени – совершенная чепуха. Наш автор плохо понял своего информатора. Тот говорил только, что «у псоглавцев глаза – на животе». Он говорил это в аллегорическом смысле. «Глаза на животе» означает, что потребности чрева являются средоточием их жизненных интересов, что на мир они глядят глазами утробы.
Непонятый перифраз – частый источник подобных недоразумений. Случись, например, кому-либо постороннему услышать известное присловье, что «у нас в Рязани грибы с глазами, их едят, а они – глядят», он описал бы это в том духе, будто «южнее (псоглавцев) обитает еще племя зрячих грибов, имеющих обыкновение смущать своих пожирателей укоризненными взорами во время трапезы». А речь идет просто о бесстыжих рязанских бабах, которые, по мнению более сентиментальных, чем эти бабы, сочинителей присловья, пялятся на своих любовников в те самые моменты, когда стоило бы им глаза скромно потуплять. Вообще тот, кто знаком со стихией русских пословиц, может легко вообразить, чего только не намерещилось иноязычному любознательному путешественнику, особенно если над ним немного подтрунивали.
Итак, существует единый народ: псоглавцы с глазами на животе. Но на самом деле называть их в полном смысле слова народом в значении «этнос» нельзя. Они еще никогда не выступали в качестве языкового, культурного, территориального и прочего единства и, конечно, отличаются от человека как вида. При этом биологически они настолько близки людям, что способны вступать в браки и производить на свет потомство с чертами иногда людскими, иногда – нет. Внимательные исследователи всегда отмечали также ряд переходных форм, однако критика последних лет твердо установила, что если такие формы и существуют, то недолго. В подобном промежуточном создании кто-нибудь быстро исчезает – либо человек, либо псоглавец, и сколь это ни прискорбно, чистый кинокефал чаще выходит победителем во внутренней драме. Если бы не определенно собачьи головы и повадки, можно было бы признать псоглавость категорией духа, а не плоти, но живой опыт и прямая очевидность препятствуют подобному докетическому фантазерству. Не лишенным смысла выглядит на первый случай предположение, что псоглавцы – те же преадамиты, существование которых подразумевается в первой книге Бытия при описании брака Каина с «женщиной из земли Нод». Получалось бы, что Каин женился на даме с собачьим личиком. Однако картина эта, хоть и льстит пошлому вкусу моралиста, не может утолить голод требовательного разума: в Писании ничего не говорится о сотворении псоглавцев как таковых, а стало быть, они или животные, или люди, и скорее люди, коль скоро способны заключать с людьми сказанные браки и даже иногда – очень редко – превращаться в людей под влиянием каких-то особенных обстоятельств. Оставалось бы думать, хоть это и противно, что кинокефалы являются морфологической разновидностью человеческого рода, возникшей в результате деградации, но против этого говорит чрезвычайная устойчивость формы, простая же деградация дала бы – и фактически дает – веер признаков, из которых псоглавость могла бы быть лишь одним, без какого бы то ни было преобладания. Однако, коль скоро это не так, вопрос остается открытым: мы не знаем, КТО они. Зато мы хорошо знаем, КАКОВЫ они.
Дальше было еще что-то, но замедленное и скучное, такое, что я задремал и увидел во сне, как Ян Яныч на манер Вергилия показывает мне свое будущее идеальное государство.
– Человек – существо, ограниченное как сроком жизни, так и размерами имеющегося в его распоряжении грунта, – говорил Ян. – Поэтому нам пришлось решить сперва материально-энергетическую проблему. Почва быстро пришла бы к концу, солнце рано или поздно погасло бы, увеличить размер Земли нельзя из-за усиления гравитации, делать новую планету дорого и не из чего. Мы начали с того, что устранили самый главный фактор общих бедствий, именно – рост населения. Вычислили, сколько биологических единиц может одновременно продержаться, и сколько вычислили – столько и держим. Размножаться даем только по числу родителей. Но смерть продолжала еще многих огорчать, и мы ее превзошли. Как же? – Вот как. Мы заметили, что не потеря тела человеку дорога, а исчезновение ума. И вот мы записываем каждый ум на специальную биологическую нить и прививаем ее новорожденному, который потом вырастает точно таким же умницей. Иногда даем не второму поколению, а третьему – тогда все чередуется через деда к внуку. Социальная специализация пошла проще. По нашим данным оказалось, что сословия, нации и профессии не суть высшие достижения человечества, а звероподобные состояния, которые все же человеку необходимы – это с одной стороны – и которым, хотя и отчасти, тоже необходим человек. Отдаленное спаривание на хромосомном уровне, если хотите – планируемое генное сватовство, а затем молекулярная хирургия решили вопрос.
Мы проходили мимо стада овец с человечьими лицами, которых гоняли с места на место малые группы псоглавцев. В отдельной загородке резвились кентавры. Командовал некто с огромными раскидистыми рогами.
– А вон ваш старый друг – чемпион Лось. Он больше не сердится. Не беспокойтесь… Всеобщее питание, таким образом, производится по замкнутому циклу.
– Что – друг друга? – спросил я.
– Зачем же? Не друг друга, а один другого. По очереди. Да и много ли нужно пищи? Разговоры одни. Вот ублажать себе взоры – это любит каждый. И тут приходится, действительно, много, много показывать. На помощь пришла голография. Показываем все, что можно себе вообразить. Совершенно натуральные предметы, и разница только та, что весу в них нет. А все остальное – успешнейше моделируется. Народ очень много смотрит. Конечно, вас интересует, как обстоит у нас вопрос с любовью.
– Я хочу видеть Анему Порханьину, – сказал я.
– Это очень кстати.
Ян распахнул белый научно-исследовательский халат и посмотрел на занимавший всю его грудь и живот циферблат, для удобства повернутый вниз цифрой 12.
– Впрочем… А Элла Кокон вас временно не устроит?.. Ну, ладно, пойдемте.
Мы миновали дверь, за которой была другая дверь с табличкой «Э. Кокон. Не беспокойте». Мы все же вошли. Ян сказал, что «нам» можно.
Посреди неприбранной дамской комнаты прямо на полу лежал в небольшой человеческий рост размером предмет – по форме яйцо, но поуже и мягкошелковистый на взгляд. Ян еще раз глянул на циферблат и сказал, что «уже скоро». Спустя некоторое время предмет лопнул, и из него в чем мать родила выскочила вполне готовенькая бледная девица лет восемнадцати, похватала вокруг быстро тряпье, накрасила губки, нос напудрила и бросилась с улыбкой к телефону.
– Анема Порханьина. Да-да. Сейчас бегу.
Минут через двадцать она возвратилась какая-то не такая, влетела в комнату, подбежала к ящику, схватила в зубы конец длиннейшей жевательной резинки и стала делать ножкой пируэты, не выпуская нити из зубов и постепенно исчезая в белом вихре. Еще через пару минут Элла Кокон снова лежала на полу.
– Что, партеногенез? – спросил я.
– Нет, профессия. Получаются хорошие прокладки.