Соборище 2. Авангард и андеграунд новой литературы

обывательская простота или просто скромность и чистота, чтобы свет
очага, ухоженный дом, теплая ласковая рука, которая приласкает в
минуты тоски и даст чуда и добра?

А может, лучше пусть бессовестная курва, развратная бестия, воплощение
сумасшествия, все соки источит из тебя, зато ее стан подарит тебе ночи
сексуальных перверсий, после которых ты и сам бы стал воплощением
бесчестия!

А может, главное, чтобы она была твоей веры, социального статуса и вы
совсем не различались конфессиями? А может, к черту теории, просто
необходимо сыскать равновесия?!

Главное, брат, чтоб, когда повсюду смрад и суета – тебе уютно с ней и
чтобы только тебе одному была вверена сердца ее нагота!

Брат, пусть твоя женщина засыпает и просыпается с именем твоим на
устах, пусть ценит тебя не за карат на перстах, а за твое обнаженное
естество… Пусть будет добродетельна, ласкова и проста.

Главное, чтобы тебе было хорошо с ней, чтобы она просто была
отражением тебя… И когда ты спрашиваешь у меня: «Какова женщина
мечта? Как понять, моя ли она навека?» – Я отвечаю:

Главное,
Чтобы с женщиной
Ликовала
Душа!

С твоих рук насущный хлеб и вересковый мед обретают вкус

Марсель пишет письмо. Его морщинистые пальцы выводят буквы, словно,
каждая из них – произведение каллиграфических искусств. Он пишет
нервно и суетливо, слышит шелест бумаги и дров в камине хруст, Марсель
знает, времени осталось мало и нужно поскорей избавиться от слов, что на
сердце его – тяжкий груз. Марсель пишет:

«Дорогая Бетти.

С твоих рук насущный хлеб и вересковый мед – обретают вкус. Всю эту
жизнь я был слеп, шел на ощупь, думал, не ошибусь. С твоих рук даже яд
полезнее, чем гроздь ягодных бус. Слаще елея речи, что снисходят с твоих
уст. И как знать, кто сейчас делит с тобой постель и восхищается красотой
твоих блуз.

Всю свою жизнь я был пуст – я старый романтик, все время ждущий
взрыва новых эмоций и чувств. Ранее меня прельщала бездна вожделений
и безумств, я, алчущий свободы, не желал ничего, кроме кутежа и
безрассудств, и потому меня настигала кладезь смятений и духовных
буйств.

Все мои женщины, клянусь, были прекрасны: они покорно ждали меня, и
светлая грусть в их глазах была неподдельна, я думал, собрав подле себя
всех своих муз, буду счастливей – я ошибался. Только ты мой козырной туз.

Бетти, ты понимала меня и принимала мои противоречия, говоря: «Я не
боюсь», ты была мудра и красива, и, встретив тебя, я знал: не сбегу, не
спасусь. В бездну сердца твоего окунусь и, проснувшись в твоих объятиях,
буду необъятно счастлив, если на счастье решусь.

Как ты понимаешь, я не решился на счастье с тобой – от того и бешусь.
Быть с тобой не зарекусь, ибо я гораздо меньше того человека, которым
кажусь.

И ни в мужья, ни в добрые други тебе не гожусь.

Я уже стар. Я умирающий, бесцельно проживший жизнь трус, но если есть
Мессия или Иисус, то я молюсь:

Пусть, пусть

Бетти прочитает это письмо, за которое я берусь.

С твоих рук насущный хлеб и вересковый мед – обретают вкус. Ты и ладан,
и мускус, и поцелуй бриза и змеиный укус. Всю жизнь я боялся быть с
тобой и сейчас, признаться, боюсь. Я умираю, любимая, но борюсь,

Пока борюсь.

Когда мы встретились, я не подумал бы, что на целую жизнь в тебя
влюблюсь.

Заезженная пластинка, черный проектор, дельта блюз, ты облилась вином,
а я смеюсь. Небо, полное звезд, и я безвозмездно тебе отдаюсь. Нет, ни на
кого в жизни не обижался, а вот на тебя и себя – безумно злюсь…

Я умираю, любимая, умираю, дописывая это письмо. Как жаль, что я не
стал для тебя чем-то большим, чем набором букв, с которыми я вскоре
сольюсь.

В этих строчках мое тебе покаяние.
Я буду любить тебя, даже когда вознесусь».

Марсель написал письмо. Его морщинистые пальцы выводили буквы,
словно каждая из них – произведение каллиграфических искусств. Он
писал нервно и суетливо, слышал шелест бумаги и дров в камине хруст,
Марсель знал, времени осталось мало, и ему необходимо было поскорей
избавиться от слов, что на сердце его – тяжкий груз.

Марсель умер. Его сгубила старость или неведомая хворь, что тяжелее