Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Академия искусств – 2 р<аза>

Церкви: Фрари, С. Джиованни и Паоло, Мария делла Салюта, С. Рокко, С. Джордже Маджоре, С. Сальваторе – по 1 р.

Собор Св. Марка – несколько раз

С. Мария Формоза – 1 р.

Scuola di S. Rocca – 1 р.

Остров Лидо и море – 3 р.

Публичный сад – 1 р.

Дворец дожей – 1 р.

Палаццо Рецоннико – 1 р.

Слушала серенады вечером, в гондоле – 3 р.

Арсенал – 1 р.

Фабрики венец<ианского> стекла и мозаики – 2 р.

Несколько раз каталась днем по Большому каналу в гондоле – и неск<олько> раз на пароходе[437 - ИРЛИ. Ф. 376. Ед. хр. 217. Л. 83 об.].

Надо сказать, что набор этот – весьма редкий по полноте: большинство известных нам путешественников ограничивались лишь частью перечисленных здесь мест. С другой стороны, взгляд наш поневоле ограничен, а методика ущербна априори – не каждый бывавший в Венеции вел записки или отправлял письма; среди последних сохранилась катастрофически малая часть, да и сбереженные разысканы далеко не полностью: примерно понимая лакуны, мы можем попробовать заполнить их по иным источникам, но что делать с теми дезидератами, существование которых мы не в силах и вообразить? Таким образом, получается, что направления нашего исторического путеводителя рабски зависят не просто от состояния документальной базы, сложившегося в результате серии случайностей (это очевидно), и не только пропорциональны нашей радивости в их разысканиях – но еще и от того, что показалось нынешним нашим респондентам достойным упоминания. Сведенные вместе свидетельства включают порой единичные факты, которые мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть: так, Немирович-Данченко (цепкому взгляду которого мы много чем обязаны) упоминает в одном месте о распространенной у обитателей непарадных венецианских кварталов моде на крашеных собак и кошек и возникшей в связи с этим удивительной профессии: «В Италии у простонародья вы иногда видите совсем необыкновенную зеленую собаку с красной головой и желтым хвостом. Обладатель этой драгоценности заплатил меццолиру за удовольствие обладать подобным чудом природы»[438 - Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 151.]. Ни в одном другом источнике подобного не встречалось – но стоит ли списать этот тавтологично яркий образ исключительно на фантазию романиста? Касаясь поневоле исключительно общих мест, мы стараемся соблюсти если не фасеточность, то хотя бы стереоскопию взгляда… впрочем, в случае крайней точки этой главы, моста Риальто, предосторожность эта излишня, ибо его упоминают почти все – и с неизменным разочарованием.

Знаменитый мост Риальто, пересекающий канал приблизительно на половине его протяжения, производит впечатление довольно жалкое; когда вы к нему подъезжаете, то у вас невольно возникает вопрос: «Так это-то ponte de Rialto!?» К сожалению, это «он» и есть. Хотя в описании и сказано, что он удивительно прочно построен и что под его устоями вбито до двенадцати тысяч свай, но это все-таки мало располагает вас в пользу моста, про который сочинено столько всяких анекдотов. Место это имеет интерес в другом смысле. Риальто место торговое, и здесь, в особенности по утрам, толпится простой народ[439 - Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 305.].

Впрочем, именно магазины Риальто вызвали особенную неприязнь у следующего оратора: «Я сравнивал их с нашими московскими пассажами, это не лавки, а жалкие лавчонки, наполненные всевозможным хламом; только и оригинальны венецианские безделушки из стеклянной мозаики, золотые ажурные вещи, деревянные изделия, зеркала и кружева <…>»[440 - Путешествие по Юго-Западной Европе Ж. Альфреда. Путевые заметки. С. 76.].

Чрезвычайно характерный диалог передает Б. Н. Ширяев, попавший в Венецию в конце 1944 года:

– Правильно! Я его сразу по открытке узнал… Только на ней он как-то изящнее выглядел. – Риальто! – гордо указывает на горбатый мост гондольер.

– Ах, как же это? – грустно изумляется жена. – Там, кажется, базар? Какое же это Риальто? Тетя Клодя всегда пела…

«Я в Риальто спешу до заката.
Отвези гондольер молодой…»

и вдруг базар… А я думала…[441 - Ширяев Б. Ди-Пи в Италии. Записки продавца кукол. СПб., 2007. С. 38.]

Обманутые ожидания, заключающиеся в недостаточно поэтичном виде очередной достопримечательности, – меньшая из претензий, предъявлявшихся к городу взыскательными туристами. Среди наиболее распространенных жалоб (список не только не является исчерпывающим, но, по сути, едва начат) – антисанитария в каналах («Сыростью и илом несет из обмелевшего в час отлива канала. По его усеянному консервными банками, обнаженному дну, бегают здоровенные рыжие крысы»[442 - Там же. С. 39.]; «В грязных каналах плывет всякий сор; грязноватые италианцы с растерзанной грудью, в проломленных шляпах, загородили канал нагруженными барками; громко бранятся; кухарка из окон палаццо ведро за ведром выливает; ручей мутнопенных помой протекает на зелени слизью и блесками радужных пятен <…>»[443 - Белый А. Офейра. Путевые заметки. Ч. 1. С. 23.]), недостаточная презентабельность гондольеров («А насчет поцелуя, – тип, хоть и в живописном костюме, но от которого пахнет чесноком… Вряд ли соблазнительно для „молодой синьоры“»[444 - Страхова С. Венеция // Журнал Содружества (Выборг). 1937. № 6. С. 9.]), неожиданные трансъевропейские аллюзии («В Венеции в первые моменты было разочарование: закопченный, грязный вокзал и неожиданный маленький пароходик, вроде тех – „легкого финляндского пароходства“, которые бегали у нас по Фонтанке, а я хотел видеть одни гондолы»[445 - Добужинский М. Воспоминания. М., 1987. С. 167.]), недостаточная механизация производства («Венецианские кружевные фабрики – тоже мелкие, кустарного типа мастерские, в роде наших вологодских или пензенских»[446 - Экскурсант. Бегом по Западной Европе (Путевые впечатления) // Русские учителя за границей. Год первый. М., 1910. С. 132.]), невыносимые запахи («Как пикантно воняет где-нибудь в узенькой уличке прелыми фруктами, оливою, просто хорошо засохшим говном <…>»[447 - Письмо Л. Бакста к А. Н. Бенуа от 18 июля 1909 г. – Лев Бакст. Письма из Венеции. Публ. Ю. Демиденко // Русско-итальянский архив VII. Салерно, 2011. С. 105.]; «Особенно плохое воспоминание оставила в нас „царица Адриатики“ – Венеция. Узкие, кривые улицы, грязь в отелях и на тротуарах, вонь от каналов – настолько сильная, что обедать противно»[448 - Экскурсант. Бегом по Западной Европе (Путевые впечатления) // Русские учителя за границей. Год первый. М., 1910. С. 132.]; «<…> …в Венеции архитектура ничего себе… только воня-я-ет! – И сморщил нос пресмешным образом»[449 - Реплика С. Есенина, переданная А. Мариенгофом: Мариенгоф А. Собрание сочинений в трех томах. Т. 2. Кн. 1. М., 2013. С. 618.]; «Дома здесь были со следами плесени, в воздухе „висел“ запах застойной воды и нечистот, выливаемых в те же каналы, и на фоне этого – лишенные солнца, бледные рахитичные дети»[450 - Слова А. Р. Беляева, переданные его дочерью: Беляева С. А. Семейная сага фантаста Беляева. М., 2014. С. 34–35.]; «В этом странном городе, вероятно, плохо решен возрос с канализацией. Я не берусь утверждать, что ее не было вовсе, но в воде канала плавали арбузные корки, размокшие бумажки и прочий мусор. Да и запах соответствующий, в особенности в узких канальчиках со стоячей водой»[451 - Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986. С. 244.]; «Грязь, вонь! В мутной воде плавают всякие отбросы, дохлые крысы. Над нашей головой сушат белье»[452 - Новоселов Ю. Венеция. <СПб., 1907.> С. 8.]) – и, конечно, самое свирепое местное животное – москит, «язва венецианского лета»[453 - Брюсов В. Венеция (От нашего корреспондента) // Русский листок. 1902. № 149. 2 июня. С. 3 (подп.: Аврелий).], «которых неизвестно почему Ной забрал на свой ковчег»[454 - Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 264.], «<…> бандиты, дикие зуавы. Они колют, рубят, ранят с яростью морских разбойников, а кровь пьют, как ростовщики»[455 - Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 174.] etc.

Собственно, большинство венецианских разочарований (общее число которых не поддается учету) связано было с болезненным несоответствием между предварительным впечатлением от города и его реальным обликом, данным в ощущениях. Сила этого несоответствия особенно усугублялась цельностью ожиданий, порождать которые Венеция способна была сильнее любого другого европейского города (за исключением, может быть, Парижа). Об этом писал в некрологической по форме заметке, посвященной первым австрийским бомбардировкам Венеции, журналист С. В. Потресов, более известный под псевдонимом Яблоновский:

Нужно было, чтобы на земном шаре был уголок, где люди не живут, а грезят; не трудятся, а отдыхают от трудов, забот, печалей и болезней; не ссорятся и – еще меньше – дерутся, а проводят свои дни в радостном, беззаботном веселье, шумном, но так успокоительно действующем на нервы.

И чтобы существовал такой уголок, Господь Бог создал Венецию, город-сказку, город-сон, город – одно великое произведение искусства. <…>

Венеция! Мы рождаемся с любовью к тебе, таинственная, манящая, может быть, действительно существующая, может быть, только приснившаяся человечеству в самую счастливую минуту. <…>

Из какого бы уголка земного шара ни отправлялся в нее путешественник, – он отправлялся в свою собственную страну[456 - Яблоновский С. Венеция // Русское слово. 1915. № 113. 19 мая. С. 4. Сходные мысли по поводу австрийских бомбардировок высказывала М. С. Шагинян: «Ни одно из событий последних полутора лет не выставляет так ясно нелепости войны, как это. И вовсе не потому, что Венеция несравненна, единственна, гениальна; не потому, что рука не поднимается на такую красоту, – а потому, что Венеция уже общечеловечна, она не принадлежит никому и принадлежит всем» (Шагинян М. Венеция под бомбами // Баку. 1915. № 256. 15 ноября. С. 5). Ср. также ее краткие воспоминания о Венеции в 1914 году: Шагинян М. Человек и время. История человеческого становления. М., 1982. С. 459.].

31

К моменту, когда были написаны эти проницательные строки, туристический поток в Венецию обмелел почти полностью. Собственно говоря, эвакуация российских граждан, застигнутых войной, началась в последние дни июля 1914?го – и основную трудность представляли пять групп экскурсий народных учителей, бывшие в этот момент в Италии:

Кроме двух экскурсантских групп в Риме, в моем ведении еще одна в Неаполе, одна во Флоренции и одна сегодня приезжает в Венецию, – всего двести пятьдесят русских граждан, которых мобилизация и война может задержать за границей. Надо им это объяснить, надо огорчить их вестью, что кровные деньги, скопленные ими на поездку за границу, наполовину пропали, так как необходимо немедленно собираться домой. Но как я их отправлю? Чеки и аккредитивы уже недействительны, в собственных их тощих карманах не наскребется и на выезд, а обычный путь возврата лежит через Берлин. Как я пошлю их в Германию, которая завтра может оказаться в войне с Россией? Главное, – чтобы не было паники и чтобы последние дни и часы их пребывания в «стране сказки» не омрачились тревогой. С небольшой эстрады читаю им телеграммы и даю разъяснения: «пока ничего особенно страшного нет, Россия в войну не втянута». Сам уверен, что это случится не сегодня – завтра.

С руководителями условились: показать экскурсантам как можно больше, отвлечь их от беспокойных мыслей. Днем позже – телеграфный приказ по частям: всех спешно направить в Венецию, откуда есть пароходы на Константинополь и Одессу. Мой помощник, студент, летит в Берлин – вывезти экскурсантов в Италию, которая в войну пока, конечно, не ввяжется. Найти в Швейцарии и доставить сюда же тамошние группы, – они у нас по всей Европе. Венеция. Два отеля набиты русскими. По памяти о прежних годах, – кредит имеем неограниченный; шесть лет русские учительские экскурсии разъезжают по Италии, к ним привыкли. Вступаю на авантюрную дорогу, – нужно спасать соотечественников. Банки по аккредитивам не платят, в кармане ни копейки, – и все-таки иду в пароходное бюро, приодевшись получше, приняв вид самый независимый. – Когда идет «Сардиния»? – Через пять дней. – Сколько пассажирских мест? Прекрасно, оставьте за мной все места второго и третьего класса. Почтительное внимание! – Нужен залог? Или вам достаточно консульского заверения? Знаю, что плата золотом. С венецианским консулом договорились: в такой момент он не может отказать в гарантии, но, конечно, в долг, с тем, что экскурсанты заплатят по приезде на родину. Это отмечается в паспортах. Но половину платы за проезд я должен достать сам, то есть внести несколько тысяч рублей золотом. Произношу горячие речи, убеждаю тех, у кого есть деньги, вносить в «фонд отъезда». Кто посостоятельнее, – дают, но много бедноты, не имеющей ничего. Собрав, что можно, объявляю, что поедут либо все, либо никто; нельзя оставлять в чужой земле товарищей по экскурсиям. Убеждаю двое суток, – и, наконец, вычерпаны все деньги из всех кошельков. Старосты собирают, подсчитывают, записывают. С консульским обеспечением – хватает для уплаты за весь пароход. Теперь уже уверенно прошу оставить за мной и все места на следующий рейс – пароход «Сицилия». В Венеции мы все заметны: иностранцы успели выехать, маячат на площади только русские. Ко мне подбегают какие-то дамы в туалетах, показывают аккредитивы и бриллианты, умоляют дать им место на палубе парохода. Но палуба и так будет занята нашими. С бриллиантами можно и подождать развития событий, – и приходится всем отказывать. Помню отъезд – и страшный и трогательный. Слова, слезы и прощальные приветствия[457 - Осоргин М. Заметки старого книгоеда. Воспоминания. М., 2007. С. 543–545.].

Сложнее приходилось неорганизованным туристам – но, благодаря налаженному пароходному сообщению, большей части российских граждан удалось, хотя и кружным путем, вернуться на родину. В 1914 году Министерство иностранных дел издавало пофамильный «Список русских подданных, застигнутых войною за границей» (всего вышло пять выпусков) – с целью дать известие встревоженным родственникам и подготовить дипломатов к эвакуации пострадавших. Италия по числу застрявших соотечественников – в явных аутсайдерах, а в Венеции их отмечено меньше пятидесяти: графиня Надежда Апраксина, Секкаржи, Блан, Болотова, Мария Большакова, Роман Борнштейн с дочерьми, Ядвига Боскевидра, Бояновская с семьей, Мария Карега, Жозефина Кублицкая-Пиоттух, Анна Линц, Ванда и Константин Разван, Леокадия Сорна, Седлевская, Вера Фельдгаузен с семьей, София Чельцова, Екатерина Шведе, Мария Шмидт, Владислав Щеденцович[458 - Список русских подданных, застигнутых войною за границей. Выпуск 1 (с 26 июля по 19 августа 1914 года). Пг., 1914. С. 48, 50–51.], Марианна Шмидт, Ольга Ивановна Мец, Раиса Лопо-Старевская[459 - Список русских подданных, застигнутых войною за границей. Выпуск II (c 20 августа по 4 сентября 1914 года). Пг., 1914. С. 68–69.], а также выехавшие на родину доктор Арбузов, Элеонора Шмидт, князь Волконский, жена директора варшавской гимназии Игнатенко с дочерью Анной («выезжает из Венеции в Константинополь»), доктор Фромшильд («едет из Венеции в Константинополь»)[460 - Список русских подданных, застигнутых войною за границей. Выпуск 1 (с 26 июля по 19 августа 1914 года). Пг., 1914. С. 51–53.], Александра, Анна и Елена Аристовы (однотипные пометы «уехала из Венеции в Россию через Одессу»), Александр Борисов («из „Hotel Exceltior“ на Лидо уехал в Прагу»), княгиня Надежда Вадбольская («из „Hotel Monaco“ в Венеции уехала в Петроград»), madame Anatole Закс («из Лидо уехала 1 сентября нового стиля в Цюрих»), Анна Зданович («из „Hotel San Giorgio“ на Лидо, уехала 31 июля нового стиля по неизвестному адресу»), Екатерина Калантурова («из „Grand Hotel des Bains“ на Лидо, где жила с 1 по 31 июля нового стиля, уехала неизвестно куда»), Сергей Корочкин («выехал из Венеции 15 августа нового стиля»), Гельма Круминг («жила с 1 по 31 июля нового стиля в „Hotel Ungaria“ на Лидо, откуда уехала неизвестно куда), Наталия Маевская («из „Villa Vittoria“ на Лидо, где жила с 31 июля по 16 августа, нового стиля, уехала пароходом «Сардиния» через Константинополь в Одессу», Павел Морозов («выехал из Венеции в Россию через Одессу»), Николай Непорожнев («выехал из Венеции в Россию через Одессу»), Павел Павлов («отбыл из Венеции по неизвестному назначению»), Александр Ромм[461 - Это художник Александр Григорьевич Ромм (1887–1952); см. о его итальянском путешествии: Подлипский А. Евреи в Витебске. Т. 1. Витебск, 2004. С. 77–78.] («выехал из Венеции в Россию через Одессу»), Ксения Слуцкая («до 1 октября нового стиля находилась в Chioggia, около Венеции, „Hotel Luna“, выехала по неизвестному назначению»), Мария Шмидт («отбыла из Венеции по неизвестному назначению») – и венчает список невозмутимая Ядвига Ягурская («проживает в Венеции, „Hotel Vittoria“»)[462 - Список русских подданных, застигнутых войною за границей. Выпуск V (c 19 сентября по 13 октября 1914 года). Пг., 1914. С. 23–24.].

Конечно, не подлежали эвакуации представители русской колонии в Венеции – небольшой численно, разобщенной социально и описываемой оттого не без труда. Проще всего, как и в большинстве подобных случаев, поддаются выявлению те, кто пребывал там по долгу службы. Так, с 1890?х годов должность русского консула в Венеции исполнял «талантливый, деятельный и неутомимый» (по слову Немировича-Данченко[463 - Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 72.]) Илья Анастасьевич Сунди, бывший таможенный чиновник, цензор Одесской пограничной почтовой конторы[464 - См.: Антонов В. В., Гринченко Н. А., Измозик В. С., Патрушева Н. Г., Эльяшевич Д. А. Цензоры Малороссии, Новороссии и Слободской Украины в XIX – начале ХХ века // Книжное дело в России в XIX – начале ХХ века. Сборник научных трудов. Вып. 13. СПб., 2008. С. 234. В современных исследованиях он временами именуется «Де Сюнди (De Sundy)» (см., напр.: http://www.russinitalia.it/dettaglio.php?id=20), кажется, без особенных на то оснований.], гомеопат и член Императорского Палестинского общества. Волею судьбы ему пришлось сыграть короткую, но запоминающуюся роль в биографии Вячеслава Иванова: летом 1899 года он, благодаря своей неуступчивости, помешал заключению брака между Ивановым и Зиновьевой-Аннибал – бумаги обоих были не в полном порядке, но в его силах было разрешить венчание. «[Б]лагодаря притеснительному формализму консула мы должны бежать ни с чем и отсюда, понапрасну разгласив здесь свое опасное дело»[465 - Письмо к М. М. Замятниной от 17/30 июля 1899 г. // РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 31. Л. 4.], – горестно сформулировал поэт. Впрочем, засвидетельствовать французский перевод русских документов Сунди согласился. Помогал ему в должности консульского агента Г. Дзедзо, о котором у нас нет никаких сведений[466 - Ежегодник Министерства иностранных дел. 1907. СПб., 1907. С. 48. Ср., впрочем, в письме М. С. Щекина к П. Л. Вакселю от 1/14 июня 1906 года: «Заходил в Консульство: И. А. Сунди только что уехал в отпуск в Смоленскую губ. и я был любезно принят Беццо» (РНБ. Ф. 123. Ед. хр. 474. Л. 72) – не один ли это и тот же человек?].

В 1910 году Сунди умер (и был похоронен на Сан-Микеле[467 - См.: Талалай М. Г. Вдохновительница наших успокоений. Российский некрополь в Венеции. М., 2013. С. 37. Между прочим, это не худший источник для того, чтобы представить себе примерный абрис русской диаспоры.]), а на смену ему был назначен венецианец граф Чезаре Фоскари, при котором состоял вице-консул П. П. Гарновский[468 - В. М. С. Первая экскурсия в Италию с маршрутом на 28 дней, записью практических сведений и дорожным словарем. С. 275.]. В конце 1913 или начале 1914 года на смену графу был прислан новый консул Протопопов – по крайней мере, один из венецианских завсегдатаев встречал его в этом качестве уже в апреле 1914 года: «Радуюсь перспективе скоро с Вами обоими вновь встретиться в Венеции. Из Русских в настоящее время никого кроме Консула Протопопова с женою нет, но скоро надеюсь увидеть Ф. Г. Бернштама»[469 - Письмо П. В. Безродного к П. Л. Вакселю от 4 апреля 1914 г. // РГБ. Ф. 123. Ед. хр. 96. Л. 25. Ср. также титулование его консулом в мартовской газете: Сибирь. 1914. № 87. 23 марта. С. 3. В литературе утвердилось мнение, что П. В. Безродный впервые попал в Венецию в 1914 году – это не так, его первые письма из Венеции к тому же Вакселю датированы осенью 1911 года. Федор Густавович Бернштам (1862–1937) – художник, архитектор, участвовавший в работе российского павильона на венецианской биеннале 1914 года.]. Год или два спустя автор этого письма, художник Петр Васильевич Безродный, герой эпиграммы одного из наших авторов («Читаешь по утрам усердно „Фигаро“ / По вечерам сидишь у Флориана. / Известно всем – талантом ты „зеро“ / А мордой – обезьяна»[470 - См. с. 482 наст. изд.]) сам становится венецианским консулом, в каковом качестве и пребывает до советской ревизии дипломатического корпуса, когда консульство было упразднено[471 - Кстати сказать, с точки зрения официальных публикаций история венецианского консульства выглядит немного иначе. В 1911 году в справочнике значатся: консул – граф Фоскари (нешт.). Вице-консул (нешт.) – отставной подполковник Гарновский. Конс. агент – Г. Дзедзо (нешт.) (Ежегодник Министерства иностранных дел. 1911. Сорок восьмой год. Пг., 1911. С. 49). В следующем – та же комбинация, только у Гарновского появляется имя и отчество (Павел Павлович; см.: Ежегодник Министерства иностранных дел. 1912. Сорок девятый год. Пг., 1912. С. 50). В 1913?м: консул – прочерк. Вице-консул Гарновский откомандирован в Геную для усиления личного состава генерального консульства (Ежегодник Министерства иностранных дел. 1913. Пятидесятый год. Пг., 1913. С. 53). В 1914?м венецанское консульство, судя по этому источнику, упразднено вовсе, а на Венецию распространено действие генуэзского (ген. консул. А. А. Гагарин): Ежегодник Министерства иностранных дел. 1914. Пятьдесят первый год. Пг., 1914. С. 52. То же продолжается в 1915 и 1916 годах, только Гагарина в Генуе сменяет Н. Ф. Бруннер.].

Значительную часть русской диаспоры составляли художники, наиболее заметным среди которых был А. Н. Волков-Муромцев, живший в Венеции с 1880?х годов[472 - См. чрезвычайно удачную его биографию на сайте «Русские в Италии» (http://www.russinitalia.it/dettaglio.php?id=256).], причем с 1883?го – в собственном доме, сделавшемся одной из локальных достопримечательностей:

Раз я обратил внимание на маленький изящный дворец.

– Этот палаццо купил русский художник! – указал на него гондольер.

Маленький, видимо обновлявшийся. Вновь пристроены золоченые балконы; громадное окно второго этажа захвачено желтым атласом колоссального занавеса. Оказывается, что здесь поместился бывший профессор одесского университета Волков. Это действительно талант и талант недюжинный. Его акварели создали ему почетное имя в Англии и продаются там по таким высоким ценам, о которых нашему русскому пейзажисту и не мечтать у себя дома. Волков влюблен в Венецию, – и ему удалось у ее солнца похитить тайну мягкого южного освещения и передать ее на своих картинах[473 - Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 76–77.].

Волков покровительствовал молодым русским художникам, приезжавшим в Венецию. В частности, его расположением пользовался С. Южанин, которого мы много цитировали выше:

Сегодня я встретился с Александром Николаевичем Волковым во дворике бывшего аббатства Св. Георгия. Я делал там рисунок, и он пришел туда работать. Радушно поздоровавшись, он стал расспрашивать, что я делаю в Венеции и как вообще мои дела, попенял, что я не был еще у них. Действительно, я глупо поступил, что не зашел к нему ранее, тем более что меня приглашала его дочь. <…> Дом его стоит на Большом канале, недалеко от церкви Санта Мария делла Салюте. Купил он его полуразрушенным и сам привел в порядок. Гостиная очень интересно обставлена. В ней мы выпили сначала по рюмочке, а затем по стакану чая из самовара, сделанного из венецианского ведра. Он показал мне кое-какие комнаты, но рассматривать подряд было нельзя, так как был уже девятый час вечера, и я направился домой[474 - Володин В. И. Возвращение С. Н. Южанина. Самара, 2009. С. 56–57.].

Долгие годы в Венеции жил художник К. П. Степанов:

Мы знали, что в Венеции проживает близкий приятель моего брата Леонтия, очень известный в те времена русский художник К. П. Степанов, однако я не слишком горел к встрече с ним, опасаясь, как бы этот русский знакомый не испортил нам венецианского настроения. Но вот, вбегая как-то по ступеням мостика где-то около San Moise, я нос к носу встречаюсь с другим русским художником – с А. А. Карелиным. Откровенно говоря, я и ему не обрадовался, я не очень доверял «вечному энтузиазму» Андрея Андреевича и его никчемному прожектерству. Но в те декабрьские сумерки, под медленно падающими хлопьями снега, на ступенях венецианского мостика эта удивительная «расейская образина», представшая предо мной в развевающемся плаще, под широкополой, «чисто художественной» шляпой, показалась мне «фантастичной», а всякая фантастика в те времена пленяла меня в сильнейшей степени. Поэтому я не подумал от него улизнуть, а отдался в руки судьбы. И вот оказалось, что Степанов, с которым Карелин видается ежедневно, уже предупрежден из Петербурга о нашем прибытии, что он нас ждет и даже тревожится, почему нас все еще нет. Тут же мы сели в гондолу и поплыли вниз по Канале Гранде к тому несколько запущенному палаццо, рядом с великолепным Palazzo Pezaro, в котором поселился Клавдий Петрович со своей семьей.

Степанов встретил меня как родного и стал даже требовать, чтобы мы к ним перебрались, когда же я решительно отказался, то он настоял, чтобы мы «по крайней мере» к ним приходили обедать, обещая нас кормить самыми отборными и притом чисто венецианскими блюдами. Последнее показалось уж слишком соблазнительным, так как у Клавдия Петровича была заслуженная репутация изысканного гастронома и превосходного повара. Сколько раз я его видел у Леонтия или у бабушки Кавос с бумажным колпаком на голове и повязанного белым фартуком, когда он священнодействовал в кухне, готовя на разные лады макароны или ризотто…[475 - Бенуа А. Мои воспоминания: В 5 кн. Книги 4, 5. М., 1980. С. 41.]

Ежегодно проводил в Венеции половину года известный пейзажист К. К. Первухин, встреченный там (в компании с Немировичем-Данченко) Ниной Серпинской: «В неизменном синем берете парижских художников (в России тогда еще редком), этот, буквально „одержимый“ Венецией человек каждый год тратил все сбережения на летнее, весеннее или осеннее паломничество в Венецию. Его мягкие, мечтательные акварели передавали Венецию такой, какой она стала теперь, в сумерках своего бытия»[476 - Серпинская Н. Флирт с жизнью. М., 2003. С. 73.]. Его же видел в Венеции и Б. Зайцев: «Позже на той же Пьяцце встречали мы художника, приятеля нашего по Москве. Его жизнь в том состояла, что зимой он преподавал в Училище Живописи и Ваяния, жил с женой скромнейше, к лету подкапливал деньжонок и все их проживал в Венеции. Милый человек Константин Константинович Первухин!»[477 - Зайцев Б. Собрание сочинений. Т. 9. М., 2000. С. 432. Много лет спустя Зайцев в беседе с Немировичем-Данченко вспоминал тот же вечер: «Наша вторая встреча была на Пьяцетте в Венеции, через двадцать лет после первой. Василий Иванович жил на Лидо в „Эксцельсиоре“. Он и эту встречу вспомнил отлично. – И еще пошли ужинать с Первухиным, пили асти, как же не помнить» (Зайцев Б. Собрание сочинений. Т. 11. М., 2001. С. 318).]

При этом, конечно, большая часть художественной колонии, особенно из числа лиц, склонных к мизантропии, никак не может быть выявлена без обращения к местным архивам. Среди потенциально восстановимых дезидерат – художница Лаврова, встречу с которой описывает Немирович-Данченко:

– Вы русская?

– Русская. Даже московская, если хотите.

– А мы вас с приятелем принимали за несомненную итальянку. Он только стоял за ваш тициановский тип, а я за оригинал Паоло Веронезе.

– Я также рада вас увидеть… поболтать. Так мало здесь русских встречается!

– Вы здесь давно?