Вечность заканчивается

Мареев смотрел непонимающе. Слишком инертной стала его память. И слишком замедленными рефлексы.

Сергей откинул кусок белой ткани, прикрывающей содержимое грибной корзинки, уверенно вынул из неё большой автоматический пистолет, с накрученным на дуло глушителем, встал на ноги и поднял оружие на уровень головы Мареева.

Они стояли некоторое время, как в застывшем кадре. Прямо посреди перекрёстка. Пистолет в вытянутой руке Сергея отсвечивал на выглянувшем солнце тёмно-синим.

– Только я никогда не называл её Ребёнком, – сказал Сергей и нажал на спусковой крючок. Мареев успел подумать о многом. О том, что всё происходит не по-настоящему и не с ним. О том, как причудливо иногда бегут тени по потолку. О том, что его боль через мгновение взорвётся проникающим белым взрывом. О необходимости заслониться рукой или ладонью. И ещё о многом, о том чего не высказать словами, а можно лишь вспомнить. И о том, конечно, что он снова, как и всегда, оказался, прав.

ПОСТСКРИПТУМ

Я никогда не был знаком с девушкой, которую мой клиент называл Ребёнок. Я никогда не служил в армии. Во всяком случае, в той, что называется срочной. Сергей – всего лишь оперативное имя. Псевдоним, необходимый для выполнения задания.

Странно, что я так поступил. Я никогда не испытывал никакой сентиментальности к своим жертвам. И уж совершенно точно, я ни на йоту не поверил в раскаяние этого беспринципного и зарвавшегося негодяя. Я изучал его дело и нигде ни разу не увидел проблесков взбудораженной совести. Только головы, по которым он шёл, и кости, на которых он танцевал. И всё же я дал ему шанс поверить, что всё произойдёт из-за единственного человека, который, возможно, был ему небезразличен. Я подарил ему эти пол-секунды. Не знаю, зачем. Как последнюю волю приговорённого, придуманную палачом. Возможно, это зачтётся. Только вот где и кем?

Я смотрю на стрелку на часах. Скоро она переваливает за полночь, словно нарушитель границы. Я стою посреди пустой комнаты, с пистолетом в руке и в последней степени готовности. Я весь превращаюсь в слух и как радар пронизываю пространство вокруг себя невидимыми лучами. В комнате только старый будильник. Он отмеряет вечность своим тиканьем. Прошло тринадцать часов и двадцать минут с тех пор, как я прошёл по дороге. Клиент говорил, что рекорд равняется четырнадцати.

Поэтому я жду.

ВЕЧНОСТЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

Поплавок слабо шевельнулся и замер. Валентин даже вздрогнул от неожиданности – он так внимательно смотрел на воду, что замечтался. По глади озера пробежала мелкая рябь. Валя мысленно встряхнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Поплавок больше признаков жизни не подавал, явно издеваясь над рыболовом.

Валентин начал злиться – почему-то именно сегодня чертовски хотелось ухи. И время для клёва было вполне подходящим. Он машинально посмотрел наверх, на небо над озером и привычно натолкнулся взглядом на твердь прозрачного купола. И на красно-фиолетовые сполохи за ним. Точно такие же, как и вчера. Солнца Валентин не видел уже двенадцать дней и очень сомневался, что увидит его когда-нибудь снова. Смена дня и ночи в его новом мирке происходила теперь по совершенно неведомым ему законам.

Валя решил посидеть ещё с полчасика и, если карась не пойдёт, переместиться на панораму. Так он для себя прозвал место метрах в тридцати на восток от его дачного домика, у самой стены купола. Он расчистил там от хлама пятачок земли, водрузил огромный древний стул, напоминающий трон и усаживался на нём каждый вечер понаблюдать за миром. При желании он мог прислониться лбом к слегка вогнутой поверхности купола и смотреть сквозь неё, даже если прозрачный материал искажал черты мира. Это было не столь важно. Хотя чаще он просто сидел, расслабленно откинувшись на спинку, и с болезненным очарованием наблюдал за тем, что происходило снаружи. Там бушевали настоящие стихии. Почерневшая, затянутая болезненной коркой растрескавшаяся земля подставляла свои бока под безумные протуберанцы и смечи серой пыли. В мглистом багровом или иссиня-фиолетовом мареве происходили катаклизмы микроураганов, обломки и обрывки неизвестно чего проносились с огромной скоростью, спутываясь в причудливые и гротескные фигуры. Облака, свинцовые до черноты мчались вверху с совершенно нереальной скоростью, раскачивая этот мир набок. Это было настолько фантастическое зрелище, что поначалу вызывало у Валентина лёгкое головокружение. Пока он не научился абстрагироваться от этой панорамы, как бы одновременно находясь в том, что он помнил об этой земле и тем, чем осознавал сейчас себя.

***

Он приехал на дачу под вечер, после работы. Старенький «жигулёнок» обессилено замолк у неказистого домика. Валя выбрался из автомобиля, потянулся, распрямляя затёкшие от сидения плечи. Воздух, казалось, не колышется. Приятный последневной запах царил вокруг. Валентин улыбнулся и неторопливо двинулся к дому, слегка опьянённый непривычной тишиной. Смолкло всё. Звуки пропали, но это молчание не напоминало предгрозовое затишье. Это было по-другому.

Вспышка настигла его где-то на полпути. Она была настолько яркой, что Валя даже присел, как от удара. Блеск, обрушившийся на него, был таким же сильным, каким и коротким. Слепящий, словно электрический режущий свет пропал, оставив после себя тёмную мглу. Будто мгновенно время перенеслось на несколько часов вперёд, и наступили глубокие сумерки. Валентин боязливо посмотрел по сторонам. И увидел.

В стороне города, далеко-далеко – сквозь спустившуюся мглу – светло-алый конус исполинских масштабов. Он рос вверх, одновременно утончаясь. Исходящие от него смутные пыльные круги, как от камня брошенного в пруд двигались, как и положено, от эпицентра. Светлый конус померк и на его месте обрисовался новый контур, болезненно и узнаваемо превращающийся в большой пепельно-дымный гриб.

Валентин не успел подумать ни о чём. Какая-то паническая мысль пульсировала у него в височной жилке, но как-то не по-настоящему, по-детски.

Он увидел движение. Как со скоростью истребителя к нему приближается мутная стена круша всё на своём пути – ещё секунда и она сметёт его, как даже не песчинку, как атом, частицу глупой материи.

В тот момент, когда это неминуемо должно было случиться, перед Валентином словно вырос экран. Огненная, клубящаяся волна натолкнулось вдруг на препятствие, обволакивая его, как морская гладь огибает нос корабля. Но Валя видел, он смотрел, не в силах оторваться, как бешеная стена смерти обходит его почему-то стороной, оставляя в центре вселенского пиротехнического спецэффекта. Через какое-то время пришёл звук. Гул, переходящий вначале в грохот, а потом в какофонию запредельного писка, невыносимого, разрезающего слух напополам. Валентин судорожно закрыл ладонями уши, и согнувшись, в позе младенца рухнул на зелёную траву.

А гриб на месте города всё рос вверх, расплываясь и толстея, закрывая собой весь белый свет.

***

Если за пропитание Валентин не переживал – в погребе было достаточно запасов, да и сам участок щедро одаривал урожаем, то с куревом поначалу было совсем плохо. Сигареты кончились на третий день, как ни пытался Валя растянуть удовольствие, а другого табака или махорки в доме не было.

Последнее время Валентин выкуривал полторы пачки в день, и отсутствие хоть какой-то дозы никотина стало его мучить просто физически. Мысль о том, что теперь придётся бросить курить, приводила его в ужас.

Он занялся экспериментами. Он рвал разную траву, сушил, мельчил, сворачивал самокрутки. Но всё было не то. Кроме горького дыма и стеклянного привкуса во рту из этих затей ничего не выходило. До какого-то времени. Пока он не нашёл высокий бурьян у северо-западного края купола. Поначалу измельчённые крупинки не произвели эффекта, но уже через несколько минут Валю буквально накрыла волна долгожданного никотинового блаженства. Даже слишком. Кроме привычных ощущений он почувствовал острую грусть и одновременно жгучую радость. Беспочвенную, но спокойно-приятную. Лёгкую эйфорию, от воздуха, от озера, от купола. От мыслей про прошлое. Как называется этот бурьян, Валентин не имел ни малейшего понятия, но курить его стал постоянно. Раз в день. После панорамы.

И тогда приходили мысли – словно не эфемерные, а грубые, реальные. Подсвеченные флуоресцентными разноцветными огоньками. Переливающиеся, как калейдоскоп. И сливаясь с безумием вокруг купола, они позволяли Вале слышать далёкую музыку – проникновенность флейт, плачи скрипок, божественность арфы, а иногда и сокрушающую мощь барабанов.

Он заставлял себя не часто вспоминать о тех, кто был ему дорог. Постоянная мысль об этом доводила его до безумия. Он знал, что никто ничего не успел понять, что всё произошло мгновенно, и тут же одёргивал себя, вспоминая, как зачарованно смотрел на приближающуюся волну смерти и как пытался замедлить несущиеся сквозь время секунды.

Ему было очень плохо – невыносимо. Иногда он просто ложился на землю, лицом вниз и плакал, рыдал в голос, до кашля, пока не начинало саднить горло, пока не кончались слёзы.

И он продолжал жить, прекрасно отдавая себе отчёт, что это не надолго, что он, быть может, последний человек на земле, конечно, обречён. На очень скорую смерть. Полного одиночества не сможет выдержать никто. И что рано или поздно наступит час окончательного отчаяния и… Всё закончится.

***

Где-то квакнула лягушка. Валентин машинально глянул по сторонам. Берега озера были пустынны и безмолвны. Тёмно-зелёная вода на мелководье неприятно лоснилась илом. Кое-где появлялись расходящиеся круги то ли от играющей рыбы, то ли от незаметных насекомых.

Чертыхнувшись, Валентин смотал удочку и побрёл к дому, невесело насвистывая известный мотив. С озера донёсся женский смех, и только сделав несколько шагов, Валя замер как вкопанный и стремительно обернулся. Тёмное зеркало озера не подавало никаких признаков жизни. С участившимся дыханием, Валентин раз за разом обшаривал взглядом берега в надежде увидеть хоть что-нибудь новое. Но всё было впустую. Причудилось. В который уже раз.

Всё было бесполезным.

Естественно, он пытался задумываться, каким образом и почему это с ним произошло. Кто, как и для каких целей оставил его посреди апокалипсиса в живых. Принудив зачем-то медленно умирать наедине с собственными мыслями. Но чем дальше он размышлял, там больше терялся смысл постановки вопроса таким образом. Неведомое было невозможно увязать с его жизнью. Жизнью обыкновенной и ничем особо не примечательной. Зато всё случившееся очень остро дало почувствовать всю важность и необыкновенную прелесть привычных вещей и действий, происходящих с Валентином, да и с любым другим, в прошлой жизни.

Спор с другом, вечернее чаепитие за общим семейным столом, мимолётно-заинтересованный взгляд, брошенный случайной незнакомкой, мысли о планах на завтра. И много-много другого. Того миллиарда мелочей, которые проносятся бешеным экспрессом мимо сознания. Бессмысленных и одновременно суть важных.

Валя сидел на панораме, выискивая в переплетении багровых сполохов другую истину, рисунок бытия, рассудок необъятной мрачности. Ураганы продолжали бушевать за стенкой купола с неослабевающей силой, Валентину даже казалось, что с возросшей активностью. Он рассеяно перевёл взгляд на землю у подножия прозрачной стены и его просто захолонуло от увиденного. Там лежал пластиковый жёлтый рекламный жетон. Вернее часть жетона. Стена врезалось в него сверху отсекая большую часть. Часть слова, которая уцелела по эту сторону купола и ясно читалась, была Валентину хорошо известна. Он уже двести раз видел её. Там было написано «ЛИМП». Вернее вчера было написано. Валя смотрел на этот обрубленный рекламный проспект, и от волнения у него сводило мышцы живота. Сегодня там можно было прочитать «ЛИМПО-П».

***

Валентин сидел в стареньком кресле посреди единственной комнатёнки своего дачного домика, стараясь прогнать любые мысли. По помещению плавал лёгкий слоистый туман. То ли не рассеявшийся ещё дым от его «трубки всего мира», то ли от этих самых мыслей, стремящихся материализоваться после выкуренного.

Нирвана накатывала постепенно и необязательно. Валя расслаблено вытянул ноги, видя себя как бы со стороны – одинокого человека внутри квадрата прозрачных стен уходящих вверх до самой бесконечности. Сам образ был удивительно чётким, в отличие от окружающих предметов, которые стремились изменить свои черты, расплыться линиями.

Минут через десять, а может и через час, кто знает, Валентин вернулся к двигательной жизни. Он взял с полки старенькую транзисторную «Спидолу» и в который уже раз принялся накручивать регулятор настройки. Тишина, как и в предыдущие попытки, была полной. Ни привычного потрескивания эфира, ни свиста – ничего. Полное и абсолютное молчание на всех волнах. Валя раздосадовано поставил радиоприёмник на стол и отошёл к окну. Вцепился руками в верхнюю раму, прижался лбом к стеклу.

И услышал.

Вначале шорох. Негромкий.

Потом шорох превратился в некий ритмичный хрип. Как будто нечто прорывалось сквозь треск.

Звуки исходили из-за спины Валентина. Он обернулся и увидел, что его приёмник самостоятельно ожил. Бледно жёлтым осветилась шкала настройки. Послышался тихий-тихий писк. Потом шорох. Потом короткий визг, такой, который иногда появляется, когда крутишь настройку. Валя замер, боясь двигаться и дышать.

– Второй тоже, смотри внимательнее, – раздалось из динамика, пробиваясь сквозь помехи. Голос был мужской, низкий, задушенный, но для Валентина он казался божественным.

– Да левее же ты, мать твою за ногу! – сказал мужчина и снова пропал в хрипе электрических помех.

А потом пробилась музыка. Настоящая.

И слова.

Группа крови на рукаве,

Твой порядковый номер на рукаве,