Контрапункты

Прихожу, поднимаюсь на этаж, стучусь в дверь, открывает мне редактор, протягивает с порога номер альманаха и говорит:

– Стихи пишешь? Это правильно. Ну ступай, счастливо. Я занята.

Вышел я на улицу, немного ошарашенный, нащупал в кармане не пригодившиеся пятьсот рублей и думаю:

– Нда-а-а…

Тут телефон звонит. Редактор. Ну, думаю, нет, всё верно, забыла про деньги просто. Поднимаю трубку.

– Алё?

– Алё, да, я забыла. Ты библиографию свою ведёшь?

– Какую такую библиографию?

– Начни вести. Возьми чистую тетрадку и начни записывать, в каких журналах и за какой год ты издавался. Это важно. Ну счастливо.

И повесила трубку, а я подумал:

– Нда-а-а-а…

Пришёл домой и решил: может, стихи мои и не плохие, но пора с ними заканчивать. Проза, только проза.

И сел я за ноутбук, открыл файл и написал название своего первого рассказа:

"Как я перестал писать стихи и стал культовым прозаиком"

Муравейник

Вчера я прогуливался с маленьким племянником по лесу.

Увидев муравейник, он, походя, засунул в него палку.

Разумеется, мама за это отругала своего мальчика.

Я вполне допускаю, что он даже не разрушит больше ни одного муравейника.

Но вот проще ли от этого данным конкретным муравьям, чья вселенная только что была практически уничтожена?

Есть ли среди муравьев философы?

А ещё я подумал – а не гуляет ли сейчас по звёздному лесу пара богов – мама с маленьким сыном – и не взбредёт ли в голову дитятке сунуть корягу в муравейник под названием Земля?

И отшлёпает ли за это божественная мамочка своего сорванца?

Что, если нет?

Вдруг они перепутают? Вдруг сверху мы похожи не на муравьёв, а, скажем, на тараканов? Их-то защищать никому не придёт в голову.

Всё-таки вера в Единственного Всеблагого Бога порой бывает весьма утешительна.

Мой дедушка

После смерти своей кошки мой дедушка решил, что ему тоже пора умереть. Вернее, умереть он решил раньше, но кошка его сдерживала. Помню, он ходил по деревне и, здороваясь с соседями, говорил:

– Вот, после смерти Мани и Николай Петровича, нас двое стариков осталось – старые дед да кошка.

И посмеивался. А ему отвечали:

– Ты уж держись, Пётр Ильич, не раскисай. Ты теперь первый парень на деревне.

Дед раскисать и не думал. Ему в ту пору шёл шестьдесят девятый год, но он был ещё здоров, для своих лет силён и подвижен, даже ел своими зубами. Но, видать, смерть Мани его всё ж подломила.

Маня – это баба Маня, моя бабушка. А Николай Петрович – наш сосед через три дома, но он вредный был старикашка, не думаю, что дед по нём переживал.

На сороковой день после смерти бабы Мани дед, махнувший за упокой души пару рюмок, запричитал.

– Эх, Манечка, Манечка, чего ж ты поторопилась? Жила б себе дальше, а ты… Ииэх… Теперича и меня тут ничего не держит, одна кошка разве. Вот догляжу её, и всё.

Моя мамка тогда его одернула:

– Ну чтоб тебя, Пётр Ильич! Напьёшься и давай языком молоть! Живи, пока живётся!

Дед тогда спорить не стал и эти его слова забылись. Мало ли что человек спьяну брякнет. Тем более расчувствовавшийся, бывает. Как-никак, они с бабушкой сорок пять лет были женаты, войну пережили, а прежде ещё революцию, много всего. Да и кошка пока умирать не спешила, хоть ей уже было лет пятнадцать, наверное, раза в три меня старше. Но Мурку возраст не смущал, она всё так же по утрам обходила свои владения, нередко принося деду задушенных крыс. Он тогда её гладил, а затем, кряхтя, аккуратно клочком газеты брал крысу за хвост и нёс на свалку за туалет, закапывать.

– Чего она их не ест, а, дедушка? – спросил я как-то.

– А чего ж ей их есть? Чай, мы её каждый день кормим чем повкуснее крысы, мамка твоя ей и молочка, и хлеба, и мяса. Да и не только крыс, небось, ловит, мышами тоже не гребует. Только их она мне не носит.

Помимо крыс, кошка всё так же регулярно приносила и котят – четырёх, а то и пять за раз. Сколько могли, папа с мамой раздавали по деревне или родственникам в город, а остальных папа закапывал далеко за огородами, в поле, у одиноко стоявшей там ветлы, разбитой молнией.

Так незаметно и буднично прошло ещё три года. Я рос, учился и играл в лапту, салки, прятки и ножички с соседними деревенскими ребятами и со своими двоюродными братьями и сёстрами, когда их привозили из города мои шумные дядья и тёти. Но мои братья и сестрёнки были ещё маленькие, поэтому с ними играть не так интересно, как с соседскими ребятами. А ещё я часто ходил с дедом на рыбалку и за грибами, и это было очень интересно. Мы брали с собой двух моих друзей, сыновей тёти Тани, живущей через два дома от нас – Витька и Серёгу, и целыми днями пропадали на реке, рыбача или купаясь. И когда вечером приходили уставшие и загорелые, мама незло ругалась на деда:

– Почему так поздно? Я уж боялась, вы все перетонули.

А дед посмеивался и говорил – Нехай! Небось не утонут, пока я рядом.

Но один раз мы засиделись совсем до темноты, слишком хорошо клевало, и за нами на реку приехал на тракторе муж тёти Тани – дядя Володя. Тут уж деду и впрямь досталось серьёзно, несмотря на возраст, да и мне с ребятами перепало.

Или уходили с утра в посадку за грибами, вставали в ней в цепь и каждый из нас четверых шёл по своей полосе. Так мы брели до обеда. Затем перекусывали яйцами, хлебом и огурцами, которые брал дед, и возвращались домой. Если набирали полные корзины, то шли обратно вдоль посадки по дороге, если набирали мало, то шли по своим следам по посадке, и уж тогда обязательно добирали корзины пропущенными в первый раз грибами. В этом случае один из нас шёл по дедушкиным следам и ему мало что удавалось найти, потому что дедушка почти что не пропускал грибов, не то что Витёк с Серёгой.

А потом Мурка опять окотилась, но дед велел отцу котят оставить на первое время. И лишь спустя пару недель, когда Мурка уже вовсю учила их кошачьим премудростям, дедушка лично выбрал самого крепкого и сообразительного котенка из выводка, а остальных засунул в старый мешок и сам закопал под ветлой. Папа, прежде чем закапывать котят, сперва их убивал, а дед не стал с ними возиться. Они ещё долго пищали из-под земли у старой ветловки, прежде чем умерли.

Мурки в это время дома не было, она обходила свои охотничьи владения, а когда вернулась, её ждал всего один ребёнок, а не четверо. Кошка несколько дней обижалась из-за этого на деда. Прежде она часто вилась возле него, как Дружок возле папы, даже коз иногда ходила с ним пасти.

Дружок, кстати, это наш сторожевой пёс. Он, несмотря на имя, огромный и злой, как собака. Я его тогда немного побаивался даже.

Я спросил у дедушки: