Мир Дженнифер

– Что с ними все еще может быть хорошо?

– Да. С ними еще все может быть хорошо, брат! Мы сможем их спасти. Ты понимаешь это?

– Роберт, я до сих пор чувствую вкус яблочного пирога. Они оставили мне его… – Слеза медленно сползла по щеке несчастного и застыла на кончике подбородка. – Они его оставили для меня… Пред тем как улететь… С дочкой. – Горан стал задыхаться. – Я… тогда вернулся раньше. Не так, как обычно… Дома было так пусто без них. Лишь запах пирога. Этот запах я услышал, поворачивая ключ в замочной скважине. Так было тихо… Я снял куртку. Прошел в гостиную. Посмотрел на себя в зеркало и сразу почувствовал тревогу. В это самое время они должны были еще лететь домой. Я попросил Кристину забрать Тоню в Москву и подождать меня дома, пока все не закончится. – Горан испуганно посмотрел на друга. – Роберт, ты мне сказал, что они следят. И они следили… Они хотели удалить из нас исходники Дженнифер. Я ел пирог, запивал его молоком. Тогда мне и позвонили из консульства. Я сразу включил телевизор. Куски самолета уже были в воде… Господи! – Горан снова закрыл лицо и беззвучно заплакал.

Роберт вздохнул. Он хорошо помнил тот день. Им было трудно его пережить, а сейчас, спустя столько лет, Горану приходилось переживать его заново. И Роберту тоже.

– Горан, – начал полковник, – мы обязаны закончить начатое. Мы должны вернуть людям память. Вернуть им то, что у них забрали. Мы должны вернуть тебе семью, Горан!

– Почему ты думаешь, что у нас это получится?

– Потому что он ступает тихо, но слышат его все, Горан.

– Что это значит? – Горан встал и отвернулся, чтобы вытереть глаза.

– Это значит, что скоро все закончится. И мир этот станет прежним. Он будет таким, каким задумывался. Таким, каким его делали мы. Каждый день. И пускай он не был так прекрасен, как хотелось бы, но он был наш, Горан.

– Роберт, я тебя не понимаю…

Горан смотрел в окно. С космодрома стартовал межпланетник «Орион». Он с натугой поднимался в воздух, оставляя за собой клочья черного дыма. Он возвращался обратно. Обратно на Землю.

– Тебе надо поговорить с Мамой. – Роберт поднялся, расправил свой мундир, тряхнув его за полы.

– С кем?

– С лидером сопротивления. Она тебе лучше объяснит все, чем я.

– Так оно существует? Сопротивление не выдумка?

– Не выдумка.

Горан испуганно посмотрел на Роберта.

– И ты с ними…

– Да, – ответил Роберт, – я с ними заодно.

– Но почему?

– Потому что Дженнифер скомпрометировали очень плохие люди, Горан. Ты знаешь, о ком я…

– Знаю… Это семидесятники.

Глава 25. Тайна Алмазной пещеры

Опять завыла сирена: «У-у-у-у-у-у-у-у-у».

Платон поднял голову и увидел, как серебряный колпак сел на резьбу и быстро стал завинчиваться.

«Внимание! Внимание! – забубнили из репродукторов. – Начинается погружение. Займите свои места. Пристегнитесь. Десять, девять…»

– Плат, пристегивайся! – бросил Гриша, а сам побежал за своим баллоном, который укатился куда-то к носу батискафа.

Платон нашел два ремня безопасности и без труда скрепил их на животе, после чего сразу почувствовал толчок. Батискаф ушел под воду.

– Ар-р! – выкрикнул Гульба.

Выключилось дневное освещение, а затем зажглись красные лампы. Вся группа принялась натягивать маски.

– Что происходит, Гриш? – Платон первым делом спросил друга, гнездившегося рядом с ним. – Куда мы… плывем?

Вместо того чтобы ответить, Гриша надел маску, а потом то же самое помог сделать Платону.

– Плат, ты когда-нибудь нырял с аквалангом? – спросил он спокойно.

– Нет… Ну, однажды. В бассейне. В Турции. А что?

– Ну, ничего. Вспоминай, как ты все делал, как дышал. Наденешь загубник, когда воду пустят. Слышишь? Потом плыви за мной. Не отставай и ничего не бойся. Это пустяки.

Держаться за Гришей. Плыть за ним и ничего не бояться. Господи, сохрани! Платон снова вспомнил Господа всуе и даже неосознанно перекрестился, чем вызвал большой интерес у Гульбы. Гульба неистово захлопал в ладоши и стал бесцеремонно тыкать в него пальцем. «Вот хам!» – подумал про себя Платон и неожиданно задрал ноги, так как на полу появилась вода. Она стала быстро подниматься и вскоре была уже всем по щиколотки.

– Надевай загубник, поверни краник. Вот так, – проинструктировал Гриша и повернул вентиль воздушной смеси. – Сделай вдох.

Платон все послушно выполнил и сделал вдох, а когда он сделал второй, то кисельная вода уже накрыла всех с головой. Платону она показалась несколько мутной. Он наблюдал, как Петрович вытащил из-под сиденья длинный предмет. Это была палка с овальным наконечником, внутри которого виднелась матерчатая сетка. «Совок, что ли? Зачем ему совок?» Петрович проплыл мимо, ловко дрыгая ногами так, что кисель зашелся пузырями. Остальные тоже повытаскивали совки. Гриша протянул Платону свой, а сам полез под скамейку доставать новый. Совок был на вид алюминиевый, метр с половиной, не более, в длину, с резиновой рукояткой и пузатым набалдашником на конце. Гриша легонько стукнул Платона в правое плечо и поманил плыть за ним наверх через входной люк.

Когда пузыри рассеялись, перед ними предстала чудесная картина. Тысячи причудливых подводных деревьев, высоких, как секвойи, раскачивались из стороны в сторону, как надувные пляшущие аэромены, которых часто ставят для привлечения нового посетителя рядом с магазинами, закусочными или автозаправками. Святящиеся шары (наверное, плоды деревьев), похожие на огненные сферы, прятались в ветвях стройных великанов, отчего растения казались нарядными новогодними елками. Батискаф покоился на дне, усыпанном переливающимися камнями, а само дно искрилось и напоминало магические сахарные горы. Свет шел как бы от всех объектов сразу и был живым, потому что мерцание его напоминало чье-то спокойное дыхание. Удивительно, как эта торжественная картина контрастировала с той, которую Платон видел только что на поверхности океана, где грубость механических приспособлений никак не вязалась с нерукотворным покоем подводного мира.

Платон замер, с восхищением любуясь видами. Он забыл про страхи и вспомнил о них только тогда, когда Гриша потянул его за собой. Платон забарахтался и нервными рывками поплыл за своим приятелем. Остальные скрывались за обильными пузырями, шлейфом идущими за другой группой аквалангистов. Платон старался рассмотреть, куда они все плывут, но ветки со светящимися шарами, гроздьями висящими у них на пути, скрывали перспективу, чем тревожили Платона.

Заботливый Гриша постоянно оборачивался, чтобы убедиться, не отстал ли Платон, а убедившись, что тот придерживается правильного курса, продолжал плыть дальше. Минут через десять сахарная гряда сменилась обычным песчаным дном. Деревья стали попадаться все реже. Света поубавилось, и благостный уют встретился с неприветливым холодом. Платон посмотрел вниз.

На дне лежали камни и обломки каких-то аппаратов, очень похожих на батискаф, в котором он только что находился. Песок был темным, серым, словно вулканической породы, кое-где виднелись ямы, в них мерещилось нечто колючее и, возможно, живое, точно морской еж. Платон от страха зашевелил сильнее ластами и приблизился к своему покровителю. Гриша посмотрел на Платона и, по всей видимости, чтобы приободрить, показал ему большой палец левой руки, так как в правой он держал предмет, похожий на совок.

Товарищи плыли метрах в десяти над дном, двигаясь за плотным косяком аквалангистов, белесые тела которых, обвитые пузырями, походили на призраков доисторических рыб. Прошло, наверное, еще минут десять, прежде чем аквалангисты наконец-таки подплыли к нужному им месту. Платон испытующе вглядывался вперед, но его зрение никак не могло распознать, что там было за скалистым выступом, который они только что миновали.

Приблизившись, Платон увидел пирамидальной формы скалу размером с десятиэтажный дом. В скале, в самой ее середине, было треугольное отверстие, куда и заплыла группа. Оказавшись внутри, Платон заключил, что проход, скорее всего, не был естественным. Об этом свидетельствовали ровные края стен угольно-черной породы. Еще наблюдательный Платон отметил, что лаз этот кренился, закручиваясь вниз. То есть они плыли не горизонтально, а скорее начинали вертикальное погружение. Это было неприятно, но Платона успокаивало присутствие Гриши и его заботливое к нему отношение. Он всегда был добрым малым. Слегка инфантильным, слегка грустным, безмерно доверчивым и совсем неконфликтным.

«Какой же он все-таки хороший человек», – думал Платон, стараясь не отставать от участников этой затянувшейся экспедиции. Платон часто бывал несправедлив к Грише и без меры высокомерен. Гриша для него всегда оставался тем, на кого он мог не только положиться, но, что хуже всего, накричать, сорваться, зная, что это всегда сойдет ему с рук. Гриша со всем соглашался и, как казалось Платону, испытывал в его отношении благоговейное восхищение. Платон любил поучать Григория, учительствовать, ругать его за тупость и изредка хвалить, понимая, что иногда нужно бросать кость изголодавшемуся псу, чтобы тот не убежал. Платон покраснел. Он испытал в этом марсианском подземелье внезапный прилив стыда за то, что так думал и поступал, за то, что позволял себе непозволительное. Его гордыня, как едкая кислота, разъедала все вокруг, оставляя его одиноким и неприкаянным. И только Гриша имел чуть ли не сверхъестественный иммунитет, чтобы самовлюбленный эгоист не остался совсем один – так сказать, без присмотра.

Лаз внезапно просветлел и окрасился в нежно-голубой цвет, вода стала гораздо теплее, и Платон радостно задвигал ластами в стремлении поскорее попасть в то самое место, откуда исходил этот чудесный, магнетический, манящий к себе свет. Один за другим вся команда выплыла из треугольной выбоины в пирамидальной скале и попала в светлый грот с пористыми стенами и выпуклыми светящимися полупрозрачными наростами, похожими на пятнистые черепашьи панцири. Над группой, метрах в двадцати, зияла поверхность, откуда и падал столбом этот славный небесный свет.

Все стали подниматься к обливающейся лазурью поверхности. Платон в этом занятии был настолько усерден, что обогнал сопровождающего его Гришу и чуть-чуть не сравнялся с Шуриком, который изрядно отстал от остальных. Когда Платон вынырнул на поверхность, то первым делом сощурился от яркого солнечного, как ему показалось, света. Попривыкнув, он удивился, что вся группа уже успела вылезти на серебряный берег и снять с себя маски. Они стояли мокрые, блестящие, человек семь-восемь, и поочередно обменивались рукопожатиями.

Это была Алмазная пещера, как ее назвал Гриша, когда через мгновение тоже вынырнул рядом с берегом. Платон стянул маску и с восхищением осматривал пещеру, которая вся была из каких-то светящих минералов голубого цвета. Причем свет в них не был статичным, а двигался и перемещался от камня к камню, создавая тем самым иллюзию вращения вокруг оси, словно пещера крутилась, как какая-нибудь микроскопическая галактика. Свод пещеры тоже излучал свет, медленно плывущий по спирали. Вода была спокойной, она только слегка пенилась и серебрилась в разных местах, словно там играл ветер. Платон облизал губы и почувствовал сладковатый привкус, как будто воду перемешали с сахарным сиропом. Воздух тоже казался сладким, теплым, как вода, и свежим. Настолько свежим, что им было жалко дышать.

– Вы вылезать будете? – крикнул им Петрович, тряся над головой своим совком, как папуас тряс бы копьем при виде чужеземцев.

Несколько мужчин прервали беседу и повернулись к ним. Они молча изучали Платона. Их скукоженные лица, утянутые гидрокостюмами, показались Платону какими-то знакомыми, один из них, тот, что был повыше, нагнулся к Петровичу и пробубнил ему в ухо, да так громко, что Платону четко послышалось: «Ему боберять можно?» Петрович не ответил и лишь кивнул в сторону Гриши. Гриша как раз вылезал на скользкий берег, помогая себе своим совком. Совок гнулся, но не ломался.