Универсариум

– Конечно. Палата номер 49.

– И, доктор… – сказал я, уже сделав шаг от него. Быстро прочитал на его бейджике фамилию, имя и отчество. – Вячеслав Семенович, я бы хотел оплатить всё его лечение. – Я забросил кисть сначала в свой карман, а потом в карман врача. – Уверен, вы проследите за этим лучше кого-либо.

Как только моя рука покинула карман доктора, он тут же сам запустил в него руку и убедился по плотности пачки банкнот, что и Пахомова он вылечит, и сам не простудится. Его лицо не изменило серьезности вида, но в голосе появилась доброта:

– Не переживайте. Он скоро поправится.

И он помчал по своим не терпящим отлагательств врачебным делам.

А я направился в палату номер 49.

В ней были три койки – две пустые, а на третьей располагалось знакомое тело.

Пахомов лежал в больничной пижаме, с замотанной в гипс рукой. Волосы выглядели более ухоженными, чем вчера. Видать, причесали.

– Добрый вечер, – я приблизился к его койке.

Он молчаливо похлопал глазами, не понимая, кто его приветствует, и боясь новых неприятностей. Которые, как он, несомненно, знает, могут прилететь неожиданно из ниоткуда.

– Я вчера привез вас сюда. Вы лежали на асфальте, без сознания.

– А, спасибо, спасибо! Здоровья вам крепкого. Век буду помнить, не забуду, – весело затараторил старик.

– Вы помните, как это произошло? – произнес я с волнением, вызванным моим лицемерием и всё еще не погасшей боязнью быть разоблаченным.

– Да деваха какая-то… но красииваяяя! – мечтательно затянул он с хитрой ухмылкой. – Прям волосы белые такие, длинные. И едет, дурында, на меня прямо… на дорогу не смотрит.

– А машина какая?

– А черт их разберет, эти ихние мерседесы… и что там еще… не знаю я. Но иномарка – это точно. Я таких советских машин не видал.

Стук молоточком – дело закрыто за недостаточностью улик.

Но уходить я не торопился. Чувство вины перед этим стариком не позволяло мне постыдно сбежать.

– Как зовут вас?

– Михал Михалыч меня звать.

– Михал Михалыч, я работаю в фонде социальной помощи. И раз уж мне выпала такая возможность почувствовать себя героем, привезя вас сюда, то я хотел бы воспользоваться своим служебным положением и выделить вам материальную помощь.

Не выдавать же ему истинную причину моей щедрости – чувство вины.

Пациент Пахомов слушал меня с непонимающими глазами.

– Короче, лечение оплатим, – буркнул я, – и так еще денег дадим.

– А! – оживился Михал Михалыч. – Деньги? Мне, что ли?

– Вам. За лекарства можете не беспокоиться, это мы возьмем на себя. А это вот… – я достал из кармана еще одну пачку денег и аккуратно вложил ему в ладонь, – это вам.

Пахомов, ощутив в руках воодушевляющий бумажный хруст, тут же приблизил подарок к своим плохо видящим глазам, которые при попадании денег в фокус резко округлились.

– Да это ж тыщи рублей! – простонал он, пальпируя очередь купюр.

– Да, – подтвердил я, – двести тыщ, если быть точным.

Он перестал шелестеть и ошеломленно посмотрел на меня. Его глаза требовали ответа – за что ему так фартануло.

Уверен, даже если он не получит никаких весомых объяснений, то не станет особо париться из-за этого, а примет сложившееся положение дел сначала как радость, а потом как данность.

– Это ж можно… – кашлянул пациент, – и пожить…

Ишь, специалист!

А может, и вправду знает? Послушаю.

– Михалыч, вот скажите…

– А?

– А что, по-вашему, настоящая жизнь?

– Хе. Ну жизнь, ну… – начал он, а потом поднял глаза в потолок, словно размышлял о великом. – Ну это… чтоб было, чтоб…

Теперь обиженно опустил подбородок. И через несколько мгновений задумчиво произнес:

– Домой хочется. Как раньше чтоб…

Моя жалость в последнее время – какая-то уязвимая мишень. Уж слишком часто и легко поражается. Стоит мне увидеть чье-то грустное лицо, то тут же порывает вытереть ему слезы и угостить булочкой. Так было с Мальвиной, так и сейчас с Михалычем. Похоже, доведу себя до того, что сниму ему квартиру. Рядом с ней. Буду мало-помалу набивать многоэтажку моих личных бездомных.

Пахомов еще помолчал секунд десять. И, видимо, вспомнив о новом приобретении, с довольной лыбой сжал ладонь, чтоб уже не упустить такой барыш.

– Я подумаю, что можно сделать, – многозначительно выдал я.

Тут в палату вошли еще два пациента, койки которых пустовали, – старик и старушка. Дамочка сказала мне важным тоном:

– Молодой человек, время посещений уже закончено. – Уселась на свою постель. – Мы своих уже проводили.

Ладно, не ворчи! Еще не хватало с твоим маразмом в диалог вступить и перевести его в старушечий скандал.

– Ладно, Михалыч, поправляйтесь.

И я оставил его в палате.

Мне тоже, как и ему, хотелось домой.

Домой.