Универсариум

– Курица так курица.

Зато в конце не придется напрашиваться к ней домой на чай. Орел уже в гнезде. Повторяю: орел в гнезде, орел в гнезде. Прием.

– Знал бы, что никуда не пойдем, принес бы вина.

– Насчет этого у меня всё предусмотрено. – Она вытащила бутылку и вручила мне вместе со штопором. – Осилишь?

Я осилил.

Мы чокнулись. Пригубили за удачное свидание. И приступили к домашнему ужину.

Мне нравилась эта спокойная обстановка. Я словно уставший муж, вернувшийся с работы к любимой жене, за семейной трапезой мы рассказываем друг другу, как у кого прошел день, похихикиваем и наслаждаемся вином и приятным вечером. Совсем как те рыбак и рыбачка с чудесного озера из профессорской притчи. И скоро я приступлю к счастливому исполнению супружеского долга. Неотвратимо.

– Очень вкусно, – признался я. – Пожалуй, я женюсь на тебе.

И Полина снова засмеялась. Отчего из ниоткуда вылетели десятки бабочек, они кружили по кухне и приземлялись на нас. Запахло цветами, зашуршали ручьи. И из ее бокала в мой перепрыгнула хвостатая рыбка.

– Как поживает твоя депрессия? – осторожно поинтересовалась Полина.

…И из семейной кухни я перенесся в кабинет психолога. Эдуард, посмотрите на эту кляксу и скажите, что вы видите? Хм, я вижу, как я целую Полину. А теперь на другую картинку. Хм, здесь изображено, как я вставляю ей по самое не могу. А что вот на этом рисунке? А это клякса, которую я оставил, кончив Полине на живот. Ну что ж, Эдуард, у меня для вас плохие новости, вы обыкновенный мудак, я выпишу вам поливитамины.

Что ей ответить? Я сам еще не разобрался со своим душевным состоянием.

– Вроде стало получше, – произнес я. – Особенно после нашей ночи.

Полина застенчиво улыбнулась. И вновь уставилась на меня с доброжелательным вниманием, как бы требуя продолжения моей исповеди.

А что, если она мне ответит? Кому, как не ей, знать об этом то, чего никак не могу найти я?

– Полина, скажи, что такое настоящая жизнь?

– Настоящая жизнь – это когда ты знаешь, кто ты, и живешь своей жизнью.

Я замер, словно ее слова записывались в мой мозг, как на скрижали.

– Понял ли ты, кто ты есть? – сказала она.

Я чувствовал, что могу ей доверять и говорить правду.

– Ты знаешь, – заоткровенничал я, – не знаю, что именно, но что-то со мной определенно происходит. Мне кажется, во мне что-то меняется, перестраивается. Я меняюсь. Наверное, я на пути к самому важному знанию, да? – усмехнулся.

– Думаю, да.

Я вновь разглядывал ее красивое лицо. И поглаживал взглядом ее аппетитное тело, в которое мне не терпелось забраться. Как же она сексуальна в этом домашнем, полупижамном прикиде. Ну что ж ты так лучисто смотришь на меня? Что ж так сладко мурлычешь? Что ты там думаешь в своей умной головушке?

– А ты? – перенаправил я. – Ты узнала, кто ты есть?

– Да, – уверенный голос, – я знаю, кто я. Я даже знаю, кто ты.

Вот это действительно обширные познания. Ну-ка удиви меня. Хотя я уже однажды наслушался от одного босого человека, кто я, и мне, честно говоря, не понравилось. Я был уверен, что я намного лучше. Это мне мама говорила. А я ей верю больше.

– И кто же? – оборонительно бросил я, даже не уточняя, кто из нас меня интересует.

– На одной лекции, – начала Полина, – профессор…

Снова этот вездесущий профессор!

– …рассказал о нескольких группах, на которые условно можно разделить модели человеческого поведения. Он называет это системой нескольких «Д».

– Это что-то вроде деление на холерика, меланхолика и так далее? – сумничал я, не помня остальные названия.

– Да, вроде того. Или как деление на группы крови: первая, вторая… Так вот. Первое «Д» – это Дикие. Такие люди в своих поступках руководствуются в основном лишь изначально вложенными в них природой инстинктами, которые есть у всех нас. Инстинкт самосохранения, половой инстинкт. И все реакции на внешний мир у них происходят только из этих врожденных качеств. А для обслуживания этих базовых потребностей не требуется широкого разума. Достаточна минимальная степень социализации, адаптированности к обществу. Часто они становятся преступниками.

Я машинально стал примерять эту группу на себя. Вроде есть что-то. Но, малыш, я ведь лучше, лучше собаки.

– Второе «Д» – это Дрессированные. Это полное встраивание человека в существующую и удерживаемую социальную систему. Они просто повторяют то, что делают другие. Они видят поведение окружающих, распознают его как единственно верную бихевиористическую модель и поступают точно так же. Они не вникают в происхождение каких-либо обычаев и традиций, не пытаются рассудительно разобраться в их природе, а слепо следуют им. И впоследствии сами становятся образцом для подражания для следующей прибывшей волны, для следующего поколения. Это самые лучшие рабы. Хорошо программируются, хорошо управляются, легко контролируются.

Полина разговаривала так же заумно и проникновенно, как и небезызвестный профессор. И – какое совпадение! – ее прелестные ступни сейчас были тоже обнажены. Аххх! Они возбуждали меня, несмотря на ее сложные, несексуальные речи.

– А третье «Д» – это Дрессировщики, – многозначительно изрекла она. – Поведение этих людей разительно отличается от поведения двух предыдущих групп. Они почти ничего не делают бездумно. Они не руководствуются общепринятыми и навязываемыми правилами. Каждое их решение и действие продуманно и просчитано. Они стратеги, политики. Они слушают, смотрят, изучают окружающий мир и протекающие в нем процессы. Они ищут способ взломать коды и направить всё себе на пользу. Эти люди разобрались в слабостях Дрессированных и стремятся получить власть над ними, и, конечно, получают эту власть. Которую они любят больше всего на свете. Они очень умные, умеют смешиваться с толпой Дрессированных, чтобы те не смогли их изобличить как чужого.

Полина сделала паузу. Я не был готов что-то сказать.

– Есть Дрессировщики, дрессирующие Дрессировщиков. Можно сказать, что это всего лишь иерархия силы, а никак не принципиальное отличие. Всё равно они остаются Дрессировщиками.

Судя по затиханию ее тона, это был финал.

Я поднял на нее глаза. И в этот момент Полина наклонилась в мою сторону, направила на меня указательный палец и твердо выдала, словно страшный диагноз:

– Ты – Дрессировщик.

Ах ты ж, какое скандальное разоблачение! Пойду сдаваться в Интерпол. Может, мне смягчат приговор, если я выдам им еще пару-тройку разыскиваемых Дрессировщиков.

– Думаешь? – усмехнулся я.

– Да ты и сам это знаешь.

Ну, Дрессировщик – это лучший статус для меня из представленных. Поэтому, надо полагать, что она сделала мне комплимент.

– Но, конечно, эти группы не имеют четко очерченных границ, и так же, как и в психотипах, которые ты упомянул: холерик, сангвиник, флегматик, меланхолик, им присущи и некоторые черты других, смежных групп. Но доминирует одна основная модель.

А вот она, как и следовало ожидать, знает все заумные термины.

Моя умница. И красавица. А кто же тогда ты?

И я спросил об этом:

– А ты? А ты, значит, тоже Дрессировщик?