Универсариум

Поднял голову. Это врач – Семеныч. Наверное, уже шел обратно.

Он пристально смотрел на меня, будто выискивал на моем лице признаки болезни. Наверное, это профессиональная привычка.

– Да… я просто… – выскабливал я из себя.

– Пойдемте со мной, – сказал доктор. – Пойдемте.

Он направился по коридору. Я послушно последовал за ним. И мы добрались до двери с табличкой, на которой было его имя.

– Прошу, – доктор пригласил меня внутрь.

Затем, захлопнув за нами дверь, вытащил из шкафчика початую бутылку коньяка и две рюмки и, не говоря ни слова, стал их наполнять.

Меня это как будто успокоило. Ведь он врач, а значит, знает, что делать, чтобы больному – мне – стало лучше. Ведь он разгадал, что мне хреново. Понял, что у меня болит. И не прошел мимо. А протянул руку помощи. Вернее, руку с рюмкой.

Я взял предложенный им янтарный напиток.

Семеныч манерно поднял свою стопочку, шепнул: «Не чокаясь», шустро всё выпил и уселся в свое рабочее кресло.

Я повторил за ним. И тоже сел – на стул рядом с его столом.

Доктор окатил меня экспертным взглядом и вновь стал наполнять хрусталь коньяком. Видимо, решил, что мой случай требует усиленной терапии. А может быть, это его стандартный подход.

Он ничего не говорил. А я ничего не спрашивал. Только взглянул мельком на его рюмку, на его лицо и на его белый халат.

– Ну а как без этого? – сказал наконец доктор, прочтя в моих глазах вопрос: «А можно ли врачам выпивать на работе?».

Он снова легонько приподнял свою стопку и проглотил коньяк.

Я – в этот раз легче – проделал то же самое. Не знаю, заживут ли язвы на моей душе от такого лечения, но, вероятно, доктор прав – без этого мне сейчас никак.

– Такова судьба, – произнес Семеныч и снова наполнил тару. – Я вижу болезни и смерть каждый день и не должен себе позволять пропускать через себя каждого больного и его беды, иначе я не смогу хорошо делать свою работу… Хотя порой и у меня не получается не принимать всё близко к сердцу. На такой случай у меня есть это… – он щелкнул пальцем по бутылке.

Возможно, он полагал, что я тяжело переношу потерю человека, который за короткое время стал мне близким, и поэтому решил меня поддержать. А возможно, он просто хотел немного выпить и ему требовалась ночная компания.

– И как вам ваша работа? Нравится? – сонно пробурчал я.

– Ну… было бы хорошо, если б никто не болел. Но мне нравится чувствовать себя делающим что-то… важное. Это ощущение перекрывает, а порой даже заменяет мне благодарность людей, которых я лечу.

– Заменяет? То есть когда ее нет?

– Ага, – ухмыльнулся доктор. – Нас не всегда благодарят. Но я давно это переосмыслил. Пусть прозвучит фальшиво или даже банально, но это я благодарен всем своим пациентам за возможность их вылечить, а может быть, даже спасти от гибели, и за те чувства, которые я от этого получаю.

Его слова расстроили меня еще больше.

Я вдруг осознал свою никчемность.

Я стал маленьким-маленьким, как эта чертова рюмка коньяка, на фоне большого и светлого доктора в сияющем белом халате, вершащего судьбы людей и слышащего искренние мольбы о помощи.

Надо было идти в медицину, сука.

– А было так, чтобы от ваших рук кто-то умер? – вдруг спросил я. И тут же добавил: – Нечаянно.

Семеныч замер. Глаза не поднимал, смотрел будто сквозь стол.

Видимо, грешен.

– И как вы с этим справляетесь? – не унимался я.

Он поднял рюмку:

– Не чокаясь.

Мы выпили.

Я встал, выудил из пиджака золотую карту клиента ресторана «Бомонд», положил на стол и прожужжал:

– В следующий раз пьем у меня.

Я кивнул на прощание и вышел за дверь.

Побрел по коридору.

Мои мысли шумели. И это совершенно точно не из-за коньяка. Это всё из-за убитого мной бомжа. Из-за человека, у которого ничего не было. Из-за странника, который просто хотел домой.

А еще это из-за другого человека. Имя которого сейчас врезалось в мои глаза шестью ядовитыми печатными буквами: «Полина».

И зачем я притопал к закрытой двери ее кабинета? И теперь таращился на табличку.

Остапова, сука, Полина, мать ее, Сергеевна.

Что ты делаешь со мной?

Ненавижу.

22

– Вот это – настоящее русское меню! – прогудел Алик, указывая обеими руками на стол, на котором были выстроены в несколько рядов кружки с пивом и разложена сушеная рыба. – А не то, что вы в своем клубе устроили. Если бы ты его не закрыл, в следующий раз там кисель с салом подавали бы.

– Угу, – поддакивал я, запивая четвертой пинтой золотистого ячменного напитка соленый привкус морепродуктов во рту.

Я все-таки согласился потусить с моим другом по предложенной им программе. И мы забурились в «Оазис» – принадлежащую ему одну из лучших саун города.

Вернее, я сам позвонил ему сегодня утром и спросил, в силе ли его предложение. Естественно, оно оставалось в силе. Такой порыв был вызван моим внутренним состоянием. После известий о смерти Пахомова, павшего от рук каких-то подонков, позарившихся на мой чертов подарок, мне срочно требовалось заглушить в себе осознание сопричастности к этой трагедии. Мне уже надоело убеждать себя в том, что в случившемся нет моей вины и я никаким образом не могу нести за это ответственность. Да еще и вчерашняя драка неприятно всплывала перед глазами и откликалась в ноющих боках.

Просто хотелось выбросить из головы абсолютно всё и нырнуть в зажигательное сумасшествие, получая только непрерывное удовольствие.

А Алик… а Алик хотел того же самого, только без особого повода.