Немачо. Записки Гарика Острова

Немачо. Записки Гарика Острова
Антон Петрович Казанов

Книга представляет собрание доверительных личных свидетельств разных представителей мужского пола, приписанных по воле автора Гарику Острову, ставшего прообразом неудачника в интимных отношениях с женщинами и взявшего на себя ответственность за правдивость и достоверность изложенного. Эротика в сдержанных формулировках, исключающих ненормативную лексику.

Немачо

Записки Гарика Острова

Антон Петрович Казанов

© Антон Петрович Казанов, 2024

ISBN 978-5-0062-2594-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Когда-то у меня был приятель, именно приятель, не друг. Просто так сложились наши жизни и так их линии пролегали во времени и пространстве, что мы много лет, хотя и с большими перерывами находились в пределах доступности и оставались хорошими знакомыми, с которыми нам всегда было интересно встречаться. Началось все со студенческих лет, когда мы оказались в одном вузе, на одном большом по численности студентов факультете и, более того, в одной группе. Распределение мы получили в одно предприятие, продолжали взаимодействие в соседних отделах и жили в одном городе. Работа и карьерные продвижения все дальше отделяли нас друг от друга, но привычка поддерживать периодически общении сохранялась еще долго. Потом нас разбросало по разным городам, но, разлучаясь на большие временные отрезки в пространстве, нас тянуло друг к другу, и мы находили способы для редких, но периодических встреч и общений.

С возрастом у приятеля появилась привычка, хотя сначала я не придавал этому значения, рассказывать о своих жизненных приключениях. И всегда его тянуло к тем сторонам жизни, делиться которыми было не принято.

Он не производил впечатление человека-неудачника. Все по жизни у него было вполне благополучно: семья, дети, внуки. Но себя он все равно считал неудачником, при этом главной причиной своих неудач он считал провалы в отношениях с женщинами. Ведь не сексуальный маньяк, не падкий до каждой юбки, вполне уравновешенный и сдержанный в эмоциях человек, а вот избавиться от чувства зависти к людям, успешным в отношениях с женщинами, так и не сумел. И он испытывая чувство душевной неудовлетворенности, которое компенсировал подробным изложением своих всевозможных встреч с женщинами, которых у него за всю жизнь, как и у многих, были десятки, если не сотни самых разных, в самых разнообразных ситуациях, многие из которых по его скорбному замечанию могли бы закончиться красивым сексуальным контактом, но так им и не закончились. Я, вспоминая все эти его полу-жалобные рассказы, подумал о парадоксе, который нам покоя не дает в эти предзакатные дни. Вполне благополучная жизнь, нормальные отношения с женой, в том числе и сексуальные, которые вполне достаточны для удовлетворения естественных потребностей, и при этом горечь об упущенных возможностях.

Мне представляется, что у этого феномена есть две причины, обусловленные нашим продвинутым в информационном отношении временем, которое благодаря компьютерам и Интернету, обеспечило нас таким объемом информации, что в наших головах, не привычных работать с таким обилием разноплановых сведений, происходит легкий шизофренический сдвиг, или как стало принято говорить: когнитивный диссонанс. Ну представьте себе, и приятель не раз со мной этим делился, что он встречает в Интернете, в разнообразных его сетях подборку о самых успешных обворожителях женщин, о современных донжуанах, казановах и прочих обольстителей, и невольно начинает сравнивать их «подвиги» со своим куда менее успешным опытом общения с женщинами. При этом он понимает, что эти чемпионы, обладавшие за свою жизнь тысячами женщин, были просто чудовищами, для которых женщины очередное блюдо, товар для удовлетворения прихотей своей неудержимой плоти. Взять хотя бы кубинского лидера Фиделя Кастро, которому каждый день были необходимы две женщины на обед и на ужин, если верить интернету. Ему не нужна женщина-человек, ее имя, ее желание, ее чувства, ее жизнь, ему не нужно ухаживать за ними, добиваться их. Его помощники, угождая хозяину и используя склонность слабого пола обожать кумиров, не особо затруднялись с выбором, так как добровольно желающих попасть на такой «обед» и предстать в виде очередного блюда, было бесчисленное множество. Ну пусть это у диктатора, который по своей роли уже сверхчеловек, но такими предстают и многие деятели искусства: певцы, художники, артисты, литераторы, – а также спортсмены, ученые, политики. Это выворачивало душу моего приятеля, и он невольно начинал себя исследовать, после чего испытывал горечь унижения за свое неумение правильно распорядиться теми ситуациями, которые случались в его жизни, которых было не тысячи, но десятки точно.

И еще одно обстоятельство заставило его вспоминать и переосмысливать все свои неудачи в интимном общении с женщинами. Это ставшие доступными в последние годы порно-сайты с несметным количеством разнообразных сексуальных сцен, всевозможных поз, от которых бледнеют все камасутры мира. В них часто женщины по замыслу режиссеров и сценаристов таких сюжетов предстают желающими, жаждущими, чтобы их брали, изощренно насиловали, а они при этом покорно и сладострастно воспринимали эти действия. Приятель не мог смириться с этим и всегда возмущался. На его памяти и в его историях ни одна из его дам сама ничего не предлагала и уж, тем более, не домогалась его. И в этом он видел фальшь этих сайтов и даже считал их дешевкой.

Правда многие из этих видеороликов несут в себе некоторый поучительный урок. Их участники придают большое значение подготовке к сексуальным актам, показывают образцы вспомогательных действий – прелюдий, предполагают физическую чистоту партнеров и бережно-любовного отношения к своим интимным местам: удаление лишних волос, фигурные стрижки, татуировки, применение смазок и ароматов. Приятель считал, что, зная это в молодости и получив такие уроки сексуального общения, он доставлял бы своим партнершам и получал бы сам большего наслаждения. Именно итоги таких осмыслений своих неудач и вызывали в моем приятеле потоки детских, юношеских и уже взрослых воспоминаний обо всех случайно возникающих и сознательно готовящихся контактов, которые часто ничем не заканчивались, именно вследствие его, как он считал, сексуальной необразованности. И хотя у него были даже очень удачные связи, и он со временем сам до многих техник дошел своим изобретательным умом, он все-таки излишне комплексовал. У меня не было задачи его переубеждать. Я был терпеливым слушателем его воспоминаний, которыми он за многие годы нашего общения доверительно делился, и многие, по забывчивости, воспроизводил неоднократно, так это у него болело. Я просто предложил ему все это изложить на бумаге и таким образом избавиться от этих воспоминаний, становящихся для него уже наваждением. Он посомневался в своих литературных способностях и не был уверен, что сможет деликатно все изложить, но обещал попробовать. Видимо он все-таки решил последовать моему совету, так как при последующих встречах к таким воспоминаниям уже не возвращался, и я даже сумел позабыть многое из того, о чем он рассказывал.

Мне пришлось уехать в другую страну, но мы были в постоянной переписке по электронной почте и обменивались аккаунтами в социальных сетях. Приятель как-то написал, что заболел, у него обнаружилось онкологическое заболевание, причем уже запущенное, так что химиотерапия и лазерные процедуры не оставляют надежд на выздоровление. Врачи, понимая беспомощность своих ресурсов, советуют ему попытаться найти помощь за границей. И он собирается уехать в Германию, где жил племянник, сын его сестры, который и пригласил его, обещая помощь в лечении. Там ему сделали операцию, после которой сказали, что болезнь сильно запущена, операция позволит ему прожить какое-то время, но, к сожалению, не более нескольких месяцев. Понимая безысходность своего положения, он неожиданно обратился ко мне с просьбой, не могу ли я посмотреть его вымученные записи. Я засомневался, зачем это мне, мне было достаточно его бесконечных рассказов, пока мы были рядом, но помня, что желание умирающего – закон, я согласился принять их и посмотреть, не понимая, что я могу с ними сделать. И он прислал мне эти записи всех своих приключений и переживаний.

Я без особого интереса прочитал их, отметив, что многие сюжеты его воспоминаний оказались мне неизвестны, о многих я успел забыть. Изложено все было коряво и невыразительно, намного слабее его экспрессивных рассказов с горячим осуждением себя за упущения и яркой эмоциональностью при успехах, правда, это усиливалось тем, что о своих горестях-радостях он говорил открытым текстом. Вскоре я получил известие о кончине приятеля. Поехать в Германию я возможности не имел, и, скорбя о его смерти, вспомнил о его записях и решился их пересмотреть еще раз.

И тут со мной произошла удивительная метаморфоза. Перечитывая его записи и вспоминая его бесконечные рассказы, а также подобные рассказы, слышанные за мою долгую жизнь от многих других людей и преодолев в себе условную стыдливость, я заметил, как они отзываются во мне и сливаются в жизнеописание обобщенного неудачника, как будто и сам я в отдельные периоды переживал подобное. И стал вырисовываться целостный образ такого завистника чужих успехов на интимном фронте и аналитика собственных неудач. И я сел за их обработку, ловя себя на мысли, что сам далеко не писатель, но кое какой писательский опыт у меня есть. Но мне стало неловко писать от себя, ведь это не мои, пусть и понятные мне переживания, но и не только уже ушедшего приятеля и других охотников клубнички. Очень многое в них я перекроил и добавил всяких попутных обобщений и отступлений и рассуждений, каких не было у меня и к каким я не склонен по своему характеру. Нужен был нейтральный рассказчик. Так появился Гарик Остров, своеобразный мистификатор, типа графа Калиостро, проникающий в тайны внутреннего мира плотских страдальцев и открывающий в своем повествовании завесу неудобного, но реально бытующего. И я ему уступил свое место, и право быть моим приятелем, приславшим мне свои записи. Себе я оставил роль стороннего наблюдателя в виде условного автора, которому пришлось все это обнародовать, и высказать читателю свои беглые представления и впечатления о рассказчике этих записок Гарике Острове.

Итак, рассказ он ведет от первого лица, и он так удачно принял все на себя и вписался во все эти истории, что у меня порой возникало ощущение, как будто я вновь слышу рассказы и моего приятеля и других рассказчиков. Гарику удалось составить довольно внятное описание своих приключений, которые он все-таки сумел собрать и по мере сил и возможностей изложить и даже как-то структурировать. Он распределил все сюжеты по временным периодам от детства к юности, когда основной темой его воспоминаний было ощущения себя и своего пола, интерес к сверстницам, у которых оказывается все не так, и даже детскому уму очень рано становится ясно, что в этих различиях есть определенный, изначально заложенный смысл, попробовать понять который возникает неодолимое желание. Далее он описал встречи и ситуации, закончившиеся ничем и даже провалом из разных периодов своей взрослой жизни и в последнем разделе он описал с большими подробностями все свои более-менее успешные связи, можно сказать наброски будущих романов от студенческих лет до почти семидесятилетия. Многие рассказы, особенно когда он не достигал желаемого, Гарик, заканчивал фразой: «Да, не мачо я, совсем не мачо». Этого комплекса он, как и многие его прототипы, не преодолел и оставил его в названии книги.

Гарик никогда не отзывается плохо о своих визави, а в случаях неудач, их причины старается искать в себе, сохраняя к ним уважительное отношение и даже благодарность за отзывчивость и понимание. Он представляется читателю щедрым и ласковым, но не охочим к излишнему словопотоку. Ему присуще совестливое свойство: за словами соблазнительных обещаний обязательно наступит пора отвечать, и он следует принципу: если ты наговорил сегодня кучу любезностей и обещаний, то как ты сможешь от этого отказаться завтра. Он не забалтывает своих партнерш, а добивает их постепенно неброским естественным обаянием. Обаянием не красавца, но вполне симпатичного и умного человека, к которому у общающихся с ним женщин возникает взаимная симпатия и желание с ним познакомиться поближе, чтобы поддерживать отношения. Иногда ему удается перевести симпатию в поступки, напрямую ведущие к телесному сближению, чаще не очень успешному. И он, сожалея об упущенном и анализируя произошедшее, винит себя. А когда без словесных обещаний дело доходит до желаемого контакта, так это по взаимности и без обязательств.

Еще одной особенностью его откровений были не столько анатомические, сколько технологические подробности его сближений, копание в деталях одежды и касания интимных мест, которые ему видимо были важны не сами по себе, а именно последовательностью действий в достижении желаемого.

При чтении записок Гарика невольно возникает двойственное чувство. С одной стороны, считается, что писать об этом с такой откровенностью неудобно, хотя все этим занимаются, а с другой – ведь в этих записках ничего вызывающего, обидного и оскорбительного нет. Не было насилия, обмана, коварства. Была обычная даже привычная ситуация во взаимоотношениях, когда никто не говорил «нет», а возня и не слишком изящные притязания одного и скромные, но не категоричные, уклонения другой с намеком: как получится, то в итоге и складывалось так как складывалось. А если в ответ было: не сейчас, не надо, я не хочу, то все действия прекращались и партнеры расставались на дружеской ноте, если не на дружеской, то не враждебной и не оскорбительной. И потом, какая вражда и обида, когда все без насилия, и женщина не враг своей природе и он в подтверждение приводит цитату Губермана: «Я бы конечно не дала, но попросить то можно было». Вот вся возня и была такой просьбой, на которую не всегда отвечали. Политеса не было в этих примитивных действиях с определенным умыслом, который легко прочитывался каждой из сторон, когда одному точно хочется, а другой вроде бы тоже, но нельзя же с первого раза, надо поиграть в отношения. Но уж если не удается отвертеться или не получилось, то так уж вышло.

И еще одно обстоятельство я должен отметить в заключении. Гарик, рассказывая о своих горестях-радостях, избегает говорить открытым текстом, прибегает к эвфемизмам, уважая ранимые чувства читателей, чтобы избежать трудностей с публикациями.

Детские шалости

В бане

В детские годы, когда начинаешь осознавать разницу между мальчиками и девочками, появляется чувство стыда и желание скрыть свои телесные особенности. Но уже в эти годы мне приходилось видеть маму, сестру и тетю-воспитательницу в бане. После войны еще не было в поселке общих бань, но маленькие были. И иногда выпадала очередь нашей семье попасть в такую баню, это значит все сделать самим: наносить воды и для котла, и для охлаждения, чтобы всем хватило основательно помыться, запастись дровами и растопить печь под котлом, доведя воду до кипения. Банька была маленькая, но в ней был предбанник с лавкой, но которой мы оставляли одежду, и дверка банной печи, перед которой лежали дрова, для поддержания огня, и дверь в баню. Сама баня уже натопленная освещалась керосиновой лампой в самом дальнем углу, куда не могли долететь брызги. Внутри справа от входа была печь с большим котлом, в котором была горячая вода. Рядом с трубой были камни, которые хорошо прогревались от горящей печи, на которые плескалась вода, и шипя вырывался пар. За трубой были полати для любителей попариться. Слева от входа стояла лавка с ведрами холодной воды и длинная скамья, на которую ставили тазики, из которых мылись. Все заходили сразу и находились в пространстве между печью с полатями и лавкой. Никто никого не стеснялся. Здесь я видел маму голой с черным треугольничком внизу у начала ног, да с большими сиськами, так мы называли женскую грудь. У сестры еще ничего на груди не было видно, а внизу черточка и все. Да и эти открывшиеся сокровенные части воспринимались в этой ситуации, как данность, и, они еще не очень меня занимали и не приковывали моего внимания. Просто происходило подтверждение того, что все, предусмотренное природой у всех есть, и это было видно без всяких ограничений здесь, в бане, а потом все надежно прикрывалось одеждой. Нас старались вымыть быстрее и отправить в предбанник одеваться и ждать пока помоются взрослые. Как они мылись я не видел.

Потом уже в поселке появились общие бани с расписанием в пятницу женщины, в субботу мужчины. Первое время все ходили со своими тазиками, потом появились общественные. Но баня не продвигала сексуальное развитие, а фиксировала, что мужчины все с членами и волосатой челкой над ними. Мы, пацаны, с голыми мелкими пиписьками болтались среди мужиков и отмечали, что члены некоторых из них вызывали у нас восхищение и удивление своими размерами. Назначение членов было понятно где-то на подсознательном уровне без конкретизации, а как обязательная особенность подчеркивающая принадлежность к мужскому роду.

Игра в свадьбу

Моя сестра была старше меня на три года. Свои первые воспоминания о детских годах так или иначе связаны с ней, ближе по возрасту у меня никого не было. Общительностью я не отличался, более того, был стеснителен и более склонен к кругу общения сестры, чем заводил свой мальчишечий. Я еще долго, примерно до школы, старался увязываться за сестрой на все ее мероприятия, куда она, туда и я, и получил прозвище: «девчачий хвостик». Но такие увязывания за сестрой ни к чему не приводили, потому что даже в таком детском возрасте в сознании все более упрочивалась мысль, что я другой, и мне нужна другая компания. Но о сестре я завел речь не потому, что она у меня была, а потому что она сыграла главную роль в той игре, о которой пойдет речь и которая запомнилась мне. Для меня же она была просто старшей сестрой, у которой тоже были свои проблемы роста и осознания себя и своей женской сущности, о которых я не имел никакого понятия.

В летнее время мы собирались детской компанией, чтобы пообщаться и поиграть, вдали от домов в кустах полынного кустарника. Его заросли обильно простирались в низине перед речкой. Раньше здесь что-то выращивали, потому что сохранились валы и каналы, по которым текла вода для орошения. Но это было давно, а в те дни эти валы и каналы заросли мягкой травой. Вот там за этими валами, в кустах, скрывавших нас от домов и взрослых, мы часто собирались вместе девчонки, и мальчишки и делились своими откровениями самого разного свойства. Мы были в основном в возрасте учеников начальной школы, но все уже не первоклашки, еще не учившихся среди нас не было. Некоторые девочки уже закончили третий и даже четвертый класс. Из ребят помню был мой ровесник Шурик, были еще, но кто, не помню. Колготились, как всегда колготятся собравшись вместе малолетки и бесцельно толкались друг с другом, пока кто-нибудь не увлечет остальных интересным рассказом, какой-нибудь историей или предложением поиграть. В этот раз возникло предложение поиграть в жениха и невесту. По-моему, это была девочка Лида, постарше нас всех, примерно ровесница сестры, она была заводилой и руководила процессом. Что должно стать содержанием такой игры было не очень понятно, но определили, что точно они должны были голыми лежать друг с другом. В те времена свадьбы были большим событием в таком небольшом поселке, как наш. Кроме всяких по сценарию мероприятий с поездкой по деревне с приданным, потом было застолье и обычно было много любителей посмотреть на это действо, не приглашенных непосредственно на свадьбу. Двери обычно не закрывались, это же было публичное действо для всех. Мы, дети тоже ходили смотреть. Потом на другой день уже был своего рода карнавал с ряжеными, с частушками (весьма откровенными) и плясками.

Поэтому свадьба была знакомым нам мероприятием и все легко согласились, это же интересно. Стали составлять пару. Назначили невестой мою сестру, а женихом Шурика. Сестра всегда готова была рискнуть и взять на себя ответственную роль в игре. В последующей жизни, если надо было кому-то помочь, она тоже зачастую оказывалась первой. И здесь она не побоялась попробовать, раз остальные стеснялись. Условных новобрачных стали готовить. Определили место, где они должны лежать, постелили травку. Раздели их совсем. Выбирали таких, кто готов был в присутствии всех раздеться и остаться без трусов. Положили в разные стороны, ногами друг к другу. Не помню, чтобы говорили: надо лечь рядом. Такой картинки в памяти не осталось, а вот то, что они лежали ногами друг к другу, помню. Игра быстро закончилась, так как что делать дальше никто не знал и не умел, поэтому такой имитации было достаточно. Все оделись и продолжались другие игры, какими сопровождалось наше обычное летнее времяпрепровождение. Даже заправила Лида, предложившая эту игру, и определявшую весь воспроизводимый по ее замыслу сценарий и, скорее всего, знавшая, что муж и жена спят вместе, но не до конца понимая почему и зачем. Так принято, так у всех. В стесненных условиях тогдашних жилищ все жили вместе, мало у кого были разные комнаты для детей и родителей. И все, что происходило между родителями, скрывала только темнота ночи.

Хотя игра, не получившая продолжения, на этом закончилась и больше не повторялась, но сестру и Шурика, когда собирались снова в кустах, по привычке поддразнивали женихом и невестой, но и это быстро забылось.

Купание голышом

А Лида была инициатором еще одного достаточно смелого предложения. Как-то после вечерних посиделок она предложила пойти и устроить вечернее купание. Уже наступила ночь, светила полная Луна. И мы побежали на речку, в которой вовсю купались днем, и она была нам хорошо знакома. Прибежали, стали раздеваться, тут Лида говорит, давайте все купаться голышом, чтобы потом не выжимать трусы, они все равно уже ночью не высохнут. И все согласились, поснимали все с себя и бросились в воду. Правда раздевались чуть поодаль слева мальчики, справа девочки. И в воде я не помню, чтобы мы касались друг друга, просто целомудренно купались. Но голыми одних и других все видели при ярком лунном свете. Думаю, девчонкам было интереснее разглядывать мальчишек, чем нам девчонок, у которых еще груди не сформировались и их щелочки, еще не закрытые волосиками, виделись как маленькие черточки между ног, которые они инстинктивно прикрывали руками. Но тем не менее это создавало определенную неясную интригу, и мостик от детской стеснительности к неумолимой взрослости продолжал выстраиваться. Правда стоит отметить, что заводила Лида потому и предложила такое купание, потому что мальчики в этой компании все были не старше девочек, потому что она и другие девочки постарше понимали, что таких мальчишек, как я можно было не стесняться и не ожидать от них какой-то излишней активности при купании в обнаженном виде. Старшие могли бы и поприставать, и пытаться пощупать. А ни я и никто другой таких попыток не предпринимали и даже мысли такие у нас не возникали. Само купание вместе обнаженными уже было смелым и запоминающимся действом.

Соседки

Но все-таки первые воспоминания связаны не с сестрой, а с соседскими девочками. Я продолжал в детстве пытаться понять и осознать свою сущность, а заодно осмыслить почему мы с девчонками разные? И при случае в играх наши интимные различия пытался разглядеть и соотнести: если они есть, то значит они как-то должны подходить друг другу? Это важный вопрос, и он обязательно возникает у начинающего осознавать свою плоть человечка. Возможностей для этого было немного, только если в семье есть сестры или есть девочки-сверстницы в соседях, с которыми приходилось бывать в детских садах, иногда встречаться и во что-то играть. У меня как раз была сестра, она была старше меня, но в этот самый детский период я ничего не могу вспомнить из моего о ней узнавания. И в соседях у нас были девочки – две сестры почти мои ровесницы. И мы с сестрой зимой иногда проводили время с девочками соседками и были хорошо знакомы. Мама работала в бухгалтерии и вынуждена была задерживаться на работе в конторе – время годового отчета. Сестры дома не было, она училась уже пятом классе и осталась у знакомых в соседнем селе. И мама договорилась с соседями оставить меня у них, пока она на работе, так я оказался один с девчонками-соседками. Отца дома не было, была только их мать, которая занималась домашним хозяйством, в котором дел было много, и ей присесть порой было некогда. Нас, чтобы мы не мешались под ногами, загнали на русскую печь. У нас дома тоже была русская печь, но она была маленькой, и на ней с трудом умещались два человека. К тому же у нас не было полатей, продолжения печной лежанки из досок над примыкающим к печи до ближайшей стены пространством. У нас такого пространства не было, не было и полатей, а у соседей печь была большая и были полати, на которых удобно лежать, когда печь очень горячая. Зима-зимой, а на печи жарко и мы были в трусиках и рубашонках. Печь была большая, закрыта занавеской. Нас снизу не было видно, да и кому мы были нужны, когда у хозяйки дел невпроворот. Она без конца выходила на улицу, надо же скотину кормить. На печи было тепло, лежанка застелена толстым стеганым одеялом. Вечерело, но лампы еще не зажигали и на печи было полутемно. Мы играли в карты, была такая простенькая игра «Акулина», что-то рассказывали друг другу. И как-то нечаянно в промежутках стали интересоваться своими особенностями, и возник соблазн подражания взрослым, поиграть в их игры, о которых мы уже догадывались сами по себе, да и условия быта были таковы, что некоторые вещи от детей не спрячешь. Но мы быстро вернулись к своим картам и продолжали играть. Остались только впечатления от условного прикосновения к взрослым тайнам.

К сожалению, такая ситуация больше не повторилась, и наши попытки на этом закончились, во всяком случае я не помню продолжения, хотя они могли быть, но в памяти осталась только это. А в летнее время были другие игры и занятия.

Вскоре жизнь нас развела, и соседи переехали куда-то.

Новые друзья

В поселке появилась семья Черчиковых. Отец был главным зоотехником. В семье были трое детей: Татьяна, ей было уже лет 14, она была ровесницей моей сестры, Виктор, 12 лет, на год старше меня, и младшая сестренка, имя которой я позабыл, но ей было не больше семи. Татьяна подружилась с моей сестрой, а я подружился с Виктором.

Наши старшие сестры увлекались всякими модными новациями, которые узнавали из журнала «Крестьянка», издавался такой журнале для жителей сельской местности. В каждом номере журнала были выкройки для шитья всякой необходимой в быту и даже праздничной одежды. Так вот пошла мода на свободные расклешенные женские трусики, которое не облегали плотно попу и ноги, а были похожи на свободные мужские трусы, прозванные семейными, но более изящные и стильные. Такие трусы стали модными, и многие взрослые, которых мы видели при купании в речке, завели себе такие, как купальные, ведь купаться старались отдельно. И даже купалки, специально выбранные места для купания, были отдельные: мужские и женские, и эти правила не нарушались. Женские были недалеко от дорожки, ведущей к реке, где мало деревьев, а мужские уходили по реке вглубь, где гуще росли деревья, которые нависали над рекой и их толстые ветви служили вышкой для прыжков в воду, чем любили заниматься мальчишки, да и многие взрослые парни. Ну я отвлекся, так вот завели себе такие трусики и наши сестры. Мы кроме всяких прогулок и купаний часто сидели на ступеньках своих домов, а вход в наши дома, которые были подняты примерно на полтора метра от земли, вел через лестницу от 7 до 9 ступеней, и мы располагались кто выше, кто ниже и рассказывали всякие истории и делились новостями. Так вот такие трусики сестер дали нам возможность при перемене девочками поз во время сидения на ступеньках дома, а они чаще всего сидели выше нас, видеть то, что трусики скрывали и для чего были предназначены. Их свободный крой иногда приоткрывал нижние губки. Виктор первый мне это подсказал. И мы сначала случайно, а потом уже целенаправленно старались сесть намного ниже них и, поднимая при разговоре голову вверх, заглядывать под короткие подолы их летних сарафанчиков, которые прикрывали ноги сверху, а под подолом ноги были открыты, и они, забалтываясь, широко их расставляли, а мы ловили эти моменты.

Юные увлечения ПОСЛЕ восемнадцати

ФОНАРИК

Летом мы с сестрой иногда спали на полу вповалку. Увлекшись подглядыванием, я вспомнил, что у меня есть фонарик, который может дать мне новые возможности увидеть то, что скрывается днем, и проникнуть под свободные трусики сестры, когда она лежит рядом и уже уснула. Мне и до фонарика удавалось, как бы нечаянно, касаться ног и попы сестры и проникать пальцами под трусики, которые практически не препятствовали моим как бы нечаянным прикосновениям. Но теперь с фонариком я могу не только нечаянно прикасаться, но и увидеть вблизи и подробно женские прелести сестры. Я брал фонарик под подушку и дожидался, когда сестра уснет. Убедившись, что она крепко спит на боку, повернувшись ко мне спиной и поджав ноги, я осторожно отползал к ее ногам, накрывался ее же простыней, чтобы внешне не был виден свет фонарика, включал его и разглядывал то, что скрыто под трусами, которые слегка спускались и средний шов пускался на нижнее бедро, тем самым мне практически не мешал разглядывать ее письку, так мы между собой называли девчачье хозяйство. Слова: клитор, влагалище, – мы не употребляли, а скорее всего и не знали их. Чаще говорили про сикель, который и был клитором, но ошибочно получил такое название из-за уретры, которая располагалась сразу под клитором, и из нее вытекает моча, т. е. сикает, а что это разные части полового органа мы не представляли, а кто бы нам эту анатомию преподавал. Разглядывал я осторожно, боясь разбудить. Вот розовые пухлые губки и щель, уходящая к животу, окруженная редкими короткими рыжеватыми волосиками. Но доступная мне нижняя часть хозяйства, самое что ни на есть главное место, куда, собственно, и возникало непреодолимое, но мало представляемое желание ворваться членом и что-то пока только воображаемое делать. То, что открывалось в тесноте глазам, очаровывало и, уже давало возможность не только коснуться, а погладить, поводить пальцем и пробовать его запустить внутрь, и нащупать вход в недостижимое таинство. Я подсвечиваю, отодвигаю мешающие части трусов, поглаживаю пальцами по большим губам, вижу между ними складочки поменьше и пытаюсь вставить между ними свой пальчик, который в какой-то момент вдруг нащупал углубление и неожиданно стал в него погружаться. Откуда мне было знать строение женских прелестей, что именно со стороны попы и был главный вход, самый что ни на есть вход во влагалище. Но палец не упирался ни во что, а входил на половину своей длины и даже глубже, не пробуждая, сестру. За этим я четко следил, и любое движение сестры, грозящее пробуждением и моим обнаружением, вынуждало меня тут же гасить фонарь и притвориться спящим, случайно во сне оказавшимся не на своем месте. Мне это нравилось, и я повторял такие познавательные экскурсы несколько раз, так и не будучи разоблаченным. Но наслаждаться картинкой, высвечиваемой фонариком, прощупывание пальчиком складок и погружение пальчика вглубь уже при выключенном фонарике было волнительным.

Сестра не просыпалась и ей, видимо, во сне тоже было приятно ощущать не грубое, а нежное мое поглаживание и пальчиковое проникновение. Википедия подсказывает: «Степень чувствительности внутри влагалища настолько невысока, что менее 14% женщин вообще способны почувствовать, что к стенкам влагалища прикасались», хотя другие источники сообщают, что именно первые 3—4 сантиметра влагалища обладают особой чувствительностью и могут доставлять удовольствие. Но проникая во влагалище, я иногда продвигался пальцем до самого сикеля, но это не было так интересно, как осторожное погружение. Я задерживал пальчик внутри, он чувствовал тепло и влагу. Наглеть я не стал, а довольствовался только таким погружением пальца, что было уже более значительным, чем все предыдущие просто разглядывания, достижением. Так я провел несколько ночей, необнаруженный и неразоблаченный, сестра так ни разу и не проснулась. Этим я ни с кем, не делился. Это осталось только моим, и сестре я никогда об этом не рассказывал, а если бы и рассказал, то мы бы просто посмеялись над моими забавами. Ну кому жалко, если на твои сокровища кто-то посмотрит.

ТЕТКА ИГОРЯ

У меня появился новый друг Игорь. Его семья приехала из другого места и обосновалась у нас. Еще в их семье проживала его тетка, родная сестра матери, Тамара. Она была больным человеком, но не дауном. Она выглядела внешне как здоровые женщины, была даже симпатичной, но было что-то с психикой, и она вела себя во многих случаях неадекватно и порой теряла всякую стеснительность и совершала странные поступки, в которых не отдавала себе отчета. Все говорили, что Тамара не в себе, но понимая, что она больна ей многое прощалось по принципу, что взять с больного человека. Был случай, когда началась целинная эпопея. Ранней весной к нам прибыла группа целинников, которых разместили в клубе, преобразовав его в общежитие. Ребята спали на раскладушках. Было их человек 10. Со временем многие из них переженились и остались в поселке, многие уехали. Их комсомольского пыла хватило на несколько месяцев. Так вот Тамара могла запросто прийти к этим ребятам и залечь на постель тому, кто ей больше всех нравился, чтобы он по возвращении оценил ее подвиг самопожертвования и взял ее, а потом женился. Но тот, на чью кровать она ложилась, понимал с кем имеет дело и просто прогонял ее. Отдаться для нее не было проблемой. Говорили, что ее некоторые трахали, а может это были просто слухи. Но однажды Игорь говорит: «Хочешь посмотреть, как выглядит кунка (таким словом еще мы называли женский орган, чтобы не применять ругательных слов) в натуре, пойдем ко мне, там у нас сейчас Тамара. Она обычно ходит без трусов, и я попрошу ее, чтобы она раздвинула ноги. Она это делает без стеснения. Мы пришли к нему домой, никого, кроме Тамары не было, а она лежала на высокой кровати и дремала. Игорь подошел к ней, разбудил ее и говорит, Том, ну покажи нам кунку. Она стала возражать, но не сильно. Игорь задрал ей халат и обнажился заветный треугольник в конце живота. Волосики были редкие и почти ничего не прикрывали, а прикрывать в таком положении было и нечего. Даже начала складки не выявлялось при поджатых ногах. Он стал просит Тамару: «Том, ну раздвинь ноги, что тебе стоит. Мы только посмотрим и никому не скажем». Она с неохотой вытянула ноги и слегка их раздвинула. Обозначилось начало складки, уходящий вниз в промежность. Игорь, слегка нажимая, стал раздвигать ее ноги. Обнажилась вся складка с очень редкими волосиками вокруг. Игорь несколько раз пытался удержать раздвинутые ноги и потрогать складки, но она стала возражать и сжала ноги. Так что, кроме складок из больших губ, образующих половую щель, мало что удалось разглядеть, разве что чуть выступающие малые губы. Все делал Игорь, я до тела Тамары не дотрагивался. Так что Тамарины достоинства вряд ли способствовали нашему и, в частности, моему просвещению. Но в тот момент и этого увиденного тоже было достаточно. Потому что это не под простыней, а на свету и в открытую. Важно было не то, что успел при этом разглядеть, а сам факт, что ты это видел

Люба из соседнего двора

Мои первые попытках завязать дружбу с девочкой были навеяны подражанием более опытным сверстникам по улице и свидетельствовали скорее об отсутствии у меня долгосрочного плана с последовательным выстраиванием отношений, переходящих в близость. Они были настолько неумелы, и по наивности неуклюжи, что изначально были обусловлены на провал. Но это было все-таки продвижением, пробой жизни на вкус, пробой, не опирающейся на опыт, которого не было. Все эти попытки тем не менее складывались в копилку опыта, хотя и были стихийными, не подготовленными и без стратегии. Они даже тактически были непродуманными и случайными. Все отдавалось на волю случая и первые нестыковки и неудачи в таком общении, естественно приводили к их полному прекращению.

Мы вечерами собирались на улице и делились впечатлениями самыми разными и от увиденных фильмов, прочитанных книг, услышанных рассказов, анекдотов и прочих баек. Были и захватывающие сюжеты с девочками, как героинями очень уж откровенных сюжетов. И старший, рассказывающий такие соблазнительные истории, после своего рассказа обычно, наблюдая наши оттопыренные штанишки, подтрунивал над нами. И конечно всегда в воздухе висел вопрос о дружбе с девочками, которых практически ни у кого еще не было. Была в соседнем дворе девочка Люба почти сверстница. Годы тогда никто не высчитывал, на глаз ровесница, а разница в один или два года в любую сторону в расчет не бралась. Все ее видели и даже слегка обсуждали оценочно, без пошлости, но на предмет возможных мальчишеских отношений.