Фиалок в Ницце больше нет

Саша продиктовала номер телефона квартиры родителей, в которой теперь жила.

Теперь, после их гибели на Памире.

Тут дедушка, который, как она считала, был уже в медикаментозном забытьи, вдруг снова замычал, и энергичная фельдшерица заявила:

– Пациент, кажется, что-то хочет вам сказать.

Саша склонилась над дедушкой и вдруг поняла, что он пытается из последних сил что-то вложить ей в руку. Это была связка ключей, которую он до этого прижимал к животу.

– Ы-ы-ы-ы… Картины-ы-ы-ы-ы…

Погладив дедушке по небритой щеке, Саша заверила:

– Не беспокойся, деда, я за всем прослежу. Ты хочешь, чтобы я, пока ты в больнице, жила в твоей квартире, чтобы с картинами ничего не произошло?

Дедушка сжал ее руку. Ну да, он при смерти, а думает об одном: о своей коллекции…

– Да, конечно, все будет хорошо. Но теперь вам, деда, пора. Я тебя навещу в больнице!

– Ы-ы-ы-ы-ы!

Похоже, дедушка на полном серьезе хотел, чтобы она, как и он сам, не покидала его квартиру, охраняя его коллекцию. Ну уж нет!

– Так, нам в самом деле пора, вы закончили? – спросила энергичная фельдшерица. – Или хотите поехать с нами?

Дедушка снова подал голос, явно давая понять, чтобы Саша осталась.

– Разрешите воспользоваться вашей ванной? – спросила энергичная фельдшерица, и Саша провела ее к одной из двух, которые имелись в квартире дедушки, а потом опустилась на стоявший в углу стул и закрыла руками лицо.

И почему это все обрушилось на нее? Ей девятнадцать, а она уже круглая сирота. Родителям было чуть за сорок, а они погибли на Памире. Дедушку же накрыл инсульт, и кто знает, он, может быть, и не выкарабкается.

И что тогда?

Тогда, судя по всему, она останется одна-одинешенька: без единого ближайшего (да и дальнего) родственника, но зато с несколькими сотнями дедушкиных картин!

Оторвав руки от лица и стараясь удержаться от слез, Саша вдруг поняла, что дверь в ванную комнату открыта. Встав со стула, она прошла в одну из комнат, дверь которой она специально прикрыла – и которая стояла теперь нараспашку.

Энергичная фельдшерица, промаршировав обратно из ванной не к дедушке в коридор, замерла на пороге, обводя взором стены, которые снизу доверху были завешаны картинами – в рамах и без, большими и маленькими.

– У вас тут прямо Эрмитаж! – заявила она хрипло, и Саша смущенно добавила:

– Дедушка живописью интересуется.

Энергичная фельдшерица же, пройдя через всю комнату к большим, во всю стену, окнам, захлебнулась от восторга:

– У вас отсюда Спас на Крови виден! А Троицкий мост, если разводят, ведь наверняка тоже? Вот это вид! Не то что у меня в Мурине…

Саша почувствовала себя крайне неловко – ну да, государство выделило ее дедушке, академику, профессору, дважды доктору наук, многолетнему декану географического факультета МГУ, вице-президенту Географического общества СССР, одному из основателей и заместителю главного редактора специализированного журнала «Геоморфология», еще в конце шестидесятых квартиру во Втором доме Ленсовета на Карповке, при этом на последнем, восьмом, этаже.

Дедушка вечно боялся, что с крыши кто-то может спуститься и ограбить его, поэтому долго стремился переселиться на этаж или два ниже, но в итоге, к счастью, оставил эту затею, потому что она была бы сопряжена с переносом всей его коллекции чужими людьми.

Ну да, Саша была в глазах этой энергичной фельдшерицы белой костью, никчемной внучкой кабинетного ученого, к тому же создавшего свой собственный частный Эрмитаж, – и что с того?

Хотела бы эта энергичная фельдшерица, чтобы ее родители погибли при сходе лавины на Памире, а дедушку, единственного близкого родственника, хватил инсульт?

– Да, неплохо у вас тут, очень даже неплохо! – произнесла энергичная фельдшерица, осматриваясь по сторонам. – И как картин у вас тут много! Дедушкины?

Чувствуя, что праздное любопытство чужого человека ей неприятно, Саша ощутила небывалое облегчение, когда коллега фельдшерицы громко позвал ее, заявив, что им пора.

Уже в общем коридоре энергичная фельдшерица назидательно заметила:

– Вы держитесь, все будет хорошо!

Как все может быть хорошо, если уже плохо?

И только когда «скорая» увезла дедушку, Саша вдруг поняла, что знает лишь, что повезли его в НИИ имени Джанелидзе. До недавних пор НИИ располагался в центре, а потом переехал в Купчино.

Она даже толком не знала, как туда теперь добраться.

Чувствуя, что ей хочется плакать, Саша поднялась обратно на восьмой этаж, в опустевшую квартиру, забитую картинами и лишившуюся своего обитателя, дверь которой она, конечно же, несмотря на данные дедушке клятвенные обещания, попросту оставила открытой. Она долго возилась с разнообразными замками и сигнализацией (хорошо, что сразу после смерти родителей ей дедушка показывал: на всякий случай, и вот этот всякий и наступил), а потом, все же справившись, раскрыла окна и, несмотря на морозный воздух, достала пачку сигарет и закурила, глядя вдаль и стараясь ни о чем не думать.

Потому что было страшно.

Смена энергичной фельдшерицы Светланы Игнатьевны завершилась после трех, а домой, в пролетарское и расположенное на отшибе Мурино, она попала только под вечер. Дети, эти неблагодарные спиногрызы, конечно же, делать уроки и не намеревались, пришлось с ними снова собачиться – старшая вздумала дерзить, поэтому пришлось в воспитательных целях оттаскать ее за волосы, а младшенький снова стал ябедничать на сестру, за что получил подзатыльник, а потом примирительный поцелуй.

Со своим дорогим супругом, отцом этих спиногрызов, Светлана Игнатьевна рассталась еще три года назад, после того как пронюхала, что он изменяет ей с их лахудрой-соседкой. Она выгнала его из дома, а он, собрав свои манатки, переселился к этой самой соседке.

Эта сладкая парочка, ничего не стеснявшаяся, и не думала переезжать, а вместо того мозолила глаза Светлане Игнатьевне своим показушным семейным счастьем, которое увенчалось теперь рождением малютки, дочурки ее бывшего и лахудры-соседки.

Какое-то время Светлана Игнатьевна хотела отравить этих негодяев, даже всерьез размышляла о том, при помощи какого сильнодействующего медикамента из тех, к которым она, работая на «скорой», имела доступ, это сделать.

Но в итоге никаких таких глупостей не совершила, потому что судьба, вероятно смилостивившись, послала ей новое счастье: Гришу.

Гриша был большим, лысым и немногословным. И – тут отрицать было нельзя – похожим на хряка. Впрочем, в тех кругах, где он уже давно и тесно вращался, у него такое «погоняло» и было: Хряк.

А круги, в которых вращался Гриша, были, надо отметить, далеко не самые академические, скорее даже совсем не: Гриша, являвшийся членом того, что теперь в СМИ новой свободной России было принято именовать организованной преступной группировкой, отмотал четыре года на зоне. А познакомилась Светлана Игнатьевна с ним во время одного из своих вызовов – она оказала исполосованному ножом пациенту квалифицированную первую медицинскую помощь, не стала никуда сообщать о более чем подозрительных обстоятельствах (ее вызвали после завершения одной из бандитских разборок) и даже взяла на себя уход за пациентом – за соответствующую мзду, конечно: ложиться в больничку он не желал.

Да и не мог, потому что ему надо было находиться в строю, принимая участие в криминальной войне за передел сфер влияния в Питере.

А дальше Хряк превратился в сердечного друга Светланы Игнатьевны (и одним своим видом навел немалый страх на ее бывшего и его новую пассию – все же месть сладка!), она стала регулярно оказывать медицинскую помощь кое-каким его корешам, а один из них весьма интересовался доступом к наркотическим средствам…

Дурой Светлана Игнатьевна не была, всегда соблюдала осторожность, но и свою выгоду упустить тоже не хотела. Наркотиками она не занималась, разве что понемножку. А так лечила всех этих бандюганов, не желавших светиться в государственных учреждениях, имея с этого неплохой навар, а помимо всего прочего хапнув Гришу-Хряка в любовники.

Она знала, что была у него только номером два, так как у Хряка имелись жена и детишки, но тут уж выбирать не приходилось. В обычной жизни немногословный, в делах постельных Хряк был более чем энергичным, и это не шло ни в какое сравнение с бывшим Светланы Игнатьевны, который теперь лебезил перед ней и трепетал перед ее новым грозным приятелем, называя его при редких встречах по имени-отчеству.

Одного этого было достаточно, чтобы связаться с криминалом.

Ну а помимо морального удовлетворения Светлана Игнатьевна получала и кое-какое финансовое. На «скорой» она что зарабатывала – верно, сущие копейки! А тут еще и Союз накрылся медным тазом, и медицина вообще оказалась не у дел.