Последний отзыв
Да, первый рассказ из сборника, что я успела прочитать, что надо! И написано хорошо, и содержание необычное, но жизненное. Очень понравилось, хотя там...
Далее
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Моя система воспитания. Педагогическая поэма
Год написания книги
1935
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– А я по глазам вижу, что вы так думаете.
– Отстаньте.
– А что это такое, скажите?
– Да ничего и говорить не буду. – Оксана тоже покраснела.
– Нет, скажите. Ну, скажите.
– Довольно, Лапоть.
– Не знаете.
– Знаю.
– Честное слово, вы думали, что это ячмень, а это пшеница.
– И без вас знаю, что пшеница, – сказала Оксана, но в это время Рахиль ойкнула и села на межу в полном бессилии.
Лапоть разревелся на все поле:
– И без меня знаете? Пшеница? От агрономы какие.
Оксана беспомощно оглянулась и встретилась с моим, вероятно, тоже ироническим взглядом. На глазах у нее заблестели слезы.
– Ку-ку-ку-руза. Слышите, кукуруза, какая там пшеница, – в лицо Оксане закричал Лапоть.
Оксана обиделась и повернула назад. Рахиль с межи подняла голову и протянула:
– Не, это не кукуруза.
Я завидовал Лаптю, умеют же люди наслаждаться жизнью. Шере один оказался настоящим рыцарем. Он догнал Оксану и успокоил ее:
– Вы не сердитесь. Что же тут такого, что вы не знаете. Зато он не знает того, что вы знаете.
– Да что вы мне говорите? Что вы мне говорите? – закричала сквозь слезы Оксана. – Вы лучше скажите, что это такое?
– Это? Ячмень, конечно.
– Ячмень? Ах, какое животное.
Лапоть поспешил удрать далеко вперед и не слышал, как Рахиль, сидя по-прежнему на меже, отрицательно покачала головой и лукаво недоверчиво посмотрела на Шере:
– Нет, это не ячмень.
Тут уже и мы присоединились к торжеству Лаптя. Трудно было пожалеть это прелестное существо – Рахиль. Но и Рахиль ведь нас не жалела. Даже в полном поражении она еще продолжала издеваться над нами:
– А я думаю, что это тимофеева трава, есть ж такой хлеб – тимофеева трава? А я читала, что есть.
И теперь на верхней площадке молотилки, когда Лапоть напомнил студенткам недавнее прошлое, защищалась от Лаптя только одна Оксана. Рахиль предпочитала подальше держаться от поля сражения, вероятно, не будучи крепко уверенной, что и на самом деле мы молотим пшеницу.
Я люблю молотьбу. Особенно хороша молотьба к вечеру. В монотонном стуке машин уже начинает слышаться музыка, ухо уже вошло во вкус своеобразной музыкальной фразы, бесконечно разнообразной с каждой минутой и все-таки похожей на предыдущую. И музыка эта, такой счастливый фон для сложного, уже усталого, но настойчиво неугомонного движения: целыми рядами, как по сказочному заклинанию, подымаются с обезглавленного стога снопы, и после короткого нежного прикосновения на смертном пути к рукам колонистов вдруг обрушиваются в нутро жадной ненасытной машины, оставляя за собой вихрь разрушенных частиц, стоны взлетающих, оторванных от живого тела крупинок. И в вихрях, и в шумах, и в сутолоке смертей многих и многих снопов, шатаясь от усталости и возбуждения, смеясь над усталостью, наклоняются, подбегают, сгибаются под тяжелыми ношами, хохочут и шалят колонисты, обсыпанные хлебным прахом и уже осененные прохладой тихого летнего вечера. Они прибавляют в общей симфонии к однообразным темам машинных стуков, к раздирающим диссонансам верхней площадки победоносную, до самой глубины мажорную музыку радостной человеческой усталости. Трудно уже различить детали, трудно оторваться от захватывающей стихии. Еле-еле узнаешь колонистов в похожих на фотографический негатив золотисто-серых фигурах. Рыжие, черные, русые – они теперь все похожи друг на друга. Трудно согласиться, что стоящая с утра с блокнотом в руках под самыми густыми вихрями призрачно склоненная фигура – это Мария Кондратьевна; трудно признать в ее компаньоне, нескладной, смешной, сморщенной тени, Эдуарда Николаевича, и только по голосу я догадываюсь, когда он говорит, как всегда, вежливо-сдержанно:
– Товарищ Бокова, сколько у нас сейчас ячменя?
Мария Кондратьевна поворачивает блокнот к закату:
– Четыреста пудов уже, – говорит она таким срывающимся, усталым дискантом, что мне по-настоящему становится ее жалко.
Хорошо Лаптю, который в крайней усталости находит выходы.
– Галатенко! – кричит он на весь ток. – Галатенко!
Галатенко несет на голове на рижнатом копье двухпудовый набор соломы и из-под него откликается, шатаясь:
– А чего тебе приспичило?
– Иди сюда на минуточку, нужно…
Галатенко относится к Лаптю с религиозной преданностью. Он любит его и за остроумие, и за бодрость, и за любовь, потому что один Лапоть ценит Галатенко и уверяет всех, что Галатенко никогда не был лентяем.
Галатенко сваливает солому к локомобилю и спешит к молотилке. Опираясь на рижен и в душе довольный, что может минутку отдохнуть среди всеобщего шума, он начинает с Лаптем беседу:
– А чего ты меня звал?
– Слушай, друг, – наклоняется сверху Лапоть, и все окружающие начинают прислушиваться к беседе, уверенные, что она добром не кончится.
– Ну, слухаю…
– Пойди в нашу спальню…
– Ну?
– Там у меня под подушкой.
– Що?
– Под подушкой говорю…
– Так що?
– Там у меня найдешь под подушкой…
– Та понял, под подушкой…
– Там лежат запасные руки.
– Ну, так шо с ними робыть? – спрашивает Галатенко.
Другие электронные книги автора Антон Семенович Макаренко
Другие аудиокниги автора Антон Семенович Макаренко
Последний отзыв
Да, первый рассказ из сборника, что я успела прочитать, что надо! И написано хорошо, и содержание необычное, но жизненное. Очень понравилось, хотя там...
Далее