Эстетический страшный суд

– Какая бездна невежества! А ведь ты еще не самый необразованный из тех, кого я знаю; ну да что с вас, с людей, взять.

Отдельно следует отметить, что слово «люди» Миша всегда произносил так, словно сам он существовал совершенно отдельно от людей, составляя какой-то особый биологический вид и даже, вероятно, не биологический, а какой-то совсем особый. Вид, существующий в одном-единственном экземпляре. И этот самый вид (назовем его Михаилус омнисайентиус) продолжал вещать:

– … ну да что с вас, с людей, взять… Запомни на будущее: кифаристы – это те, кто играет на кифаре, а кифареды – это те, кто под кифару поют. Барды, так сказать, исполнители авторских песен. Ну что, запомнил разницу?

– Слушай, Михаил, я давно тебе хотел сказать, что не стоит так с людьми.

– Чего не стоит?

– Не стоит смотреть на людей свысока и всячески опускать их.

– Почему это не стоит? Да и вы сами себя опускаете. Если вы не знаете элементарных вещей.

– Ты тоже многого не знаешь.

– Я уже сказал тебе, что знаю ВСЁ.

– Всё знаешь, значит? Тогда скажи-ка мне, в какой день Эккерман в первый раз встретился с Гёте.

Это я его хорошо подцепил. Дело в том, что моя специализация – Гёте. Всё, что связано с его жизнью. Тут уж я спец. А вопрос: «В какой день будущий биограф, а точнее даже летописец жизни Гёте, Эккерман, встретился со своим кумиром?» – один из моих коронных вопросов, – когда я хочу блеснуть своей эрудицией и поставить оппонента в тупик. В общем, когда я веду себя как Михаил, а в каждом из нас сидит Михаил Надое?вский. Вот я и спустил своего Мишу на Мишу доподлинного.

– Ну, так что ты молчишь?

– А я не обязан отвечать на все задаваемые мне вопросы. Я не автомат по выдаче справок, – презрительно бросил Миша, не желая признавать свое поражение.

– Да-да-да… – насмешливо протянул я ему в такт. – «Я не автомат по выдаче справок». Ты не знаешь просто.

– Чего это я не знаю?

– Не знаешь, когда они в первый раз встретились. А может, ты даже и не знаешь, кто такой Эккерман.

– Это ты не знаешь ничего кроме того, кто такой Эккерман. Типичная жертва образовательной специализации. Вцепился в своего Гёте и эксплуатируешь его. Ради зарплатки. А чтобы о том же Гёте судить, – тут надо иметь широкий кругозор.

– Ладно-ладно, об этом мы в другой раз поговорим. А дату тебе назвать слабо… Не знаешь даты.

– 10 июня 1823 года… – лениво перебил меня Миша. – В первый раз они встретились 10 июня 1823 года. Правильно? Чего молчишь?

– Тогда скажи мне…

– Я спросил, правильно я назвал дату или нет?

– А я хочу спросить…

Тут я, конечно, повел себя несколько недостойно – очень уж мне не хотелось признавать, что он назвал правильную дату, так что я хотел перевести разговор на другую тему, но Миша, разумеется, не отдал захваченную им инициативу и бесцеремонно перебил меня:

– Всё, что ты мог спросить, ты уже спросил. Но, вообще говоря, это был уж совсем детский вопрос. А вот лучше ты мне скажи, какого цвета был диван в комнате Гёте – когда они в первый раз встретились: Эккерман и Гёте. Какого цвета был диван?

– Диван?

– Да, диван.

– При чём тут диван?

– «…на полу лежал ковер; красный диван и такого же цвета стулья делали меблировку очень веселой…». Это я цитирую твоего любимого Эккермана, «Разговоры с Гёте». Как видишь, даже в твоей области я более эрудирован. Так что запомни на будущее – при первой встрече Эккермана с Гёте диван в комнате Гёте был красного цвета. Ну ладно, мне пора. Пойду в библиотеку; на днях вышел новый труд по нейрофизиологии – на японском – надо почитать, специально для меня отложили. Вряд ли там будет что-то, чего я и так не знаю, но надо убедиться. Заодно японский попрактикую, давно я ничего на японском не читал. Адье.

И Михаил, торжествующий, сияющий, и как никогда более самодовольный, ушел в свою чертову библиотеку, а я остался стоять на месте – оплеванный и разозленный.

– Кифаристы, понимаешь, кифареды… О нейрофизиологии он пойдет читать… японский практиковать… Красный диван. Вот сволочь самодовольная…

Житие философа

Глава первая. Рождение Философа из духа вопрошания

Чтобы человек родился философом, ему должно уж очень сильно не повезти. Посмотрите вокруг – философов очень мало, а настоящих философов так и просто не найти. И это правильно, ведь что составляет суть жизни философа? – философ по преимуществу размышляет. Это бы еще ладно, но он размышляет черт его знает о чем, во всяком случае, совсем не о том, о чем размышляют все нормальные люди. А даже если и о том, то не так. Нет, человек – это существо, всеми силами уклоняющееся от обязанности думать; философ же – это человек, предающий всё остальное человечество, постоянно напоминая ему о его прямой обязанности. Незавидная доля.

Нашему герою очень сильно не повезло – он родился философом. Не знаю, как уж так вышло; должно быть его мать во время беременности слишком долго думала – стоит ей рожать этого ребенка или не стоит? И, когда прерывать беременность было уже поздно, решила, что не стоит. Так и становятся философами: когда задают себе мучительные вопросы и приходят к тупиковым ответам.

Впрочем, детство философа прошло вполне сносно, – ведь он еще не догадывался, что он философ. Его юность уже была омрачена подобными догадками, молодость же его была полностью отравлена. Случилось так, что он влюбился и предмет его любви ответил, то есть ответила, ведь это был не просто предмет, но девушка, – так вот, любимая философом девушка ответила ему взаимностью. Что еще нужно человеку для счастья? Человеку – ничего, а вот философу для полного счастья нужно было еще понять, что такое любовь. «Слушай, любимая, а что такое любовь?» – спросил он у своей возлюбленной. «Это то, что мы чувствуем по отношению другу к другу», – вполне разумно ответила ему девушка. «Это не определение», – резонно заметил философ. «Мне плевать на определения», – радостно ответила девушка. «Плевать на определения? – удивился философ. – Но как мы можем любить друг друга, если даже не знаем, что такое любовь, а доказать, что мы это знаем возможно одним единственным способом – дать определение любви». «Не будь философом, просто люби», – посоветовала философу девушка, и этот совет невозможно не посчитать самым разумным из всех возможных советов. Но если ты философ, то не быть философом уже нельзя. Это было бы логическим противоречием, а нет ничего другого, что бы вызывало так мало заботы у влюбленных и так много заботы у философов, как логические противоречия.

Нетрудно догадаться, что вскоре влюбленные поссорились, а еще через некоторое время расстались. Так девушка стала несчастной (впрочем, уже где-то через полгода она нашла себе вполне практичного бойфренда без всяких ненужных мыслей в голове), а молодой человек стал философом, то есть он тоже стал несчастным человеком, но не на полгода, а навсегда…

Да, кстати – дал он определение любви или не дал? Дал, конечно. Любовь – это чувство, мешающее думать о чем-либо ином, кроме предмета любви. Теперь, за отсутствием возлюбленного предмета, уже ничто не мешало философу думать обо всем, о чем он захочет.

Впрочем, что это я говорю? У философов есть возлюбленный предмет, и всем он известен, ибо все знают, что философы влюблены в мудрость. А что такое мудрость? – это именно то, во что влюблены философы.

Глава вторая. Философ в школе

Когда философ учился в школе, он всё ещё не знал, что он философ. Он был самым обычным учеником. Соответственно, и радовало и огорчало его то, что обычно радует и огорчает всех обычных учеников, а именно, его радовала отмена уроков и огорчали сами уроки. А так как уроки отменяют редко, то в школьной жизни философа было больше огорчений, чем радостей.

И все-таки, хотя наш философ еще и не знал, что он философ, но всерьез задумываться он начал уже в школе, ведь когда ты философ, то знаешь ты об этом или нет, задумываться над происходящим всё равно приходится. Но вот беда, в школе с ним ничего не происходило. Ничего, о чем можно было бы подумать, так что думать ему оставалось только о том, как это так происходит, что с ним ничего не происходит. Он лишь зубрил урок за уроком, чтобы сегодня забыть вызубренное вчера, назавтра забыть вызубренное сегодня, послезавтра забыть вызубренное завтра, и так далее.

Так он и закончил школу, а когда впоследствии пытался вспомнить об этом времени, то выяснялось, что вспоминать ему и не о чем. «Школа, – решил философ, – это здание, в которое на протяжении одиннадцати лет зачем-то ходят ученики». Но зачем? – это так и осталось для философа неразрешимой загадкой.

Глава третья. Философ на работе

Философ любил работать, но окружающие почему-то упорно считали его бездельником. «Чем ты занимаешься?» – спрашивали у философа. «Я занимаюсь философией», – не без гордости отвечал наш философ. «Чем, чем?» – недоуменно переспрашивал вопрошающий. «Философией», – чуть менее уверенно и даже несколько застенчиво повторял философ. «Чем?» – в голосе вопрошающего уже явственно слышался еле-еле сдерживающийся смех. «Да так, ничем», – вынужден был признаться философ. «Вот я и говорю, что ты бездельничаешь, занялся бы делом». Философ сказал, что он только сегодня занимался одним весьма непростым и крайне интересным делом – конспектировал «Теорию справедливости» Джона Ролза, но его собеседник так и не понял, зачем философ это делал, к тому же он не знал, кто такой Джон Ролз.

– Тебе что, платят за твои конспекты? – продолжал он пытать философа.

– Нет, просто они мне необходимы для работы.

– Так ты все-таки работаешь? Что ж ты сразу не сказал? Если работаешь, то я готов взять обратно свои слова насчет твоего безделья.

– Ну конечно, работаю. Ты когда-нибудь конспектировал непростые тексты? Если да, то ты вынужден будешь признать, что это самая что ни на есть работа.

На этот раз собеседник философа уже не смог сдержать смеха.

– Друг мой, ответь мне на один вопрос, который я тебе уже задал ранее. Платят тебе за то, что ты делаешь, или нет?