М.Ю.Л.

– Тебя, кажется, не спрашивали, – одернул его Александр.

– Зачем вы так грубо? – вступился за Василия Михаил. – Ни к чему это.

– Пожалуй, что и ни к чему, – согласился Александр. – Да он сам виноват – как будто и рад, что его свысока третируют. А, Вася, не прав я?

– Правы, как же вы можете быть неправы? Десять миллиардов раз правы.

– Видите, Михаил. Он сам напрашивается.

– Он напрашивается, а вы не ведитесь. Человека третируют, он привыкает и начинает вести себя так, как будто напрашивается на третирование – вот его и дальше третируют, причем всё больше и больше, – а он всё больше напрашивается.

– Это уже как будто новая история начинается, – снова не без ехидцы заметил Вася. – Жил на свете человек, которого все третировали…

– Видите – таких персонажей не третировать, так они враз распускаются.

– Ничего, ничего… Жил на свете человек, которого все третировали. Это он меня хорошо поддел… Славно поддедюлил, если уж литературным языком выражаться.

– Поддедюлил – словцо-то какое! Где-то я его встречал, но так сходу не вспомню – где. У Достоевского где-то, – призадумался Александр.

– Какое – у Достоевского. Гоголевское словечко. Типично гоголевское, – выразил свое мнение Василий.

– Достоевское, достоевское, – стоял на своем Александр. – Михаил нам сейчас подтвердит, что достоевское – он-то наверняка помнит.

– Подтверждаю, что гоголевское[13 - «А ведь признайся, брат, ведь ты, право, преподло поступил тогда со мною, помнишь, как играли в шашки, ведь я выиграл… Да, брат, ты просто поддедюлил меня. Но ведь я, черт меня знает, никак не могу сердиться». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Монолог Ноздрева)], – улыбнулся Михаил. – Но я со своими историями и словечками влез, а вы нам так свою историю и не дорассказали.

– Я уж и забыл, где остановился, – сказал немного раздосадованный своим поражением в споре Александр.

– Как же, как же, – снова напомнил о себе победитель Василий. – На гламурной красавице с обложки и остановились. Той самой, на которую смотришь – она вроде красавица, а на самом деле – испеченный диаволом крокодил. Вы еще из-за этого крокодила с отцом разругались.

– Да не из-за нее, я же сказал. Разругались мы совсем по другим причинам, а тут еще эта история с гламурной «красавицей»; ну, я ему и высказал пару слов.

– А он?

– А он мне пинка под зад. Проклял, лишил наследства и выбросил на улицу. Звучит, как в романе девятнадцатого века, но и в двадцать первом веке такое случается.

– А из-за чего вы изначально поссорились-то, вы нам так и не рассказали.

– Верно, не рассказал, хотя это самое главное и есть. Я хотел свой собственный бизнес открыть, а из отцова бизнеса, соответственно, уйти. Он и не то, чтобы сильно возражал, но его взбесило, что именно за бизнес я хотел открыть. А хотел я замутить (ужасное слово – и совсем не гоголевское!), так вот, хотел я организовать свое издательство.

Здесь Михаил, несмотря на всё свое величаво-непоколебимое спокойствие, заметно оживился и почти воскликнул:

– Издательство!

– Именно. Давняя моя мечта. Тут придется небольшую предысторию рассказать – о том, как моя жизнь складывалась. Отец всегда деньги зарабатывал – такой, знаете, купчина настоящий, разве что без бороды. Заработал, прогулял, – и опять на заработки. Заработал, прогулял – на заработки. Романтика![14 - «– Что он теперь обо мне подумает? – А чего ему думать? Завидовать будет. – Завидовать? – Ну а как же. Он – кто? Инженеришка рядовой, и все. Ну что у него за жизнь? Утром на работу, вечером – с работы. Дома – жена, дети сопливые. Ну, в театрик сходит, ну летом в санаторий съездит, в Ялту. Тоска смертная… А ты? Ты – вор, джентельмен удачи. Украл, выпил – в тюрьму. Украл, выпил – в тюрьму. Романтика! А ты говоришь… Конечно, завидует». («Джентльмены удачи». (1971). Реж. Александр Серый. Авторы сценария: Георгий Данелия, Виктория Токарева)] Но это я шучу, хотя гулякой он был и отменным – как и зарабатывальщиком, впрочем. Крепкий мужик и одновременно рубаха-парень. Но, как часто бывает с такими грубоватыми гуляками, жену он себе нашел почти полную противоположность – образованную и тихую «хорошую» девушку, библиотекаря.

– Каким же ветром его в библиотеку занесло?!

– О, это часть семейной легенды. Полагаю, что ложь, ну да легенда как сложится – опровергать ее уже бесполезно. Как сказали, что Менделеев увидел периодическую таблицу, когда ему во сне упало яблоко на голову – всё, значит, так оно и есть. Да и мать говорила, что это правда – не про Менделеева, а про отца. Якобы он редкую книгу искал – хотел подарок кому-то там сделать; надеюсь, хоть, деловому партнеру, а не постельной партнерше. Книгу ему насилу выдали (редкая книга), а он ее и подарил – возвращать и не подумал. Безумный штраф еще заплатил. Вообще, отец вокруг любого дела умел какой-то нездоровый шум и возню устроить – есть такие люди. А параллельно он в мою будущую мать влюбился, если только можно назвать его темную страсть столь чистым именем[15 - «… в натуре Гуго была наклонность к безрассудным и жестоким шуткам, что и сделало имя его притчей во языцех во всем Девоне. Случилось так, что этот Гуго полюбил (если только можно назвать его темную страсть столь чистым именем) дочь одного фермера, земли коего лежали поблизости от поместья Баскервилей». (Артур Конан Дойль. «Собака Баскервилей»)]. Произвести впечатление он умел, в этом ему не откажешь. Хвост распушил – и давай очаровывать. В общем, скоро и свадьба состоялась, а через какое-то время и я на свет божий выплыл. Отец был из тех отцов, которые детьми (пока они маленькие) интересуются мало, так что я больше на материнском попечении находился. Мелкая, но характерная деталь: отец настоял, чтобы мать бросила работу. Ну а что остается женщине без работы? Дом и ребенок. Домом она почти не занималась, готовить не умела и не любила (да отец и редко когда дома ел) – в общем, занималась она почти исключительно мною. А больше всего любила она мне читать. Жюль Верна и Конан Дойля – пока я был маленький, а как чуть подрос, так и более серьезную литературу, вплоть до Толстого с Достоевским. Очень любил я эти чтения, особенно ласково-баюкающий материнский голос. Любящие мамы – лучшие аудиокниги на свете.

А потом мама умерла, мне тогда было двенадцать лет. Темная история. Когда я подрос, отец решил, что пора меня, как он сформулировал (в присутствии мамы) «оторвать от материнской сиськи», а то я, мол, девчонкой вырасту. Решил и сделал: забрал меня и поселил в отдельной квартире, причем мама даже не знала – где. Для нее это было концом всего, что хоть как-то привязывало ее к жизни. Результат: осенью отец забрал меня, а уже зимой мамы не стало. Я почти не сомневаюсь, что она покончила с собой, хотя официально она умерла от воспаления легких, – ну да кто не хочет жить, найдет способ умереть. Можно, например, заболеть и не лечиться… – а я самолично видел, как во время болезни мама подошла к окну и распахнула его, подставив свое больное тело под порывы ледяного ветра. Я вскрикнул, мама смутилась и сказала, что ей не хватает воздуха… Вскоре она и слегла так, что уже не встала. Вы спросите: как я мог увидеть и вскрикнуть? – ведь я тогда уже не жил дома. Это правда, но память иногда играет с нами странные шутки. Мне кажется, я видел эту сцену – скорее всего раньше – тогда мама тяжело болела, но выздоровела, хотя, похоже, уже тогда она больше хотела умереть. А может, я просто всё себе нафантазировал – не знаю… Но под конец она и так всё время была в подавленном состоянии: из-за неудавшегося брака и отсутствия каких-либо занятий и перспектив. Какое-то время они с отцом сильно ругались (мама находила переписку с девицами в его телефоне), а потом она не то чтобы смирилась, но понемногу снизошла на нет. Только я и поддерживал ее на плаву, а теперь и меня забрали. В общем, она очень быстро превратилась в тень, заболела и умерла.

В конфликтах с отцом я, разумеется, всегда был на ее стороне; я в этом смысле чисто фрейдистский ребенок – маменькин сынок, ненавидящий отца. А уж когда мама умерла, моя ненависть достигла апогея, и я смотрел на отца не иначе как на убийцу. Впрочем, даже сейчас я виню в ее смерти именно его, и уверен, что прав.

Сами понимаете, что при таких условиях наши с отцом отношения выстраивались туго, а после смерти мамы он наконец вплотную «занялся» мною. Убив маму, он захотел убить во мне и всё, что она в меня вложила. Отец вообще хотел вылепить из меня «настоящего мужчину», в самом таком пещерном понимании. Хотя нет, не в чисто пещерном, а в сочетании пещерного понимания с современным. То есть внешне – цивилизованный человек, а на самом деле – всё тот же мужик с дубиной, всех мыслей у которого – как бы побольше территорий пометить и самок обрюхатить. Он мне так прямо и говорил: «Всё, что в книгах написано, и всё, чему вас в университетах учат – муть[16 - «А видите вот эту саблю? вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия – все это ка зна що, я плевать на все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати». (Н. В. Гоголь. «Тарас Бульба»)]. Правда жизни испокон веков не меняется. У кого сила, тот и правит. У кого деньги, тому и поклоняются. Посмотри кругом и убедишься, что я прав. Все эти рефлексирующие нищеброды, которыми заполнена вся эта так называемая литература – сплошь какие-то недоделки. Читал я как-то … „Над пропастью во ржи“, что ли… Этому парню просто ремня надо было вовремя всыпать – он бы школу враз и закончил. Так нет, с ним носятся как с писаной торбой, а сам он носится со своими подростковыми мыслишками и комплексами. Сцена с девушкой по вызову – апофеоз просто! Что делать с ней не знает – и давай разводить антимонии по поводу как ему ее жалко, или что там…[17 - «Но я совершенно не знал, о чем с ней говорить. Хотел было спросить, как она стала проституткой, но побоялся. Все равно она бы мне не сказала. – Вы сами не из Нью-Йорка! – говорю. Больше я ничего не мог придумать. – Нет, из Голливуда, – говорит. Потом встала и подошла к кровати, где лежало ее платье. – Плечики у вас есть? А то как бы платье не измялось. Оно только что из чистки. – Конечно, есть! – говорю. Я ужасно обрадовался, что нашлось какое-то дело. Взял ее платье, повесил его в шкаф на плечики. Странное дело, но мне стало как-то грустно, когда я его вешал. Я себе представил, как она заходит в магазин и покупает платье и никто не подозревает, что она проститутка. Приказчик, наверно, подумал, что она просто обыкновенная девчонка, и все. Ужасно мне стало грустно, сам не знаю почему». (Дж. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи»)] А вы, глупцы, всё это читаете, и сами потом такими же недоделанными подростками остаетесь».

Книги он вообще ненавидел до самозабвения. Помню, как-то он прокомментировал документальный фильм про нацистов: «Книги и евреев в печку – это правильно». Как видите, помимо того, что он был книго- и жено-ненавистником (точнее, сексистом, то есть женолюбом и женоненавистником одновременно), был он еще и антисемитом. Расистом, точнее – никогда он не упускал случая пошутить про негров, которые не хотят, чтобы их называли неграми. «Как негра ни назови – белее он от этого не становится», – пошучивал он. Вообще, репертуар его расистских подколок был неисчерпаем, но, удивительное дело, если бы вы впрямую спросили у него: расист ли он, то он бы ответил, что – нет, не расист. После чего обязательно добавил бы: «У меня даже есть друг-еврей». О, этот друг-еврей! – каждый современный расист считает себя обязанным иметь такового, чтобы уже полностью развязать себе руки и городить любую расистскую хрень. Я, кстати, так и не увидел этого загадочного друга отца. Подозреваю, что все друзья-евреи антисемитов являются такими же воображаемыми, как и воображаемые друзья одиноких детей. Современность, слава небу, нетерпима к расизму, так что расистам приходится как-то выкручиваться, обманывая в том числе и самих себя. Однако, перефразируя расистскую подколку отца: сколько бы расист ни называл себя не-расистом, меньшим расистом он от этого не становится. Но это так, к слову. Вернемся к моему отцу. Книгофоб, женоненавистник, да еще и расист. Чудное сочетание! Он даже составил длиннющую родословную, по которой выходило, что он является самым чистокровным русаком (а всякий «не-расист» почему-то считает своим долгом доказать, что в нем нет ни капли чужой крови), ведущим свой род от каких-то там уже не вспомню кого из времен Ивана Третьего, а то и еще раньше. При этом Гитлера он не любил, называл истеричкой, а вот про Сталина говорил: «Правильный мужик, суровый». Впрочем, это к делу отношения не имеет – так, еще один штришок к портрету.

Но в одном я бы отдал отцу должное – он вполне разумно не подпускал меня к большим деньгам. Не знаю, может, это просто от жадности, ну да не суть. Главное, что лет до пятнадцати я вообще не понимал, что являюсь сыном миллиардера, а когда до меня наконец дошло, очень мне захотелось получить свою часть пирога, ну хотя бы пирожок, так сказать, но отец был непреклонен: «Мне не нужен избалованный сынок богатых родителей; пока сам не заработаешь – больших денег не увидишь». Но я их видел, конечно, – только со стороны. И деньги большие, и больших людей с большими деньгами. А как со стороны на эту публику посмотришь, так частью этой публики уже не очень и хочется быть. Но как бы то ни было, а, закончив университет (отец, при всей своей нелюбви к обучению, и мысли не допускал, чтобы я остался без диплома[18 - «Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год еще бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю ученость и советовал, как мы уже видели, детям вовсе не заниматься ею». (Н.В Гоголь. «Тарас Бульба»)]), в бизнес отца я все же впрягся. Отец был тем еще тараном (тиран-таран); если ему что в голову пришло, то противостоять ему мог только человек со сходной силой воли. А я слабовольным не был, но просто я тогда сам не очень-то понимал, чего мне от жизни надо, поэтому плыл по течению, а направлял это течение отец. В общем, я жил тогда, как почти все живут – что-то делал, непонятно зачем, думая иногда: неужели так вся жизнь и пройдет? В голове – котировки акций и всякая прочая дребедень. Одно время я даже книги читать перестал. Наверное, года за три ни страницы не прочел.

Впрочем, это я сейчас так скептически о том времени говорю, а тогда, помнится, здорово я во все эти бизнес-дела втянулся. Хватка у меня была отцовская, да и голова соображала. Знаете, есть свое извращенное удовольствие в том, чтобы следить, как увеличиваются циферки на счете. Вроде как действительно что-то важное происходит. Да и вообще – азарт, адреналин, даже романтика своего рода: утром – деловые переговоры в Париже, вечером – в Риме; женщины роскошные вокруг порхают – эти самые мадамы глянцевые, крокодилы силиконовые. В общем, отец уже почти восторжествовал – я уже почти превратился в самого что ни на есть настоящего мужчину. Еще бы немного и…

Но потом я случайно наткнулся на один текст. В инете. Он назывался «Сон смешного читателя» – стилизация под рассказ Достоевского «Сон смешного человека». Надеюсь, вы читали «Сон смешного человека»?

– Думаю, в нашем купе все и всё читали, – предположил Вася Глупов, Михаил же задумчиво промолчал.

– И я так думаю. А рассказ из инета я вам сейчас тоже прочту, он совсем короткий, а без него и мой рассказ дальше не пойдет. Так что я посчитаю вас как бы Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном, а сам превращусь в доктора Мортимера, читающего им древнюю рукопись[19 - « – Это, по-видимому, какая-то запись. – Да, запись одного предания, которое живет в роду Баскервилей. – Но, насколько я понял, вы пришли посоветоваться со мной по вопросу более практическому и более близкому к нам по времени. – Да, животрепещуще близкому! Он не терпит отлагательств, его надо решить в течение суток. Рукопись совсем короткая, и она имеет непосредственное отношение к делу. С вашего позволения, я прочту ее вам. Откинувшись на спинку кресла, Холмс сомкнул концы пальцев и с видом полной покорности судьбе закрыл глаза. Доктор Мортимер повернулся к свету и высоким скрипучим голосом начал читать нам следующую любопытную повесть древних времен:…» (Артур Конан Дойль. «Собака Баскервилей»)].

Томский достал планшет, несколько секунд ушло у него на поиски требуемого текста, после чего он начал читать:

Сон смешного читателя

Я смешной читатель. Они называют меня еще сумасшедшим, что ж, они правы, наверное, хотя мне-то так не кажется. Их смешит, что я принимаю всё прочитанное в книгах за чистую монету, им кажется, что это ненормально, ну а я не пойму другого – разве, когда они читают книги, то не думают, что всё это взаправду? Когда-то мне довелось читать Декарта, а он говорит, что сомневаться можно во всем, кроме сомневающегося во всем «я». Но я не согласен. Сомневаться можно во всем, кроме того, что написано в книгах, причем в книгах художественных. Раскольников, Константин Левин, Джейн Эйр, Шерлок Холмс – разве можно хоть на миг допустить, что их не существует? Нет, это никак невозможно. Декарт просто не дожил до их появления, а то, верно, согласился бы со мной. С кино та же история, и с мультфильмами, естественно, тоже. Причем, например, диснеевского мульти Винни-Пуха, конечно, не существует, а вот советский мульти-Винни-Пух, тот самый, созданный Хитруком, Заходером и Леоновым, конечно же, бессмертен, ну или, как я подозреваю, переживет даже и Винни-Пуха Милна. Но это я немного уклонился в сторону, хотя и не совсем, потому как всё сейчас увяжется в одно: и книги, и фильмы.

А тогда я читал «Властелина колец» Толкиена, кстати, одна из моих любимых книг – пусть бы кто-нибудь попробовал сказать, что Гэндальфа и Арагорна не существует! Смешно ведь, правда? И вот чтение подходит к концу, а я в сотый юбилейный раз подхожу к Ширу, где, как оказывается, в отсутствие спасающих Среднеземье хоббитов начали твориться всякие темные дела… Тут-то меня и накрыла весть: «Властелина колец» экранизировали! Некто Питер Джексон экранизировал. Ну и шума же было вокруг этой экранизации! – я, понятное дело, не мог пропустить ее. Собрался я, значит, и пошел в кино. Темные дела, творящиеся в Шире, оказались ничем по сравнению с темными делами, творящимися на экране. Я смотрел на гламурный Шир, на опереточных черных всадников, на свеже-нашампуненного Арагорна, и на сердце у меня становилось все тяжелее. Как я досидел до конца не помню, так же плохо я помню, что со мной творилось долгое время после просмотра. Друзья смеялись надо мной, они говорили мне, что это ведь только кино, да и кино неплохое, – я говорил им, что смертельно ранен, подобно Фродо, пронзенному кинжалом короля-призрака. Они смеялись и над этим, им всё казалось смешным. А я ждал продолжения. Не знаю почему, но я должен был досмотреть этот фильм до конца. Испить чашу, так сказать. Так я прожил целый год, или сколько там прошло до того, как на экраны вышла вторая часть экранизации. Чего же все-таки я ждал? Что вторая часть будет лучше? Что по мановению волшебной палочки злые чары рассеются, и мы увидим мир Среднеземья не только мысленным взором читателя, но и физическим взором зрителя? Конечно, ничего такого я не дождался, хотя вторая часть вроде как и оказалась чуть лучше первой, если можно говорить о чем-то лучшем в отношении чего-то настолько плохого. Но, если даже вторая часть и была чуть лучше, то мне, после ее просмотра, стало только хуже. Друзья же смеялись надо мной пуще прежнего, кто-то даже сказал, что «он, пожалуй, еще помрет от горя – вот смеху-то будет», – я тогда запомнил эти слова. А что в них смешного? – чистая логика. Приобщаясь к реальности, живешь; приобщаясь к небытию, перестаешь и существовать. Я всегда подлинно жил лишь когда читал «настоящие» книги и смотрел «настоящие» фильмы – ничего не будет странного и в том, если я умру, погрузившись в пространство фильма небытийного. Вооружившись такого рода логичными, хотя и неконструктивными мыслями, я стал ждать выхода третьей, заключительной части экранизации. Дождался кое-как, хотя жизнь, кажется, и вправду уже еле-еле теплилась во мне. Третья часть, как я смутно и предвосхищал, добила меня. Чем ближе Фродо подбирался к Ородруину, тем и я всё ближе приближался к царству теней. Я буквально чувствовал, как жизнь покидает мое тело, и когда по экрану лениво поползли титры, мне показалось, что я умер, а на самом-то деле я заснул. Да, прямо в кинотеатре, при всей суматохе, которая всегда сопровождает поползновение титров, – когда включается свет, все поднимаются и продвигаются к выходу.

И снится мне, что я страшно разбогател, – что у меня в кармане лежит 100 миллионов не то долларов, не то евро. А ведь у меня в руках до этого никогда не было больше 10 тысяч рублей. Ну ясно, голова у меня пошла немного кругом, я бросился в книжный магазин и скупил все книги, какие мне только приглянулись, – а 100 миллионов как были, так и остались почти нетронутыми[20 - «Остап каждый день считал свой миллион, и все был миллион без какой-то мелочи. Он прилагал все усилия, обедал несколько раз в день, пил коллекционные вина, раздавал непомерные чаевые, купил перстень, японскую вазу и шубу на хорьках. Шубу и вазу пришлось подарить номерному, потому что Остап не любил возиться в дороге с громоздкими вещами. Кроме того, в случае надобности он мог накупить еще множество шуб и ваз. За месяц, однако, истрачено было только шесть тысяч». (И. Ильф. Е. Петров. «Золотой теленок»)]. Тогда, подобно Остапу Бендеру в схожей ситуации, я стал тратить деньги на всякие глупости – а на что их еще и тратить? – ходил по каким-то ресторанам, покупал какие-то ненужные мне вещи, подумывал даже о том, чтобы отправиться в кругосветное путешествие на собственной яхте, – но, честно говоря, я просто не знал, что мне делать с деньгами и всё больше воспринимал их как некую обузу, которую надо поскорее сбросить со своих плеч. В самом деле, когда у тебя миллион, это еще куда ни шло, но 100 миллионов – это явный перебор. И вот иду я как-то (во сне) мимо кинотеатра и вижу афишу: «Властелин Колец». Меня прямо как громом поразило. Вся боль, которую я пережил в реальности, обрушилась на меня и во сне. «Вот бы, – подумал я, – нашелся человек, который бы экранизировал „Властелина колец“ по-настоящему, чтобы перечеркнуть впечатление от увиденной фальшивки. Да где же найдешь такого человека, а главное, где взять деньги на экранизацию?» Тут-то меня и озарило: ведь деньги-то у меня есть!

Тут, как это и бывает во сне и в кино, произошел скачок во времени, и вот уже оказывается, что я режиссер и снимаю «Властелина колец». Дело, как водится, идет трудно. Просмотр кандидатов на роли, поиск натуры для съемок, десятки крупных, сотни средних и тысячи мелких проблем. А еще надо в бюджет уложиться. 100 миллионов евро-долларов, еще вчера бывшие грандиозной суммой, теперь вдруг оказались суммой едва-едва достаточной. Впрочем, и во сне я понял, почему я оказался обладателем именно 100 миллионов, а не, скажем, миллиарда. Миллиард оказался бы для меня тем же самым, чем были для меня сто миллионов в начале сна – чем-то излишним, что пришлось бы растрачивать на всякие глупости. А 100 миллионов приходилось экономить и тратить лишь на то, что необходимо, а не на компьютерное моделирование всяких троллей, которые всё равно выглядят до ужаса ненастоящими, или крепостей, которые всё равно выглядят крепостями из компьютерной игры. Много я ломал голову над тем, как решить проблему спецэффектов, а ведь без них всё равно не обойтись – или обойтись? Во всяком случае, я быстро определился с общей кино-эстетикой моего «Властелина» – он будет похож на «Дерсу Узала» Куросавы. Сам Дерсу – просто идеальный хоббит, жаль, нет ему подходящего хоббита-прототипа из книги – он как бы и Бильбо, и Арагорн, и Том Бомбадил в одном образе. И то, как они (Дерсу сотоварищи) идут по тайге – именно так мне и хотелось бы, чтобы хоббиты вышагивали по Среднеземью. Чтобы всё было по-настоящему, чтобы поменьше было всякого открыточного. Конечно, без чудес всё равно не обойтись. Как воссоздать сказочный Лотлориен, как снять вскипевшее смрадом мрачное озеро возле Мории, как изобразить черных всадников, чтобы они не выглядели просто дядями в черных капюшонах? Думать приходилось о многом, но я не унывал, я верил, что все проблемы решаемы. И вот, когда я очутился возле одного мрачного горного озера, которое привело меня в полный восторг, настолько оно совпадало с моим представлением о том, каким должно быть озеро из книги, я… проснулся.

Титры подходили к концу – оказывается, я и проспал-то всего несколько минут! Но если засыпал я уже почти развоплотившимся в призрак, то проснулся бодрым, как будто бы я и вправду режиссер, летающий с одного конца страны в другую в поисках натуры для съемок. Жизнь вернулась ко мне, и я теперь точно знал, что делать. Мне нужны деньги – 100 миллионов евро, ну или хоть долларов. И вот уже три месяца как я работаю не за страх, а за совесть – и уже отложил на свой кино-счет 30 долларов (по 10 в месяц). Друзья смеются надо мной, но я-то верю – начало съемок не за горами. 100 миллионов – не миллиард все-таки, добыть можно, лишь бы вера была.

Смешной читатель. (М.Ю.Л.)

– Вот такой рассказ… Что скажете?

– Концовка забавная, – сказал Вася Глупов, в то время как Михаил Юрьевич сосредоточенно-задумчиво смотрел на Александра Сергеевича.

– Концовка-то забавная, но мне по прочтении было вовсе не до смеха. Я же как будто про самого себя читал. Вплоть до того, что и «Властелин колец» – одна из моих любимых книг, и экранизацию Джексона я терпеть не могу, и о том, чтобы экранизировать «Властелина» «по-настоящему» – и об этом я, помню, думал. Да только вот есть между мною и героем этого рассказа одно существенное отличие.

– У вас есть деньги.

– В том-то и дело, что и есть, и как бы и нет, то есть тогда ведь не было. Деньги были у отца. А я вдруг понял, зачем мне нужны деньги, понял, в чем состоит мое предназначение. Я должен поддерживать Культуру. Финансово и организационно. Так я обрел смысл жизни – благодаря рассказу, случайно найденному в инете. Впрочем, это мои сегодняшние мысли, а тогда я еще не мыслил так глобально, как теперь. Тогда я просто подумал, что хорошо бы было запустить свое издательство. Просто для начала. А первым изданным мною автором должен был стать этот самый смешной читатель – М. Ю. Л. Я поклялся отыскать его и напечатать. Искал я его, искал, но так и не нашел. Что это вы на меня так странно смотрите? – спросил Томский у Михаила.

– Да вот думаю – признаваться или нет, но лучше уж, видно, сейчас признаться, а то потом смешнее выйдет.

– В чем признаться-то?

– Мой это рассказ.