Сказка с (не)счастливым концом(?)

– Тише, тише, Паша. Успокойся. – через секунду на Пашу словно накинули большое теплое одеяло, все его чувства притупились, оставив на переднем плане лишь чудовищную усталость. – Я обещаю, что у тебя все будет хорошо. Ты выберешься. МЫ выберемся из этой передряги вместе. Я решу вопрос с едой и всем остальным. Передохни немного.

У Паши перед глазами поплыли черные круги. Единственное, что он смог сделать – это добраться до кровати и рухнуть на нее без сил, стянув с себя грязные шмотки. Его тут же засосала в себя черная дыра, в которой не было ни мыслей, ни реальности, ни бытия.

В приемной у Первого было очень тесно. Нет, само по себе помещение было довольно большим, около пятидесяти квадратов. Но Гурвичу казалось, что стены давят на него с четырех сторон, а потолок так низок, что, того и гляди, придавит затылок тысячетонным прессом. Гурвич был удивлен даже не самим фактом вызова на ковер к государю, а тем, что этот вызов состоялся столь скоро. Пропажа пациента обнаружилась лишь около пяти часов назад, и вот он, совершив вояж в кабине военного вертолета, сидит в ожидании… чего? Гурвич не хотел об этом задумываться. Да и секретарь Первого, сидевший за огромным столом из какой-то особо ценной породы дерева, заставленным добрым десятком телефонов, своим видом наводил на Николая Васильевича непонятную тревогу.

Гурвич знал, что все сотрудники ближнего круга Первого набирались из ветеранов различных спецопераций, проходящих не только в России, но и за ее пределами. Об операциях Гурвич, сам бывалый служака, знал от заслуживающих доверия источников, но даже упоминание этих событий вызывало в нем стойкую неприязнь. Все-таки, это были очень специфические дела.

Но, в случае с секретарем, дело было в ином. Каждый раз, когда тот бросал быстрый взгляд на Гурвича и встречал глаза недавнего пашиного знакомца, по телу Николая Васильевича пробегала волна мелкой дрожи. Он вспоминал, как в один из немногочисленных отпусков поехал в Мексику (запрет на выезд за границу сотрудников его уровня не касался) и решился там на погружение с белыми акулами.

Целый день они плыли на судне к месту погружения, которое находилось близ острова Гваделупе. На следующее утро, в семь тридцать по местному времени Гурвич с дайв-инструктором погрузились в клетке примерно на десять метров в толщу вод Тихого океана. Оказавшись на глубине, Николай Васильевич испытал, такое редкое для себя, ощущение спокойствия и умиротворения.

А потом пришли они. Их мертвые немигающие глаза, казалось, притягивали к себе. Сущность Гурвича словно растворилась под натиском холодно-отстраненного, но такого яростного желания уничтожать все живое. Ему говорили потом, что инструктору пришлось буквально отрывать своего незадачливого протеже от прутьев клетки. Дескать, Николай Васильевич поехал кукушкой и всеми силами пытался выбраться из ограничивающего его железного куба.

Парень даже вынужден был бороться с Гурвичем, чтобы сдержать его. К счастью для Гурвича, его инструктор был намного более привычен к подводной среде, чем сам Николай Васильевич, а потому все-таки смог с ним справиться и подать аварийный сигнал на всплытие. Гурвич не любил вспоминать о том случае, но, глядя в мертвые глаза на довольно молодом лице секретаря Первого, не мог не сравнить их с глазами самых совершенных хищников океанских просторов.

Звенящую тишину разорвала длинная и тревожная трель. На красном телефоне, стоящем посередине секретарского стола, замигала лампочка. По левому виску Гурвича медленно ползла крупная капля пота, но он этого не замечал. Его сознание мгновенно заполнил мигающий светлячок.

Секретарь взял трубку и заговорил с невидимым собеседником.

– Семенов слушает, – он перевел взгляд на Гурвича. – Да, он здесь. Пригласить? Хорошо.

– Николай Васильевич, проходите, – обратился он к Гурвичу, аккуратно кладя трубку телефона, словно это была величайшая драгоценность.

Гурвич встал и, сопровождаемый пристальным взглядом секретаря, направился к массивной двери, ведущий в кабинет Первого. Ноги почему-то слушались его не очень хорошо. С каждым шагом идти становилось все труднее, словно он преодолевал густеющий на глазах воздух. Дойдя, наконец, до двери, Гурвич хваткой утопающего вцепился в нее и постоял так секунд пятнадцать. Затем глубоко вдохнул, потянул створку на себя и вошел в кабинет.

Первое, что бросилось в глаза Гурвичу, – две огромные картины в золоченых рамах, висевшие на обшитых деревянными панелями боковых стенах. С полотен на Гурвича взирали Феликс Дзержинский и Наполеон Бонапарт. Если с Дзержинским Гурвичу было все более менее понятно, то присутствие здесь портрета французского правителя стало для него неожиданностью.

– Удивляетесь, почему в кабинете русского правителя висит портрет одного из главных врагов нашего народа? – раздался негромкий, вкрадчивый, но вместе с тем исполненный силы голос.

У Гурвича в голове промелькнула крамольная мысль о том, что он мог бы уточнить, кто из этих двоих на портретах имелся ввиду, но он, конечно же, не стал этого делать вслух. Такой вопрос мог повлечь за собой катастрофические для него, Гурвича, последствия. Он перевел взгляд к дальней стене комнаты и увидел там скромный столик, за которым сидел немолодой сухощавый мужчина. Гурвич поспешно склонил голову в почтительном приветствии.

– Это – напоминание, – не дожидаясь ответа, продолжил Первый. – Подумайте об этом. А при следующей встрече, если нам, конечно, еще доведется с вами встретиться, вы мне расскажете, что надумали.

– Проходите, – государь сделал приглашающий жест ладонью, указывая на небольшой обшарпанный табурет с тремя ножками, который стоял у его стола.

Табурет выглядел настолько неестественно и дико в этом кабинете, что казалось, будто его буквально пять минут назад принесли сюда специально для Гурвича из… Николай Васильевич непроизвольно поежился и отказался додумывать, откуда сюда принесли этот табурет.

Гурвич осторожно присел на краешек табурета и замер, глядя на полированную поверхность столика. В одном его углу стоял красный телефон – точная копия секретарского. В другом углу боком, так, чтобы можно было видеть с двух сторон стола, располагался огромный монитор. По его экрану разливалась непроглядная чернота. В центре же лежала пухлая белая папочка для документов.

Повисло тягостное молчание. Умом Гурвич понимал, что и табурет этот, и маленький размер стола Первого, из-за чего посетитель вынужден был сидеть с ним буквально лицом к лицу, все это – элементы психологического давления. К сожалению, от понимания этого факта лучше не становилось.

– Вы знаете, что про меня говорит этот интернет-идиот? – спросил Гурвича Первый.

Тот от неожиданности не нашелся, что ответить, промямлив нечто нечленораздельное. Гурвич ожидал, что Первый начнет разговор с главного, и уже вспоминал первые фразы своей защитной речи, но этот вопрос окончательно выбил его из колеи.

– Нет, не знаю… Хозяин, – подал он наконец голос. К его небывалому изумлению, голос почти не дрожал, лишь чуть запнувшись при обращении к Первому.

– Ну а в самом деле. Как мне его еще называть? – думал про себя Гурвич. За глаза все граждане России называли президента Первым. – Все лояльные граждане, – мысленно поправился Гурвич. Они понимали, что западное слово «президент» уже не вмещало в себя весь тот функционал, все особенности их лидера. Слово «Царь» было более подходящим в данном случае, но его все еще стеснялись вводить в повседневный оборот. Хотя, Гурвич об этом знал совершенно определенно, на этот счет уже проводились тайные исследования.

По всему выходило, что истекающий совсем скоро президентский срок должен был стать последним для главнейшего человека России. Далее его ожидала коронация, и народ всячески к этому готовили, где-то исподволь, а где-то уже и не особенно скрываясь. Назвать Первого по имени означало признать его в чем-то равным себе, чего Гурвич не мог сделать при всем желании.

Первый внимательно, не моргая, смотрел на Гурвича. В его глазах Николай Васильевич видел вековую мудрость и понимание. Во взгляде Первого чувствовалась способность просветить самые потаенные уголки человеческой души.

И тем не менее, Гурвич повторил более твердо и уже без запинки, будто только сейчас принял для себя важное решение, – Не знаю, Хозяин.

Хотя он знал. Он, как и многие, слишком многие, по мнению Гурвича, граждане, смотрел интернет-трансляции, которые вел этот проклятый оппозиционер. Николай Васильевич делал это для того, чтобы быть в курсе вражеской деятельности, чтобы давать аргументированный отпор сомневающимся в избранности Первого гражданам.

Во всяком случае, так он объяснял причины просмотра этих гнусных передач себе. То же самое он сказал бы и любому. Для этой цели он использовал специальный анонимайзер с дополнительными примочками, разработанными в недрах ГСБ для агентов разведки. Стопроцентной защиты от перехвата не обеспечивало и это программное обеспечение, но, по крайней мере, оно давало хоть какие-то гарантии.

Этот проходимец, Некто, как его именовали органы госпропаганды, избегая называть по имени, чтобы, по словам какой-то «шишки», «лишний раз не пиарить», развил пугающе кипучую деятельность по очернению Первого, его внутренней и внешней политики, а также всего его окружения. Гурвич, и не только он, удивлялся, что Некто до сих пор на свободе. По логике вещей, Некто давно должен был греть нары, как это происходило со многими неугодными режиму людьми до него или замолчать навсегда, что тоже случалось. Однако, он оставался на свободе и организовал в интернете целую кампанию очернения госчиновников.

Некоторые видели в этом знак того, что Некто был под колпаком и защитой у западных соперников России, а страна еще не накопила достаточной силы, чтобы насовсем порвать любые контакты с внешним, несомненно, враждебным, миром. Другие полагали, что оппозиционер чем-то выгоден самому Первому, как бы парадоксально это ни звучало. Гурвич склонялся к первому варианту, но не исключал ничего.

– Я же вижу, что вы мне врете, Гурвич, – с укоризной в голосе произнес Первый. – Ну, да ладно, этот человечек еще получит свое.

– Расскажите мне про инцидент. – он постучал коротко стриженным ногтем указательного пальца по папке и начал развязывать тесемки, скреплявшие ее. Внутри папки оказалась целая кипа документов. Пока Первый перебирал бумаги, Гурвич заметил среди них медицинские отчеты с рентгеновскими снимками, какие-то аналитические записки, доклады очевидцев взрыва – словом, все, что относилось к делу Павла Занозина.

– Хозяин, к сожалению, мы упустили Занозина…

– Я в курсе, Гурвич! – раздраженно перебил его Первый. – Давайте по сути!

– Вы же знаете, Хозяин, – зачастил Гурвич, – с самого начала этот инцидент выглядел несколько странновато! Нетипичный профиль преступления, отсутствие следов взрывного устройства, не подтвержден исполнитель. Хотя некоторые эксперты следственной группы указывают на мальчишку, я в это не слишком верю.

– Слишком быстрое восстановление Занозина, несоразмерное полученным им травмам. Вот что меня действительно волнует! Спасибо вам, Хозяин, за распоряжение о моем прикомандировании к этому инциденту…

– Гурвич, вы же – один из наших наиболее талантливых специалистов по регенерации, – раздраженно сказал Первый, – логично, что, получив озадачившие всех данные об этом Занозине, было принято решение ввести в группу расследователей и вас.

– Да-да, Хозяин, извините.

– Так вы поняли, в чем там дело? – Первый наклонился над столом, приблизившись к Гурвичу чуть ли не вплотную и уперев в него взгляд, в котором просматривалась какая-то… алчность что ли.

– Ну, конечно, – мысленно хлопнул себя по лбу Гурвич, глядя на продолговатое лицо своего повелителя, которое, несмотря на современную, доступную единицам, терапию, не могло полностью скрыть тяжелую печать прожитых лет, – в этом-то все и дело! Как я раньше не догадался о причинах столь пристального внимания Первого к парню! Регенерация, омоложение! Первый, конечно, выглядит очень неплохо для своих шестидесяти шести, но наверняка хотел бы оставаться дееспособным еще долгие годы. А я-то думал, что дело исключительно в желании раскрыть террористическую ячейку!

– Вы знаете, Хозяин, я… мы, честно говоря, не до конца еще во всем разобрались… – Первый с едва слышимым вздохом откинулся назад, – но мы уже близки, поверьте! – умоляюще закончил Гурвич. – В анализах его крови прослеживаются некие аномальные сигнатуры, над расшифровкой которых прямо сейчас бьются лучшие научные умы. К сожалению, мы немного подкорректировали их своими препаратами, и сейчас перед нами стоит задача вычленить и разделить его, так сказать, природные особенности и привнесенные нами компоненты…

– Гурвич! Не уходите в дебри! – строго сказал Первый. – Вы сможете закончить свои исследования без Занозина? Отвечайте прямо!

– Если честно, не уверен, ваше… Хозяин, – сбился Гурвич. – Но мы его, несомненно, найдем! Товарищ Посколитов уже проверяет все возможные пути бегства Занозина! Ему наверняка помогли…

– С Посколитовым я разберусь, Гурвич, – мрачно сказал Первый. – Этот мерзавец по полной программе ответит за свой промах. Так же, как и вахтенные солдаты. Скажите спасибо, что не вы отвечали за охрану объекта.

– Спасибо, – промямлил Гурвич.

– Николай Васильевич, я хочу, чтобы, когда Занозин будет пойман, вы выжали из него все соки, до последней гребаной капли! – Первый помолчал и продолжил, – Или мы выжмем все соки из вас. И не только из вас. Это понятно?

У Гурвича резко пересохло в горле, поэтому он смог только кивнуть головой, не отрывая взгляда от глаз Первого, словно кролик перед удавом.

– Ступайте, – Первый захлопнул папку и махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончена.