Лучший день

Лучший день
Антон Шумилов

У Фортуны забавное чувство юмора, она двулика, её улыбка может быть издёвкой. И даже если тебе кажется сейчас, что удача улыбнулась тебе, обернись, быть может, она одарила вниманием кого-то другого позади тебя.Так, один день в мартовские иды стал лучшим днём для многих. На написание рассказа вдохновила картина «Убийство Цезаря» Карла Теодора фон Пилоти, 1865 г. Рассказ стал результатом обобщения трудов современников событий убийства Цезаря в далёком 44 г. до н. э. и песчинки фантазии автора.

Антон Шумилов

Лучший день

Человек в тоге, облачённый в алую развевающуюся мантию, увенчанный Властью, шёл твёрдым шагом. Стены и колонны холодом мрамора немо приветствовали его. В жаровнях безучастно плясало пламя. Триумфатор обычно не спешил, диктатор не опаздывает, он всегда является только тогда, когда это нужно. И всё же сегодня, конечно, ему это было понятно, он задерживался, да что там, он опаздывал. Его путь в Курии Помпея пролегал в этот раз не через сады с журчащими фонтанами, прекрасной колоннадой и статуями, что в портике за театром. Он шёл через храмовый комплекс, мимо храма Ежедневной Удачи. Однако тёплый весенний ветер всё же разносил ароматы цветов по округе и ясно давал понять, что где-то рядом раскинулись пышные сады. Триумфатор отказался от почётной стражи, как, впрочем, и все они, бряцание амуниции отвлекало от размышлений. Увиденное в храме его очень поразило. Вдруг среди множества звуков шумных улиц Вечного города он едва уловил лёгкое, звонкое мяуканье и моментально обратил взор на кошку, что вышла из-за рельефной колонны храма. Она отряхнула шёрстку, выгибая спинку, потянулась и, пройдя с метр, вновь скрылась за рядом колонн. И едва Триумфатор сделал шаг, как произошедшее заставило его смотреть уже внимательнее. До него вновь донёсся звук, заставивший если не вздрогнуть, то определённо удивиться. Это было точно такое же лёгкое, звонкое мяуканье. Его глаза округлились, на лице читалось изумление, когда следом появилась вторая, но точно такая же кошка. Она, отряхнувшись, выгнула спинку, прошла с метр и скрылась за колоннами храма Ежедневной Удачи.

– Iam vidimus[1 - Римский аналог дежавю.], – сорвалось тогда с его губ.

Триумфатор шёл вперёд, но ничего не видел перед собой. Холодные коридоры курии чеканили громкое эхо, каждый шаг. Проходя мимо жаровен, золотой венец озарялся золотыми бликами и свечением. Он думал о своём, и подумать было о чём. Несмотря на то что многие считали, что главные трудности его позади, и основные сражения он уже с силой выдержал и выиграл, война – это риск, по-другому быть не может. Кто-то даже говорил, что он привык побеждать. Ему предстояла военная кампания против Парфян, и можно говорить разное, а Триумфатор-то сам знал о ситуациях, в которых всё висело на волоске. Но не это занимало его разум. Эхо по-прежнему чеканило его шаги.

– Iam vidimus, – повторил он, из головы не шли эти кошки, а точнее одна и та же, но по какой-то причине прошедшая дважды, это он прекрасно понял.

Эхо шагов перекрыли доносящиеся издалека звуки проигранной борьбы. Едва он вбежал в зал, где должно было проходить собрание, он услышал уже почти безжизненный, на самом краю голос, СВОЙ собственный голос Цезаря!

–Et tu, Brute?

Триумфатор встал как вкопанный, но лишь на секунду. Кто был тот несчастный, он не знал, но мог поклясться, что жертвой был Гай Юлий Цезарь, убит заговорщиками и Брутом. Красная мантия больше не развевалась, золотой венок лежал в крови – растоптанный, в ногах у этого мерзкого Гнея Помпея… И Триумфатор незамедлительно скрылся, видели его или нет неважно, он достиг верных себе людей раньше.

***

15 марта 44 г. до н. э.

Год пролетел стремительно. Обсуждать было приятно, ещё приятнее было ощущать. Даже мурашки шли по коже от мысли, что задуманное воплотилось в жизнь. Но разговоры ведут к действиям до поры и должны в один момент смениться делами. Решимость исключительное качество, однако стоит ниже ума, который стоит, пожалуй, только ниже мудрости. Ведь, забегая вперёд, мы знаем, что о них сказали: «Проявили отвагу мужей и разум… детей». Решимость порой слепит, а путь к какой-то цели по прямой в жизни не всегда самый короткий. Однако это качество ведёт к действию, содеянному.

Приготовления к заговору были заблаговременными, но время диктует своё, мы предполагаем, а высшие силы располагают. Всё пришлось делать в спешке. Цезарь отбывал на войну с Парфянами. Подготовка была проделана основательная, посягнуть они решили на невозможное, они решили низвергнуть ни много ни мало бога. Смелости придавала правда, их правда. Заговорщики не хотели знать, что Правда чьей-то быть не может, и убивали они всё же человека, в первую очередь. Но сомнения были давно, а возможности не вмешиваться или тем более что-либо остановить, изменить прошли ещё раньше. Жребий брошен!

С такими мыслями следовал в Курию Помпея в этот день, в мартовские иды, один юноша. Он был один, но не одинок и поэтому твёрдо смотрел в сегодняшний день, День Перемен. Опоясанный кинжалом под тогой, на последнее заседание Сената явился Марк Юний Брут, вершить суд. Мысли и противоречия не оставляли его, он убеждал себя, постоянно убеждал, что убивает не человека, не бывшего любовника своей матери, не того, кто много раз помогал, но узурпатора, тирана!

Сенат собирался в курии, располагающейся за Театром Помпея, в портике прямо за секцией театра. Зал собрания представлял собой римскую экседру с изогнутой задней стенкой и несколькими уровнями сидений. Стены были украшены декоративными мраморными с золочением вставками, а пол красивейшей мозаикой. Но всё внимание, конечно, забирала на себя высокая статуя Гнея Помпея Великого и сидение ведущего заседание, место Цезаря. Огромные залы притаились и приготовились созерцать великие свершения Могучих. В остальном царил лёгкий полумрак, пламя жаровен не могло изгнать всех теней из этих пространств. Сенаторы уже были на местах.

Ему навстречу шёл Гай Кассий Лонгин, они поприветствовали друг друга и, отойдя ближе ко второму венцу сидений, встали. Брут как бы небрежно взглядом окинул присутствующих, единомышленники были здесь, словно змея под камнем, затаились они в ожидании удара. Всё было готово, но… он не пришёл, опаздывал. Тревожные мысли метались в голове Брута: «Мы были неосторожны, нас раскрыли». Всегда в такие минуты приходят сначала только самые мрачные мысли.

– Узнал о заговоре? – шепнул ему шурин и друг Гай Кассий Лонгин.

Паника среди «защитников республики» возрастала с каждой секундой ожидания. Кажется, даже становилось душновато. Марк ловил на себе много как бы мимолётных взглядов. Словно змеи, шипя, негромко переговаривались те, у кого был сговор. Они, конечно, делали вид, будто бы всё было как всегда, только это было не так. Напряжение нарастало. Кажется, даже тени стали какие-то другие, взирающие, ничего не упускающие, бдящие.

Неосведомлённые сенаторы же, напротив, лениво взирали на округу, кто-то общался, стоя группами по несколько десятков человек, другие предпочитали шумной беседе в компании собственные измышления. Время сейчас не шло, оно тянулось, медленно. В эту секунду не верилось выражению, будто время – это бушующий океан с водоворотами событий или же река, нет, сейчас оно было вязкое, словно смола. К двоим явно ожидающим чего-то людям подошёл третий.

– Всей душой желаю вам счастливо исполнить то, что задумали, но советую не медлить, про вас уже заговорили.

Марк и Кассий переглянулись, кинжал под тогой словно жёг тело.

Вдруг в курии появился человек, не облачённый в тогу, кто-то притих, кто-то рассматривал его с любопытством, другие же, поняв, что это «никто», не удостоили вошедшего больше и взглядом. Он же пришёл только к одному и, быстро пробежавшись «по лицам» и наметив нужного ему гражданина, уверенно зашагал к нему. Вид у пришедшего был взволнованный, а взгляд обеспокоенный. Он поприветствовал двух граждан и протянул записку Бруту, после чего, бряцая амуницией, незамедлительно удалился.

Брут развернул записку, глаза побежали по строкам.

На его лице при этом словно сгущались тучи. Это гонец, принёс весть о внезапной болезни его верной супруги Порции. Это известие его даже разгневало. «Неужели она узнала, что мы в ловушке?» – он уже думал, что заговор раскрыт, а жена просто хочет выдернуть его из пекла в последний момент.

– Республика обречена, – прошипел Брут сквозь зубы.

Кассий Лонгин с волнением наблюдал все эти перемены на лице своего родственника и, не выдержав, прервал молчание:

– Что там? Там о нас? Или же личное?

Брут бросил решительный взгляд на шурина и едва успел что-то сказать, как услышал эхо решительной поступи. Он просто смял и сжал в кулак записку.

Всё было хорошо, слухи ходили разные, и истину среди их абсурдного множества Цезарь не увидел. И вот твёрдый, но одинокий шаг возвестил, что всё идёт как задумано, Цезарь пришёл один.

Брут бросил короткий взгляд на Луция Тилия Цимбра. Вот он момент, которого все они ждали. Цимбр поспешил к Цезарю, и все заговорщики в едином порыве двинулись за ним. Он просил за своего брата в изгнании, остальные, согласно плану, якобы присоединились к его мольбам. Брут шёл и сжимал рукоятку кинжала под тогой. Он старался выглядеть как обычно, надеялся, что это удавалось. Все они обступили Цезаря. «Сейчас это свершится», – читалось в их взглядах, они не сводили глаз с тирана.

– Нет! Он недостоин, – прервал всех жестом Цезарь, и Цимбр схватил его за тогу и потащил на себя.

«Это знак», – озарилось сознание заговорщиков мыслью. Все выхватили кинжалы. Публий Каска первым нанёс удар. Словно жгучая, пламенеющая волна прокатилась по телу Цезаря. Его алая мантия скрыла первые следы крови, и он ещё был жив.

– Негодяй! – воскликнул Цезарь и схватил его за руку. – Что ты делаешь?

Словно волна неистового гнева захлестнула окруживших его. Мир вокруг и около восьмисот сенаторов словно перестали для них существовать, они не думали ни о чём, кроме того, что тиран ещё жив. В едином порыве, озаряя блеском и десятками бликов лезвий, на Цезаря сыпались беспорядочные удары. Каждый хотел, должен был поразить его хотя бы раз. Жар тел ощущался там. Через многочисленные раны изливалась кровь, раздавался стойкий запах. Брут с кинжалом пытался протиснуться к тирану. Он лидер этого заговора, и Цезарь должен получить удар и от него. Вид вздымаемых и обрушивающихся кинжалов был фоном, всё, что они замечали. Цезарь крутился на месте, вырваться не получалось, его блокировали. От каждого нового удара его осекало словно плёткой. И вот их взгляды встретились. Когда Брут занёс кинжал, он будто бы на секунду задумался: «Ведь этот человек спасал меня несколько раз, пощадил моего родственника и одарил должностями, – но тут же с горячностью возразил себе: – Но может ли честность быть запятнана несколькими частными вмешательствами в чью-то судьбу?» Слова Цицерона громом звучали сейчас в его сознании: «Двойная тревога угнетает меня при мысли о тебе, Брут, так как и сам ты лишён республики, и республика лишена тебя». И рука сама, ещё вперёд мысли, обрушила нож. Тиран украл у всех республику. В этот момент Цезарь произнёс лишь обрывок фразы, часть греческой поговорки.

– И ты, дитя моё?

Почему он это сказал, Марк не понимал, ведь сделал он это не для себя. Убил тирана ради Республики. Все знают эту фразу: «И ты, мой сын, почувствуешь вкус власти». Удар кинжала пришёлся Цезарю в пах, следом ещё несколько уколов осадили его, и он пал у ног статуи Гнею Помпею Великому. Кровь вслед за вырываемыми кинжалами брызгами со звонкими звуками разбивалась в кляксы, ударяясь о мрамор, пачкая прекрасные мозаики. Тоги заговорщиков обильно обагрились алым. Тога тирана от хаотических ударов разъярённой группы и тщетных попыток выбраться из этого круга боли взметнулась и закрыла ему лицо. Золотой венец, сорвавшийся с головы, со звонким бряцаньем, озаряясь сияющими бликами, упал на холодный пол, как символ кончины тирана.

Заговорщики переглядывались, тяжело дыша. Кто-то хищнически улыбался, у кого-то блестели остервенелые глаза. Брут с удивлением заметил, что был легко ранен в руку, должно быть, его зацепил кто-то из своих. Чувство радости, даже гордости, переполняло его. Мысли его были высоко, они восстановили Республику, подобно его предкам рода Юниев, свергнувших последнего царя Рима. Когда кинжалы перестали сверкать, а тоги граждан были обагрены, тело с низвергнутым венцом лежало недвижимо. Из-под алой мантии Цезаря медленно расползалась багряная лужа. Зазвучал прерывающий воцарившуюся тишину голос Брута:

– Тиран пал! – провозгласил Марк, поднимая окровавленный кинжал.

Глаза их сверкали блеском, первая паника от дерзости содеянного ушла. Теперь лишь разгорячённый пыл, жадно хватающие воздух рты и остервенелые взгляды, одурманенные смрадом крови – результатом проигранной борьбы. Но всё, на что они рассчитывали, рухнуло. Зал почти с восьмисот сенаторами затих, стояла мертвецкая тишина, только шаги Брута и тяжёлое дыхание убийц.

Все с ужасом взирали на происходящее. Как ни надеялись заговорщики, их посыл был расценён однозначно: словно свора голодных хищников, накинулись они на Цезаря и, звеня кинжалами и толкаясь, едва не поранив себя в беспорядочном буйстве, совершили они убийство. В том, что увидели сенаторы, не было чести. Брут крутанулся на месте и повторил:

– Тиран пал!

Но увидел лишь лица, перекошенные от ужаса дерзкого убийства прямо на их глазах. Молодые и пожилые, смотрели все с одним взглядом – смеси страха и презрения. Никто не посмел вмешаться, но теперь будто прозвучала команда к действию. Все как один, словно живая река, кинулись к выходам. Зал заполнился гамом и шумом множества ног, охов и возгласов. Павшего Цезаря у ног статуи Помпея никто тронуть не посмел.

Спустя какое-то время молчание воцарилось в курии, атмосфера стояла гнетущая, тишина. Потрескивающее пламя, безучастно пляшущее в жаровнях, не нарушало её.

– Сенат не с нами, – раздался чей-то взволнованный голос.

– Всё кончено, – уже с некоторой паникой подхватил другой голос и с лязгом металла бросил кинжал на великолепную мозаику на полу. За ним последовали ещё несколько заговорщиков и побросали окровавленные кинжалы на холодный мрамор.

– Ты прав, для него, – съязвил третий голос, указывая на тело Цезаря. – Дело сделано! – воскликнул он после, эхо понесло это по просторам, устланным полумраком. Он явно пытался успокоить дрогнувших. – Ничего не изменишь, они пока что как паства без пастуха, скоро привыкнут.

После некоторого замешательства от скорой неудачи сразу после оглушительного успеха, от того, что не удалось произнести речь, и от того, что он не был услышан, Марк вернулся к реальности и словом пресёк все разговоры и невнятные бурчания среди сообщников:

– Ты прав, тиран пал, сенат не посмеет пойти против нас, если с нами будет народ, действуем по договорённости, теперь мы должны оповестить Рим. Больше здесь нечего делать, – он бросил короткий взгляд на золотой венец на полу и добавил: – Сегодня мы творим историю! – закончил говорить Брут с блеском в глазах.