Призрачная нить. Сборник

– Форт, возьми суку!

Пес бросился на Аню стремительно – огромный, разъяренный, он врезался в нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь воздух, и она не смогла закричать – засипела что-то, хватая окровавленным ртом вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее, оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил ли муж на звонок, она закричала что было мочи.

– Госпооооди, Жеееняяя, пожалуйста! Помоги нам!!!

Именно так. Помоги НАМ.

Он не забыл. И никогда не сможет.

Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было темно – словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывали 6-29.

Странно, – подумалось ему, – так тихо…

Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни звука. Как будто все замерло в ожидании – сотни окон были похожи на протянутые к дверям Кувуклии свечные фитили, ждущие благодатного огня.

А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?

Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью глупого, выдуманного чуда.

Вчера, когда он в очередной раз напивался в 'Копеечке' – забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса – он так и сказал широченному, похожему на калач лицу бармена.

'Чудес не бывает'

Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.

'Не бывает их. Понимаешь?!'

А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?

Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде, лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой 'Блек Лейбла'.

'Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, – подумал он, потянувшись к бутылке. – У несчастливых наутро только одно желание – пить дальше'

Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими ручьями стекал по его небритым щекам.

Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был лучшим практикующим гинекологом когда-то…

'Ты видишь, что с тобой творится, Женя?' – спросила как-то главврач. Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что главврач похожа на эту осень – странная красота, еще не увядшая, но не вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.

'Я никогда не приходил сюда пьяным' – сказал он тогда. Он, правда, верил в свои слова.

'Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился… Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!'

'Все мы мечтали о другом'.

Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.

'Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить'.

Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем мире – как и верили, что такие места полнятся призраками. В последние месяцы роддом был именно таким. Находясь здесь, Евгений словно смотрел фотографии незнакомых людей, на которых ему было плевать. Но снова и снова листал альбом из приличия, с резиновой улыбкой слушая восторженные комментарии к каждому фотоснимку. А когда дело доходило до детских фотографий, ему хотелось кричать.

Как бы он ни старался, он не мог затереть память того жаркого дня. Когда спустился в пойму и нашел их там – ее, с дырой вместо живота, и ребенка, растоптанного в пыли.

Евгений поставил бутылку обратно на газетную вырезку, а потом сдвинул ее в сторону, так чтобы было видно малыша. Обтер губы и подумал, что это не его сын.

'Что ты носишься с этой вырезкой, думаешь, это что-то изменит?!'

Это был их последний разговор с Яном. Они собирали его вещи, и газетный снимок вылетел из нагрудного кармана Евгения, когда тот нагнулся, чтобы застегнуть чемодан.

'Мертвые должны жить в прошлом. Так сказала бабушка!'

'Ну да… – ответил он своему сыну и сунул снимок обратно в карман. – Тогда почему сама не оставит мертвецов в покое?'

Ян зло посмотрел на него, но больше не проронил ни слова. А через полчаса его забрала Анина сестра – ему, действительно, лучше было пожить с ней. Для двенадцати лет слишком тяжелое испытание – видеть, как спивается твой отец.

Евгений покосился на газетную вырезку:

– Ты не мой сын.

Он снова потянулся к бутылке, но вздрогнул от телефонного звонка. Домой в шесть утра ему могли звонить только с работы.

Он обернулся: телефон стоял на тумбочке в темной прихожей. Старый дисковый рудимент, чудом избежавший свалки. Как-то Аня сравнила его с домашним котом – с тех пор Евгений так его и воспринимал.

Он тихо подошел к телефону и положил на него руку в надежде, что кот успокоится. Но тот все не унимался.

– Чертовы кретины! – он снял трубку. – Алло?!

На противоположном конце провода что-то гудело и щелкало.

– Алло? Кто это? Говорите, ну! Алло?!

Он со злостью бросил трубку на рычаг, но не успел развернуться, как телефон зазвонил вновь.

– Алло?!

И в этот раз ему закричали в ответ:

– Госпооооди, Жеееняяя, пожалуйста. Помоги нам!!!

Руку как обожгло – он отбросил трубку в сторону и отшатнулся от телефона. Это была она, ее голос. Ее крик. Но как такое могло случиться, откуда она могла звонить?

Опомнившись, Евгений упал на колени и схватил трубку обеими руками.

– Аня?! Аня, где ты?! Скажи мне, где ты, и я найду тебя!

Он стоял на четвереньках в темной прихожей – язычник, молящий каменного идола о чуде – и бормотал в пыльную мембрану пустые слова. Знал, что его никто не услышит – из динамика неслись прерывистые гудки – но не мог заставить себя подняться и вернуть трубку на место. Понимал, что, если это произойдет, все случившееся покажется ему миражом, приступом внезапного сна или белой горячки. Поэтому так и уснул на полу, в обнимку с телефоном. А когда проснулся – за окнами снова была ночь. В квартире стоял ужасный холод, и Евгения трясло так, что стучали зубы. Кое-как поднявшись, на ощупь, он проковылял до кровати и залез под одеяло с головой. Поворочался, но почти сразу затих. Прислушался. В комнате кто-то был, осторожно ступал по скрипучему полу. Словно обшаривал все углы – искал Евгения. А потом половицы скрипнули у самой кровати, и на миг в квартире воцарилась полная тишина. Евгений замер и почувствовал, как приподнимается край одеяла. И сразу же ощутил ледяные руки на своей спине – они провели ему по лопаткам и скользнули на грудь. То, что оказалось с ним в кровати, прижалось к нему всем телом, и он услышал шепот:

– Тебе так холодно, родной. Я согрею тебя. Согрею…