Позволить не стремлюсь
себе такого.
Хотя, бывает, злюсь,
но жить-то —
сто?ит!..
Веснушки, родинки…
Насмешек вихрь
мне всюду помнился
и портил жизнь.
Теперь мне кажется
тот смех в ином:
ко мне внимание
таилось в нём.
Приятным стало мне
про это знать.
Мной не украдено! —
пусть все глядят!
И нос, что вздёрнутым
находят. Пусть!
Не хуже всхоленых
я с ним кажусь.
Не верю зеркальцу:
чем я мила,
тем и утешиться
спешу сполна.
Припухлось губ,
вишнёвость их, —
я с ними быть могу
нежней других.
Ещё к тому же
моя улыбка.
Она уснувшая,
когда – прикрытая.
Всё вмиг меняется
в её свечении;
кому достанется,
тот мне и вверится.
Другим я также чем
привлечь не против,
но мне бы – всем,
что – да?рят годы.
Теснятся груди уж
и в новом лифчике,
и всей фигурою
я не обижена.
Причёска пышная,
в витках и – с ры?жинкой.
Она колышется,
зовёт приблизиться…
И ушки тоже
вполне приманчивые;
в разлёте брови –
как озадаченные…
И уж, без всякого, —
в цене отменнейшей
мои глаза,
мечтой подсвеченные.
Зрачки с добринками,
с лукавой каринкой;
и в тьме – искристые,
желаньем занятые…
Но что – без главного?
Лица не видно!
Не жить мне с маскою!
Мне в ней – обрыдло!
И как нарочно
она некстати
там, где проходишь
и – чьи-то взгляды…
А тут ещё очки
врачи навесили.
Как будто б – слёзы скрыть…
(Шучу невесело).
Раздолья вовсе нет
моим ресницам!
Доколе же запрет
ещё продлится?
Таю? надежду:
всё, что обыденно,
пускай как прежде
сочтут – увиденным.