Когда позовет смерть

Картина не изменилась: Арсюша как прилепился к своему компьютеру немедленно после завтрака, так до сих пор от него и не оторвался. Ноутбук был маленький, удобный, как раз такой, чтобы поместиться на откидном столике его кресла; ко всем его прочим достоинствам, он был еще и ударопрочный – дядька расстарался. Кресло на колесах – тоже замечательное, последнее слово техники: эргономическое, регулируемое и по высоте, и по ширине, и под разными углами, с толстыми резиновыми шинами и мощным, но почти бесшумным моторчиком, который подзаряжается от обычной розетки: такое кресло наверняка стоит как малолитражка, но дети-инвалиды получили их бесплатно – случается в жизни и такое.

Маша без лишних слов выдернула из стоящего на столе телефона модемный провод – иначе брата ни за что не выловить из Интернета, он в нем практически живет, если только не спит.

– Немедленно марш гулять, – приказала она голосом строгой старшей сестры. – К соленому бассейну. И прихвати с собой полотенце, я тебя там оболью.

– О, господи, теперь из себя Дуче строить будет! – недовольно проворчал ее братец. – Как там погода? Ветра нет? Я-то надеялся, тебя уже сдуло…

Он нажал на кнопку, которая помещалась у него на правом подлокотнике, и, не дожидаясь сестры, рванул к выходу.

– Поосторожней! – выкрикнула Маша ему вслед.

Шины скрипнули по терракотовой плитке, оставляя черные полосы, и девушка поторопилась затереть их ногой. Их поселили в уютном обсаженном кипарисами бунгало, из окон которого видно море – ночью они засыпают под шум прибоя, которого днем почему-то здесь почти не слышно. От маленькой открытой веранды – вернее, это был просто навес над каменной площадкой, где стояли два плетеных кресла и такой же плетеный стол – отходила довольно широкая мощеная тропка, такие же дорожки пересекали парк во всех направлениях: по ним прекрасно можно было гонять, что Арсений и делал время от времени, весьма сильно превышая ту скорость, которую можно было бы считать разумной. По крайней мере, для подобного экипажа.

Наконец Маша доплелась до бассейна и, задыхаясь, плюхнулась в шезлонг, где оставалось ее полотенце. Перед глазами поплыли темные круги: сил-то никаких. Арсений был уже здесь – выписывал восьмерки вокруг вазонов с цветами на противоположной стороне. Жюли, покачав головой, молча подвинула к ней бутылку минеральной воды и стакан. Очевидно, за время ее отсутствия поблизости все-таки пробегал официант, который по логике вещей должен непрерывно выдавливать сок из апельсинов и предлагать его всем желающим. Но отдыхающих – нет или почти нет, почти нет и официантов.

– Здесь такое офигенное солнце, не видно ни шиша, – донеслось до них недовольное ворчание Арсения, который уже успел включить свой компьютер и теперь безуспешно пытался отрегулировать угол наклона экрана.

– А просто позагорать нельзя? – рассердилась Маруся; они говорили по-русски. – Неужели при этом необходимо портить глаза! Сам подумай, как твой жалкий монитор может конкурировать со светилом!

– Он не жалкий! Он жидкокристаллический! С активной матрицей!

– Чем он недоволен? – не поняв, поинтересовалась Жюли.

Маша поведала ей о граничащей с одержимостью страсти брата.

– Э, да он не один такой, теперь они все как приставки к этим штукам. Буквально уже с трех лет. Ничем хорошим это не закончится, абсолютно уверена. А как он успевает в школе? Язык какой-нибудь учит?

Маруся лишь хмыкнула.

– Пока я размазывалась в больнице по стенке, мой брат, вундеркинд, в перерывах между операциями выучил целых два иностранных языка. Меньше, чем за год. Мне такое даже не снилось. Хоть я до сих пор и числюсь студенткой языкового института, – Маша вздохнула, – пребывающей в бессрочном академе… Английский-то он начал учить как раз лет с трех-четырех, когда стал играть в компьютерные игры, а тогда многие были непереведенные. Хочешь играть, разбирайся! Нет, Арсюша без конца участвует во всяческих олимпиадах, интеллектуальных конкурсах, и, что самое интересное, то и дело в них побеждает. У него в комнате вся стена завешана грамотами. Победитель того, лауреат сего… Он у нас о-очень умный. Только совершенно невоспитанный.

– Что ты там про меня бормочешь? – раздался возмущенный возглас с противоположной стороны бассейна.

– Как видите, он прекрасно нас понимает, а, кроме того, у него превосходный слух, – прокомментировала Маруся и добавила, обращаясь к брату, – Я тут рассказываю, что ты выучил уже три языка.

– Пять… – донеслось с той стороны.

– Что, пять?

– Всего я знаю уже пять языков, да будет тебе известно! Ну, не все, конечно, одинаково хорошо… Греческий только начал…

Маша перевела.

– Господи, и за что же такая несправедливость? – вдруг горячо зашептала Жюли, – Умный, красивый мальчик обречен всю свою жизнь просидеть в инвалидной коляске… А другие, глупые, испорченные, жестокие будут жить себе поживать, есть и пить, коптить небо, совершать мерзкие поступки… Почему так?

Маруся со вздохом посмотрела на брата – да, он у нее действительно хорош. Удлиненное лицо с живыми умными глазами притягивает взгляд какой-то своей едва уловимой страннинкой, светлые в белизну волосы, которые он из противоречия отказывается стричь – подростки вокруг чуть не все бритоголовые – доросли уже до лопаток, одним словом настоящий «маленький принц». Вот только прикованный к железной тележке… Подумать только, в первые месяцы после аварии, Маша молила Бога, чтобы он поскорей умер. Только бы не мучился так сильно… Сейчас-то уже все хорошо. Ну, почти…

– Есть хочу зверски, – громко возвестил братец, вкатываясь в номер. – Обед уже пятнадцать минут как начался, пойдешь со мной?

– Только переоденусь, – ответила Маруся, которая, вернувшись с берега, прилегла на кровать прямо поверх покрывала. У нее все время ощущение, что на ней воду возят, так она устает, хотя ничего и не делает, только немножко ходит. Солнце, конечно, очень утомляет. И чистый, насыщенный морским кислородом воздух поедает глюкозу в ее крови слишком быстро.

– Сегодня приехали французы и еще несколько немцев, народу становится все больше, – сообщил Арсений.

– Ты откуда знаешь?

– Да так, заехал в главное здание на рецепцию и поинтересовался. Они такие приветливые, все мне рассказывают, да и как откажешь несчастному инвалиду…

– А зачем тебе это нужно?

– Я постоянно собираю всю доступную информацию – неважно, в Интернете или из разговоров – никогда заранее не знаешь, что пригодится.

– Не могу представить, как информация о новоприезжих может кому-то пригодиться.

– Это меня нисколько не удивляет, – кивнул братец, – давно заметил, что у тебя слабовато развито воображение, – он с места врубил задний ход, едва не врезавшись в дверной косяк, и начал руками выворачивать колеса.

– Я тебя сто раз просила, езди здесь помедленней, весь пол черный! – взвилась Маша.

На это ответа не последовало. Надев льняное платье, Маруся пригладила щеткой волосы. Вообще она старается пореже смотреться в зеркало, чтоб не расстраиваться лишний раз: к чему разглядывать эти ввалившиеся щеки, заострившийся нос, и темные круги под глазами – те кажутся чрезмерными для такого маленького, с кулачок, личика. Из нее будто ушел весь цвет: волосы стали какого-то непонятного невзрачного оттенка и будто вдвое тоньше, кожа серая… Раньше-то Маруся себе даже нравилась. А сейчас… Сейчас ее безоговорочно приняли бы на роль призрака в любой ужастик. Добротное такое вышло бы привидение, качественное, и на грим не пришлось бы тратиться… Впрочем, нет, немножко все-таки она подзагорела. Точно! И нос вон покраснел…

Приободренная, Маруся закрыла дверь и поспешила по тропке вслед за братом, которого, понятно, уже и след простыл. Дорога к ресторану петляла по парку меж высоких кедров и цветущего кустарника, там, в ветвях, беззаботно щебетали птицы и бодро жужжали насекомые. Не встретив ни души, Маша подошла, наконец, к мостику через поток, в котором плавали утки – местные обитатели, они прекрасно изучили распорядок дня и крутились здесь в предвкушении обеденных разносолов. Арсений наблюдал за ними сверху, он всегда поджидал ее здесь: впереди на дорожке было несколько ступенек настолько неудобных, что он не мог их преодолеть даже с помощью встроенного в кресло подъемника. Сам он стеснялся кого-либо просить, поэтому-то ему и нужна была сестра – озвучить просьбу. Им требовался мужчина, желательно, в расцвете сил. Пока же мимо них неспешно, под ручку, проходили только божьи одуванчики – на всех курортах весна с осенью принадлежит пенсионерам: не так жарко и не так дорого. Они приветливо кивали брату с сестрой и говорили неизменное для этого времени дня «Gutten Taag» – местные пенсионеры отчего-то почти сплошь немцы. С некоторыми из них, в основном, мужчинами, Арсений даже перебрасывался парой-тройкой фраз: несмотря на свой отвратительный подростковый характер, он на удивление быстро сводит знакомства с самыми разными людьми. Марусе оставалось лишь гадать, о чем разговаривает этот странный подросток с немецкими стариками – второй язык у нее французский, и шел-то он всего полсеместра, спрашивать же у братца бесполезно, с ней он не так любезен как с пенсионерами.

Наконец, из-за поворота показалась вполне дееспособная человеческая особь: мужчина где-нибудь около тридцати, подтянутый, аккуратно причесанный, сильно смахивающий на картинку из каталога готовой одежды. Одет он был в серые отутюженные брюки со стрелкой и легкий теннисный пуловер. Маруся решила, что перед ними очередной немец – все они отутюжены и отглажены до последней крайности, да и внешность у него подходящая, вполне арийская: светлоглазый рыжеватый блондин, с белой веснушчатой кожей – из тех, что плохо загорают. Впрочем, подошедший заговорил по-английски совершенно без акцента. Английский, правда, был не островной, материковый – американский его вариант.

Ариец с готовностью держал кресло все то время, пока Арсений работал своим пневматическим домкратом, всего-то и нужно было сзади подпереть его, чтобы оно не скатилось с узкой ступеньки назад.

– Вообще-то, вам совершенно не обязательно карабкаться по этой лестнице, – сообщил приветливый ариец, когда препятствие было ими осилено, – есть и другой путь. Правда, он довольно долгий, придется объезжать чуть не всю территорию отеля, там, под горой – он очертил в воздухе рукой большую дугу, – но тогда попадаешь к этому зданию сверху, вон оттуда. Мы только утром приехали и я, пока жена жарилась на пляже, обследовал всю местность. По той дорожке развозят чемоданы.

– Для хромой кобылы семьдесят миль – не круг, – бодро отозвался Арсений, обрадованный новостью – еще бы, теперь он, наконец, может освободиться от раздражающей опеки сестры.

Втроем они преодолели открытую веранду – столы здесь пока не накрывают из-за весенних ветров, скатерти сдувает – и вошли в зал ресторана. В уши ворвался оживленный гомон голосов, обильно пересыпанный отрывистым звяканьем металла о фарфор; воздух вокруг, казалось, сгустился от запахов еды. Машу немедленно замутило. Она попросила первого встретившегося официанта принести хлеба и, получив требуемое, поторопилась покинуть помещение. Это пока не для нее.

Утки ловили куски булки мастерски – на лету, как собаки. То, что падало в воду, немедленно подхватывали какие-то крупные рыбы, так что зевать, действительно, нельзя было.

– Мисс Писарева? – раздался позади голос.

Маша испугано обернулась, немедленно укорив себя за слабонервность: ну не в лесу же она, чтобы так всем телом вздрагивать при звуках человеческого голоса. Перед ней стояла смуглая девушка-гречанка в синей униформе, какую здесь носят работники отеля.

– Вам просили передать это приглашение, – произнесла та на корявом английском, с вежливой улыбкой протягивая какой-то конверт.

– Кто просил? – растерялась Маруся.

– Хозяйка, – лаконично ответила девушка, по-прежнему сияя белозубой улыбкой. Лоб у нее был низкий, и черные густые волосы росли чуть не от самых бровей.

– Какая еще хозяйка, – снова не разобралась Маша. – Хозяйка чего?

– Ну, всего этого, – гречанка неопределенно повела плечами и осталась стоять, явно чего-то ожидая.

Маша поторопилась разорвать конверт. Внутри оказался листок плотной шелковистой бумаги, на котором от руки было написано: