Мигель и Марисол

Дядя Сережа, кряхтя слез с козлов, и, не отпуская вожжи, стал вглядываться в белое марево. Его сердце билось так, что рубашка тряслась на груди. Мигель стал у двери кареты и вопросительно посмотрел на водителя.

– Дядя Сережа, что-то не понятно совсем. Мы похоже на развилке.

– Да. Похоже. Но мы по полянке прошлись и куда нас развернуло, не понятно. Держи вожжи. Придется искать спуск на ощупь буквально. Не отходи ни на миг. Пронька, вроде, спокойна, не рванет никуда. И кричи, если что.

– Хорошо. Я тут, дядя Сережа.

Сергей старался не выдать детям беспокойства. Но он был не первый раз замужем. Все его тело чуяло подвох. Но что именно – он не понимал. Он прошел, и инструкторские в северных горах, и сам водил народ. Потом был сколько лет в спецкомандировках. Тоже не на курорте. Чем его сердце можно было напугать? Но оно колотилось не по-детски. Он знал, что первое правило – не выдать паники. Он понимал, что дело не в трех дорожках с края полянки. Когда их окружали в Карнакаре и от всего отряда оставался только он да капрал, он знал, что сие есть, и какие шансы. Но тут было что-то еще. И дети. А детей он не сдал бы никому и ни за что. Он поправил кинжал на поясе и шагнул в молоко.

Мигель почувствовал ледяной пронизывающий холод. Дяди Сережи не было слышно. Уже пол часа. Пронька начала странно водить носом. Словно почуяв хищника. Мигель закрыл дверь и быстро вскочил на козлы максимально осаждая животное. Но Пронька чувствовала близость чего-то или кого-то и время пошло на секунды.

– Дядя Сережа! – изо всех сил крикнул Мигель!

Но туман поглотил его слова как промокашка чернила. Лошадь захрапела, взбрыкнула, вырвала поводья и понесла.

Карета прыгала на невидимых кочках, копыта стучали словно по пластилину, какие-то ветки били по лицу и по крыше, но странная тишина все равно наполняла пространство. Чего-то недоставало в нем. Какой-то реальности. Мигель вцепился в поручни обеими руками, готовый в любой момент соскочить при перевороте, но мысли его были только о сестре. «Только бы не вывалилась! Только бы не перевернуться!». Лошадь храпела, но ее голову почти не было видно в белом молоке тумана. Мигель пытался ухватить поводья, но качало так, что отпустить нельзя было ни одну руку. Попа половину времени была в полете и билась то тем, то этим местом. «Марисол! Прижмись к дивану, к подушкам!» – его мысли вопили в тишину. Вдруг цокот копыт из пластилинового стал более звонким, и подковы словно бы застучали по каменной мостовой. Что-то изменилось в окружающем пространстве, стало светлее и стало теплее. Заметно теплее. Пронька стала видна полностью, качать перестало, и Мигель смог отпустить руки и подобрать вожжи. Но лошадь все еще была в порыве, она вытягивалась вперед всеми силами и несла, несла, несла. Только лесной дороги не было. Была каменная дорога. С четкими краями. Туман отступал.

И стало понятно, что они скачут не вниз, а вверх. По краям стали видны деревья. Но это были лиственницы. Которых в долине никогда не росло. Да и в горах окрестных. Только сосны, да кедры на предальпийских уже высотах.

Пора было тормозить. Лошадь все-таки остановилась. Мигель открыл дверь и увидел глаза девочки. Его руки мгновенно взяли ее за плечи и выволокли из кареты. Лошадь попятилась назад, пошла боком, так что пришлось отскочить назад, и, захрапев, чуть не опрокинув повозку, по дуге поскакала вниз. То есть обратно в туман. Дверь размахнулась и перед тем, как она защелкнулась, что-то блеснуло с сиденья зеленым лучиком.

Они стояли одни. Средь огромных лиственниц. Среди тумана. На серой каменной дороге. Которую они не знали в этих краях. Не знали, потому что ее и не было в этих краях. В их краях. Но главное, что они чувствовали всем своим пониманием, что и их краев тут не было. Они были где-то, где не были и не могли быть никогда. Но это были лишь иррациональные впечатления. Лошадь не может проскакать за час больше 30 верст. А это не так много. Надо лишь сориентироваться.

Туман стал редким. Солнце не было видно, но чувствовалось, что оно сзади. И почему-то смеркалось. Даже портфели остались в карете. Впереди был поворот на боковую дорогу. Она не была каменной. Она входила в густой вековой лес. И вела налево. Марисол была маленькой девочкой. Но она смотрела на Мигеля спокойно. Почти спокойно. И как-то грустно. Она взяла его за руку и пошла к лесной дороге. Он не сопротивлялся. Резануло про шпагу. Хотя это скорее был узкий меч. Но он остался в карете. А с ним бы было спокойней.

Марисол шла быстро и ровно. Чуть впереди. И держала его за руку. Они дошли до поворота и вошли в лес. Мигель обернулся, дорога исчезла полностью из вида. Шок стал сменяться мыслями. Девочка шла уверенно. Была ли это истерическая реакция? Возможно. В любой форме психике надо как-то компенсировать травму. И лучше через мнимую уверенность. Лучше идти куда-то, чем паниковать и метаться. Марисол не чувствовала страха в данный момент. Но тоже понимала, что идет она просто так. Чтобы куда-то идти.

Мигель начал более последовательно думать. Кстати, стук копыт пронькиных был слышен еще долго-долго. Он словно не ослаблялся и плыл по воздуху над дремучими чащами. «От чего отражается звук?» – подумал Мигель. – «Не может такого быть. Большая дорога ведет в город. Марисол тянет в лес. Но тут тропа живая, куда-то придем. Почему мы не идем в город? На повороте маркировок никаких. Хуторок? Кошара пастушья? Родник?» Но менять направление не хотелось. Марисол не вспомнила про кольцо. Оно тоже осталось там, в карете. Она чувствовала теплую руку брата и вдруг развернулась, и прижалась к нему. Но никаких слез не было из нее ручьем. Просто прижалась. Он обнял ее за затылок и понюхал висок. Мамины духи. Но глаза его смотрели цепко и рыскали промежду ветвей. Было тихо. Как-то даже спокойно. Сердце Марисол тоже не колотилось. Дышала только глубоко. Мигель обернулся назад и пристально осмотрел уходящую назад тропку. Впился глазами туда, назад, прислушался – нет никого, спокойно. Только солнце садилось. Смеркалось. Причем довольно быстро.

Ветки стали темнее и гуще, поползли тени и запах хвои, мха. Было еще тепло. Первые только признаки прохладцы. Без гусиной кожи. Свежестью лишь. Она отлепилась от него, сделала гармошку губами и потянула его за руку дальше. Странно, подумал он, спокойна, егоза. Молодец. Про себя он не смог бы такого сказать с уверенностью.

Тропа расширилась, потом прошла еще лужком, мимо огромного дуба кряжистого, разлапистого, мимо ив, шелестящих серебристыми иглами своих листьев, заводи с камышом, откуда пахнуло водой, послышалось уверенное «ква» и легкий всплеск рыбешки, мимо изгороди для невидимых барашков, мимо сарая с соломенной крышей, дровницы с кучей свежеколотых дров, колодца с огромным деревянным ведром перевернутым и, наконец, они пришли. Дом стоял лицом к ним. На крыше колосилась трава. В окне горела лампада. Над лесом серебрился молодой и почти без наклона месяц. А на пороге сидел огромный, белый мохнатый пес.

Хозяева

Мигель выдвинулся вперед, придержав руку девочки, и медленно подошел на 4 метра к собаке. В сидячем виде она была почти ростом с него. Но она сидела на уступе перед дверью, мохнатым хвостом касаясь полотна двери, а передними лапами почти края ведущих к земле двух ступенек. Хвост не шевельнулся. Никакой реакции или оскала Мигель не заметил. Собака была предельно спокойна и просто смотрела на детей. «Эта не будет лаять. – подумал Мигель – эта вообще не предупредит ничем. Хорошая собака!»

– Хозяин! – крикнул мальчик, – Здравствуйте! Откройте нам!

Собака посмотрела в глаза кричащему, поднялась на лапы и тихо сошла вниз, встав сбоку между детьми и крыльцом. Не отводя взгляда. Ветер качнул куст жасмина перед домом, шевельнул волосы на лбу Мигеля, и неприжатая дверь бесшумно поддалась на сквозняк. Два зеленых глаза мелькнули в сумерках прихожей, блеснули, сказали: «Мяу», взлетели на метр вверх и потухли. Марисол перехватила руку уже двумя руками, налегла весом, и началось подскакивание за спиной на мысочках. «Включила егозу!» – подумал брат, пытаясь не качаться в такт. Марисол смотрела на собаку.

Мигель ждал. Было очень тихо. Его крик не мог быть не услышан. Ивы зашебуршали острыми серебряными листочками справа позади, и из-за них донеслось уверенное «ква». Рыбка плеснула на поверхности.

Амплитуда подскоков увеличивалась и, наконец, она выскочила вперед, сходу вцепившись в пса, который продолжал смотреть в глаза Мигелю. Но что-то было не так. Не потому, что собаки не смотрят в глаза человеку. Смотрят. Но эта собака смотрела особенно. В чем разница Мигель не мог сказать, но по спине у него пошли мурашки. Это не был страх. Это не было чувством опасности. Но этот взгляд очень сильно смутил его. И выпад Марисол был ему понятен. Он даже не дернул рукой, чтобы поймать ее.

Она была выше стоящей собаки лишь на голову, но двумя руками сдавила ей шею, а носом зарылась под ухо, чуть наклонившись и, попросту, повиснув на ней. Псу пришлось вытянуть морду вверх, но он продолжал смотреть на Мигеля. И Мигелю показалось, что он видит смех в его глазах. Мурашки волной снова прошли снизу вверх вдоль позвоночника.

Марисол сдавила шею собаке изо всех сил, укусила ее, подпрыгнула и побежала в дом. Мигель рванул было за сестрой, но взглянул на собаку, на нее и тут же выпалил – «Стой!»

Марисол была уже на пороге и повернула голову к нему.

Мигель сделал три шага в сторону собаки. Пес не изменился ни в чем. Мальчик опустился на колени и медленно приблизил руку к его морде. Пес спокойно смотрел в глаза. Мурашки пробежали новой волной, и Мигель медленно коснулся уха собаки и наклонил к ее морде свое лицо. Пес ткнул ему мокрым носом в глаз. От него не пахло псиной. Совсем. Или почти совсем. А потом пес толкнул его в грудь. Собака не была домашней. Собака не была избалованной. Собака была, что называется, рабочей. Это была ее территория, и она была тут хозяин. Никакого повода для сомнений она не давала. Она была главной, и любое действие надо было завизировать у нее. Это было понятно сразу. Однако, никаких пока охранных посылов от нее не исходило.

Мигель знал, что ряд пород впускает легко. Только вот с уходом большая загвоздка. Это он помнил. Но Сестра уже была за линией пса, она стояла на пороге, за порогом, полуобернувшись на его крик, и пес толкнул его в грудь. Мигель встал и еще раз позвал хозяина. Хотя все говорило о том, что в доме никого нет. Собака спокойно смотрела сбоку на него и на сестру. «В любом случае, нам надо ночевать. Придет хозяин, разберемся. Вроде все мирно, без странностей. Хотя!»

И тут Мигель понял.

– Марисол! Медленно выйди из дома, пожалуйста!

Сестра посмотрела с легкой улыбкой, понимая, и уверенно пошла опять к собаке и, опустившись перед ней на корточки, начала лохматить ее с двух сторон. Пес сказал: «Ву» и фыркнул ей в лицо. И опять волна мурашек прокатилась по мигелевой спине. Пес смеялся?

– Выйди за калитку, пожалуйста. Туда, за загон, за двор.

Марисол встала и вприпрыжку побежала назад за оградку для невидимых барашков. Допрыгав до туда, она села на большой серый с лишайником камень лицом к дому. Мигель плавно зашел за линию пса, поднялся на порог, переступил его и повернулся, показывая намерение двинуться назад. «Мяу» – послышалось из дома. Собака не смеялась. Она просто смотрела на Мигеля. Точнее она не смотрела, она взглянула ему в глаза, и вдруг скачками, словно медвежонок, вскидывая обе передние лапы вверх, поскакала к девочке. Там она свалила ее с камня, и они начали визжать и бороться. Мигель смотрел на это не без напряжения.

Марисол приехала к нему верхом. Собака посмотрела на Мигеля, и острое чувство то ли тревоги, то ли какого-то несоответствия стало нестерпимым. Мигель соскочил с крыльца, быстро вышел за территорию участка, обернулся, посмотрел на всадницу и ее «коня», даже не обернувшегося на него, и побежал в дом.

В прихожей можно было раздеться. Они стояли вдвоем и вешали куртки на крючки. Ботинки они сняли у самого порога. Влево была дверь в комнату. Открытая. Там был большой стол посередине, шкаф, сундук и большая широкая лавка. Вторая комната была слева. Там стояла деревянная кровать, полки и стол. Из нее был выход на задний двор. А кухня была впереди. Там тоже был столе. И два стула и без двери. На столе дымился чан. Черный хлеб лежал рядом, и запах свежей выпечки наполнял комнату. В животе заурчало. Сквозняк пробежал волной по шторам на кухонном окне и дверь почти бесшумно закрылась. Они обернулись, собаки в доме не было. Кошка запрыгнула на стул и подогнула хвост. Два глаза почти светились. На столе горела лампадка. Пахло деревом и хлебом.

– Здравствуйте! – сказал Мигель!

– Мяу – сказали со стула и провели лапой по глазу от переносицы в сторону и вниз. Потом лизнули лапу и повторили движение. Зеленые пуговицы смотрели на детей. Девочка опять почувствовала тепло, как при первом взгляде на собаку, но другое. Мигель решил не чувствовать. Он осмотрел стены и углы помещения. Резкая мысль полоснула холодком по спине. Он оглядел прихожую, пол, полки, заглянул в комнату. Одежды не было. Обуви не было совсем. В доме было чисто, как после генеральной уборки. Марисол поймала его взгляд. И вдруг посмотрела на него так, как тогда в карете. С колечком в руке. Так и не надетым на палец. Невозможно взрослее и красивее. Она прошла мимо него, коснувшись левой рукой его груди, принеся едва уловимый запах маминых духов, отодвинула один стул, взяла кошку на руки, отодвинула второй стул и поставила две тарелки на стол. С полки. Две плошки. Две большие пиалы. Глиняные, обожженные. С глазурью по внешней стороне. Выдернула головку из связки чеснока на стене и положила ее на стол. Потом села и остановила взгляд на брате. Кошка выпорхнула из рук и махом переместилась на комод, подобрала хвост и села. Мигель отвел взгляд от нее, подошел и сел за стол. Похлебка дымилась между ними. Они смотрели друг на друга. Мигель взял хлеб и разломил его. Марисол наливала похлебку. Они смотрели друг на друга.

Хлеб пах головокружительно. Мальчик поднес кусок к губам. Потом одернул руку, встал, подскочил к двери и приоткрыл ее. Собака лежала перед ступеньками на земле, положив морду на лапы и глядя на тропу, откуда они еще недавно пришли. Она не повела даже ухом. Уверенное «ква» раздалось от пруда, и маленькая рыбка плеснула в воде за ивами.

Мигель вернулся за стол, взял деревянную ложку и провалился в сладковатый вкус чечевичной густой похлебки и почти теплого, мягкого, с еще хрустящей коркой хлеба.

– Тут всего две плошки – сказала Марисол. Она опустила поднесенную ложку рядом с почти пустой пиалой и подняла взгляд на брата. И снова он мимолетно увидел ее ту, другую, из кареты.

– На весь дом. – сказала Марисол.

Похлебки же было много. Ровно на двоих проголодавшихся подростков.

Сон

Спать захотелось так сильно и сразу, что Мигель сделал невероятное усилие, чтобы подняться. Девочка лежала головой справа от плошки, ни изгибе локтя и желтые волосы стекали во все стороны. Кошка спрыгнула с комода, обернулась и пошла в большую комнату. Мигель заглянул в нее, потом взял Марисол и положил на большую то ли кровать, то ли полку. Она была сделана из красноватого дерева и откидывалась на цепях. Но была довольно широкой. Он свернул ей подушку из ее же куртки и накрыл ее пледом, лежащим тут же. Плед был словно новый. Он был не тканный, а вязанный. С темным зигзагообразным узором. Шерсть была похожа на козью, только не кололась.

Кошка смотрела пристально на мальчика с пола. Потом подошла к двери в маленькую комнату. Мигель толкнул дверь и обратил внимание на то, что дверь на задний двор закрыта изнутри на огромный засов. Но кровать в ней была куда более уютная. И на ней была постель. Свежая постель с одеялом и простынями. С подушками в наволочке. С зигзагообразным узором по краям. И, что самое странное, нетронутая, но и не убранная. Покрывало лежало сложенное на стуле рядом. И самое удивительное – это маленький мохнатый плюшевый пес. Он лежал у подушки. И был очень похож на нашего знакомого.

Кошка мяукнула и запрыгнула на бордюр в изголовье кровати. Мигель еще раз осмотрел комнату, задержался взглядом на полках, заставленных то ли рисунками, то ли тетрадками и пошел к сестре. Она совсем не проснулась. Он долго приноравливался, чтобы ее голова не соскакивала вниз и вместе с пледом и растекающимися во все стороны желтыми волосами понес в маленькую комнату. Плед смешно запутался в руках и ногах и было не просто вытянуть его, не смяв так хорошо постеленную постель. Но он справился, и кошка снова появилась на изголовье. «Где она была?» – подумал Мигель, несколько стряхнув накатившую прессом дремоту. «Если б я курил, я бы выкурил трубку на крыльце» – подумалось ему. «Смешно» – подумал он, – «Никто у нас не курит, тем более трубку». А кошка стояла на бордюре изголовья и внимательно смотрела на мальчика. Она не спрыгнула в тепло под желтые растекающиеся во все стороны волосы, она не заурчала, она внимательно смотрела на мальчика.

Мигель посмотрел на шкатулку на верхней полке. Рука потянулась к ней, но вместо этого он встал и вышел во двор. Собаки нигде не было. «Даже не знаю, как ее зовут. Как ее окликнуть? А нужно ли это?» – подумал он – «Полкан… Полковник…» – глупая мысль пронеслась у него в голове. «Чушь какая-то. Что же делать?» По идее кто-то должен был нести вахту. «Нетрудно догадаться, кто у нас дневальный» – подумал Мигель. Но уже с улыбкой. Совсем без тревоги. Без того ужаса, который туманом стоял позади сегодняшнего дня. «Дядя Сережа» – последнее, что подумал он – «Он ведь никогда не сдастся! И никогда не бросит!». И он был прав. Это не про дядю Сергея. «Дорога. Мы ушли с главной дороги». Собака появилась из шелеста серебристых ивовых листочков, смешно села с прямыми задними лапами и уверенно сказала: «Ква!». Потом плеснула рыбкой и разошлась кругами по воде. Дядя Сережа, усталый, мокрый от пота, ходил по очень крутому лесному склону и всматривался вокруг. Кинжал был в его руке. Он не собирался сдаваться. А круги бежали во все стороны и по склону, и по воде, и по дороге, которая вела в туман в обе стороны, и с которой они ушли. Потом туман стал стекаться в центр, желтеть и вдруг рассыпался желтыми волосами, и два пристальных глаза смотрели на него с легкой грустью, которую он не видел никогда, и были старше и намного красивее. Запахло мамиными духами и кошка выпрыгнула из-за плеча и пропала в то ли пальто, то ли шинели, а между шарфом и шляпой на него смотрели глаза, очень знакомые и вдруг сверкнули зеленым огоньком, и в этом блеске сгустилась клякса, потом лилия, потом тонкая почти черная лошадь дернула головой и пронизывающее, оглушительное ржание выдернуло его из сна и рассыпалось цокотом подков по каменистой дороге. Ивы шелестели тонкими серебряными листочками и цокот копыт потерялся где-то во мгле памяти. Ветер веял прохладой и качал кроны. Месяц, молодой и почти вертикальный уже горел во всю свою силу. Две звезды прицепились к нему сбоку. Мигель вздрогнул и открыл глаза. Ветер гудел в верхушках деревьев. Дверь была открыта и упиралась ему в спину. Он сидел, на крыльце, прислонившись к опоре навеса. Тело сработало как пружина и через секунду он стоял в комнате и смотрел на девочку. Сестра почти сбросила одеяло и желтые волосы растеклись повсюду. Образ папы с мухтаровой щеткой и пакетом в руке всплыл, и в сердце кольнуло чем-то острым. Лампадка горела на окне, и он перенес ее на стол, задвинув штору. Два зеленых глаза следили за ним с одной из полок.

Мигель подошел к входной двери, выглянул в поисках собаки, прикрыл дверь и опустил засов, который имелся сбоку. Пахло деревом и чистотой. Он разделся, сел на полке-кровати и закутался в пледе из мягкой неколющейся шерсти с зигзагообразным узором по краям. Потом лег. Кто-то пушистый запрыгнул на край полки-кровати. Но он уже не видел этого.

Утро, погреб и ключ

Кто-то оперся на него, и что-то невозможно-щекотное в носу выдернуло мальчика из пустоты.