Девственник. Роман

В дверях дома появляется Соня. Их взгляды впиваются друг в друга на расстоянии шести метров. Впиваются и режут, подобно скальпелю: больно, по живому. Так больно, что невольно одна из них зажмуривается. И тут же открыв глаза, понимает, что проигрывает не знающим за собой вины карим глазам Сони; они не спускают чистого, беззлобно-изучающего взгляда с Агаты… Ощущение как в вакууме, только мелкая барабанная дробь бьётся в ушных раковинах. У Агаты.

Внезапное дежавю с детством, когда девочка проснулась в своей комнате, услышав звон в пустоте. Она болела корью. Мама тогда не отходила от её кроватки. Спустя пару недель ей стало лучше, кризис миновал, и мама уснула в соседней комнате. Агата открыла глаза от резкого звона, испугалась, позвала одними губами, не слыша своего голоса: мама, мама… В ушах пульсировало и звенело. Как услышала её мама – осталось загадкой. Но она прибежала. Прижала Агату к себе, успокоила. Сразу прошёл звон, голова перестала болеть.

Мама, мама… Сейчас маме самой требуется помощь, да и она давно не маленькая. Но как же она бессильна в данной ситуации… Гильотиной повис воздух между женщинами. Тяжёлый, удушливый… И острый. Потому что её всю режет, кромсает на кусочки. Стыдно и холодно от осуждающих глаз Сониных. Они сверлят её, догоняют убегающий в сторону смятенный взгляд. Ей чудится, как скрежет железа рваными остриями пробирается к сердцу, и оно замирает перед неотвратимым.

Соня, наконец, сжалившись, отводит взгляд вдаль; медленно, с усилием пробираясь сквозь невидимый заслон, приближается, отодвигает засов и впускает Агату. Сжав губы и промолчав на приветственное бормотание хапуньи, (как окрестила про себя разлучницу) присвоившей себе часть чужой жизни, женщина с суровостью во всём облике, обходит её и, войдя в дом, обращается к подруге:

– Пойду я, Машенька… – голос её звучит устало. Мария, не проронив ни звука, кивает, смотрит на дочь. Тишину нарушает щёлкнувший замок в двери.

– Мамочка, прости, мамочка… – плачет Агата, опустившись на корточки перед кроватью. – До чего довела тебя, прости… Мария обеими руками силится обхватить заплаканное лицо дочери, направляет его к себе во взгляд, внимательно, словно видит впервые, изучает.

– Я тебя совершенно не знаю, дочка… Что ты натворила… – шепнула она чуть слышно, одними губами. – Ты беременна? – Агата кивнула. – Сколько? – Шестой месяц.

– Поздно что-либо говорить. Но хочу, чтобы знала, ты сделала… не ты одна, но для меня ты, и только ты имеешь значение… сделала несчастными стольких людей. Не представляю, как мы это переживём. Мария еле говорит, с придыханиями. Болезнь подточила здоровье. Придёт ли в себя, станет ли прежней Марией, простит ли? – Агата не отрывает мокрых глаз от лица матери. Никогда она не видела её такой поникшей, почти безжизненной. На бледной коже глаза её кажутся бездонными тоскливыми озёрцами… Придёт ли в себя? Когда! Словно догадавшись о мыслях дочери, мать продолжает:

– Всё утрясётся, я выздоровею, и Соня с Алёшей переживут, и отец как-нибудь смирится… а вот ты, ты будешь корить себя, не сейчас нет, позже, гораздо позже… Иди! Иди, пока отца нет. Нужно время… Сухие тонкие пальцы осеняют дочь крестным знамением… Агата выходит в слезах. Боль в голове пульсирует как в детстве – звенит, рвёт сосуды, ломает её мир. Сердце от страха сжимается. Кажется, оно осуждено на непростое счастье. Украденное.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Каждое сегодня уносится во вчера – в близкое или далёкое прошлое. В него вглядываешься, чтобы попытаться разобраться в сегодняшнем дне. Но и оглянувшись назад, Алексей Сергеевич затрудняется найти признаки отклонения своего сознания в подростковом периоде. Скандальный случай с отцом оставил щемящую душевную рану, но сдвига в психике ни тогда, ни в более зрелом возрасте на этой почве он не замечал. Да, он переживал, мучился, терзался, скованный льдом страха, подозревая в себе странности, но, даже находясь во временном оцепенении, сознавал, что порядочный человек, наделённый здравым суждением, каковым он, несмотря ни на что, казался себе и подавал обществу, должен и переживать, и мучиться, и терзаться. Это нормально. И в ясности своего ума не сомневался, отдавая себе отчёт во всех своих действиях.

Стеснительность с девочками он объяснял неудачами. Разве виноват, что Агата оттолкнула его? Да, он был мерзок, груб, но прояви она чуточку понимания к его состоянию тогдашнему, всё пошло бы иным путём. Насмешницы девчонки действовали на него удручающе. Подавляли. Заставляли внутренне сжиматься.

Или та спортивная девочка, за которой он шёл в надежде познакомиться? Ведь искренне хотел! Он виноват в её внешнем изъяне?! Нет, но тайно порадовался. И этот облом, и радость, что нашлась причина, из-за чего он не подошёл к ней, укрепили в нём ранее появившуюся неуверенность. Как же он вздохнул свободно, когда понял, что родимое пятно девушки спасло, освободило от необходимости знакомиться.

А с другой стороны, не с подобных ли случаев образовалась трещина в отношениях с противоположным полом? Ведь до этих досадных казусов ничего похожего не было. С девчонками дружил так же, как и с мальчиками. Когда стал избегать их?! Не тогда ли, когда начал осознавать их власть над собой и понимать, что чувствует себя в их обществе не совсем уверенно. Да что там «не совсем». Заикался, бледнел, терял терпение. Но не рассудок. Даже ругал себя потихоньку за отчуждённость и необщительность…

Панические мысли могли стать навязчивой идеей, и не дай бог, перешли бы в фобию. К счастью, до этого Алёша не докатился и, как казалось ему, он нашёл выход.

Волны перестройки хлынули на берега страны, грозя перейти в девятый вал, и подобно цунами, смести на своём пути не только ценности, созданные человеческим умом и трудом, но и самих создателей, а в оставшихся на плаву посеять растерянность и страх. Все застыли от неожиданности. Замерли в ожидании, слушая горластую гласность, не ведая, что их ждёт впереди.

Но для Алёши это был не тот случай, когда очень важно вовремя кого-то услышать. На фоне дальнейшего раздрая в стране, молодой человек, устав от громких лозунгов и демагогии, льющихся с экранов телевизоров и радио, пресытившись бесконечными издёвками и смехом сверстников над словесной вакханалией рвущихся к власти, вдруг возомнивших себя мессиями и спасителями отечества, нашёл для себя более достойное занятие – периодически совершал бегство к книгам. Политика мало занимала его. Тем более, политика разрушающая жизнь, страну, семью, отношения между людьми.

Художественная литература – это оазис полезности и увлекательности среди бушующего противоречиями мира. В ней присутствовал трепет и присутствовала мысль, в то время как содрогающийся от безумств мир представлялся хаосом.

Не будучи знакомым с афоризмом Монтескье о том, что «любить чтение – это обменивать часы скуки, неизбежные в жизни, на часы большего наслаждения», он безоговорочно принял бы его, поскольку давно пришёл к схожему мнению; попадись ему эта фраза в процессе чтения, он, воодушевлённый единомыслием с известным философом, стал бы приводить цитату, как подтверждение важности и пользы чтения перед своими приятелями, не очень -то разделяющими его убеждение.

Литература стала единственным искренним другом, и даже больше. Единственной женщиной. Женщиной в своём разнообразном многообразии. От милых скромных героинь до разнузданных, обольстительных «пираний», выманивающих не только деньги, но крадущих и душу. Именно в литературе он успокаивался, наслаждался ею и от неё получал удовлетворение и уроки. И она как верная спутница не подводила Алёшу, посылая к нему утешительниц, от общения с которыми не только голова кругом, но и дух захватывает.

Сначала его восторгали и затем, по мере снижения накала упоения ими, утешали тургеневские девушки – романтические особы с сильным характером и богатым внутренним миром, тонко чувствующие, замкнутые и страдающие от отсутствия гармонии между окружающей средой и высокой духовностью в себе. Это противоречие для них стало трагедией, для него – ещё одной лесенкой познания человека как индивидуума. И всё же схематичность образов Лен, Лиз, Вер и Ась, вскоре наскучила ему. На смену им в его мир ворвалась неукротимая Настасья Филлиповна, в вихре танца закружилась сотканная из любви и ревности Анна Каренина, из глубины леса появилась диковатая полесская колдунья Олеся; в этих прекрасных лицах сквозила печаль, а в сердцах поселилось страдание, ибо они знали, чем всё кончилось. И он уже знал. Поэтому соприкасался с ними так, как не мог соприкасаться со своими ровесницами, сидевшими рядом и дышавшими с ним одним воздухом средней полосы России, но далёкими от его сущности. Соприкасался и наслаждался обществом тех, которых сам понимал, обнажая перед ними не столько душу, сколько томившееся в неопытности тело.

Оно тоже жаждало гармонии, и, как ему казалось, в такие минуты, приближаясь к литературным богиням, обретшим бессмертие, обретало её. В мечтах и фантазиях! Но однажды что-то сломалось в нём, однажды его мир вдруг растревожился. Причиной стало новое слово нимфетка, которое въелось в его мозг и совершило в нём кульбит.

Будучи юным и неискушённым, он не был готов к подобной литературе. Прочитав «Лолиту» в первый раз и не поняв не только главного посыла автора, но и не разобравшись в фабуле романа, отложил. История напрягла его. До сих пор всё было более-менее понятно, а эта книга смутила юного Алёшу. Отложил до лучших времён, но не отбросил, как делал с книгами, не затронувшими его сердца. Эта как раз затронула, но не сердце – любопытство и смутное беспокойство.

Время от времени он возвращался к ней, читал выборочно отрывки, испытывая ощущения сродни тем, которые он испытал при виде язычка Лины, слизывающей мороженое. Если до встречи с произведением, предаваясь сладостным мечтам, он оправдывал свои тайные действия потребностью души и тела, якобы возвышающие его, то книга явилась чуть ли не инструкцией к действию, спуская его с небес на землю. Вот ведь как бывает у других… Томительные вожделения Гумберт Гумберта (8) трактовал по-своему.

Стыдясь самого себя, воровато, он запускал руку между ног и проделывал манипуляции, освобождаясь от внутреннего зудящего напряжения. Гармония исчезала, уступая место плотской удовлетворённости.

Задавался ли он вопросом, что происходит с его организмом?! Задавался и не раз. Только это и занимало его сейчас. Любопытствовал, искал ответы в книжках и в разговорах с друзьями, уверяя себя, что полученные знания, окажутся полезными, хоть и теоретическими. Но одной теорией в своих сексуальных фантазиях не ограничивался; следуя природным инстинктам, продолжал мастурбировать, чувствуя радость и облегчение. Ощущения нравились ему, несмотря на некую внутреннюю неловкость, которая появлялась после процесса. И каждый раз, словно оправдывая себя, находил утешительный довод, уверяя себя в том, что подобными действиями никому не вредит.

Алексей Сергеевич про себя часто улыбался тому неопытному Алёше, воскрешая в памяти давние терзания. Неизбежно каждый подросток проходит через них на пути возмужания. На этом пути случаются непредсказуемые повороты. Порой нежелательные. Отсутствие рядом внимательного отца или старшего брата, которые бы научили многому, сыграло в его жизни решающую роль.

Теперь он понимал, чтобы стать мужчиной, мальчику необходим наставник. Если его нет в детстве, мужчина вырастает незавершённым. Да, внешне человек может казаться мужчиной. И работа у него мужская, и одежда, и семьёй обзаводится… Но. Передача мужественности лично Алёше так и не завершилась. Всё оборвалось на том диком случае. Вульгарно, жёстко. С искажением и надломом. И ни одна душа не взялась объяснить ему, что же произошло… Как воспринять?! И надо ли! Скорее всего, как понимал Алёша, он не прошёл процесса мужской инициации.

Оставаясь один на один со своими проблемами, он невольно прислушивался к тому, кто сидит внутри него и руководит, не считаясь ни с воспитанием, ни с родными, ни с его жаждой гармоничного самоощущения. Физиологические потребности брали верх, но скованные внутренними страхами, оставались втуне, раздирая неокрепшее тело и душу.

Поэтому он, уже Алексей Сергеевич, повзрослевший, подобно путнику, затерявшемуся во времени и пространстве, так часто пытается пробраться в детство. Из этого лабиринта растут ноги его смятенных переживаний. Роковая встреча с отцом в саду осталась нерасшифрованной тайной, породив боль, обиду, ревность и изнурение его личности. Это была правда, с которой он жил и поделиться не мог. Но жизнь его не стояла на месте и двигалась вперёд несмотря на внутреннее отчаяние.

Сдав выпускные экзамены, Алёша со своим дружбаном Ником отправились в город С. Друг нацелился поступать в технический вуз, он – в гуманитарный институт. Чтение, помимо того, что раздвинуло рамки его крошечного мирка, определило выбор профессии. Любовь к слову привела его на филологический факультет. Он станет литератором, и чем чёрт не шутит, может и писателем. Юноша не предвидел, что окажется в тотально женском коллективе. Так уж повелось, что на филологический идут в основном девушки. Это обстоятельство поначалу его напрягло, но попривыкнув и осмотревшись, он успокоился. Никто из девушек вроде не собирался претендовать на его личное внимание. Освоившись, однокурсницы предпочли дружить с ребятами курсом старше, или находили воздыхателей вне стен института. Можно успокоиться и не терзаться мыслями. Несколько парней разбавляли феминизированный курс будущих словесников; с некоторыми из них Алёша поселился в студенческом общежитии, куда его направили из деканата.

Соня приехала поздравить сына с поступлением и успокоилась, познакомившись с его новыми друзьями и жилищем. Трое ребят в одной комнате, все студенты… Поводов для волнений нет.

Она уехала в свой маленький городок, радуясь тому, что у сына начинается интересная пора – студенческая. Её же жизнь, одинокая, безрадостная, не сулила женщине ничего нового, а тем более, интересного. Однообразие и рутина. Работа, дом – сплошная серость. Невесёлые мысли проносились титрами к осенним картинкам, мелькавшим за оконцем автобуса, на котором она возвращалась домой. Рябило в глазах, в скомканном сердце – тоска! И подруг совсем не осталось… Развал страны разметал многих по большим городам и чужеземным странам в поисках лучшей жизни. Одна Мария осталась да Антон. Надо бы навестить…

К её радости, Мария шла на поправку. Выглядела она не то, чтобы цветуще, но уже смотрела в сторону той, прежней Марии. В брючках, облегающих фигурку, – за время болезни ставшей более стройной, если не сказать худой, – и светлом жакете, улыбаясь, устремилась навстречу Соне.

– Откуда ты, – заметив дорожную сумку в руках подруги, спросила она, и узнав, забросала её вопросами.

– Ну как он, что?

– Поступил, устроился, слава тебе господи, хоть здесь повезло, – счастливая успехом сына светилась женщина.

– Садись, попьём чайку, расскажешь, – засуетилась Мария. Повернулась к дому, позвала:

– Антон, иди к нам… Соня здесь… Трое друзей, пострадавшие по милости родных людей, обиженные непредвиденным поворотом, но не впавшие в трагедию от удара, пили чай с вареньем, обсуждая настоящее и будущее Алёши.

Сентябрьская осень прислушиваясь к разговору, робко роняла им под ноги первые пожелтевшие листья. Воздух, всё ещё прозрачный, замер, затих, вбирая в себя пряный запах земли и пожухлых растений; отдыхал в преддверии резких перемен в природе.

Люди за столиком мирно «калякали», (9) как в минуты особого расположения друг к другу по-простецки называют свои разговоры волжане, время от времени смеялись, гоняя чаи всклянь, (10) и старались не задевать неприятную для всех тему, что подсознательно их мучила.

Дребезжание телефонного аппарата на подоконнике за открытым окном оборвало разговоры и смех компании. Сотовая эра ещё не тотально завладела бытом и сознанием людей. Один из островков не изменённого мира – дом Антона, обитатели которого пользовались привычным советским аппаратом. Хозяин дома вытащил телефон со шнуром в сад, чтобы Мария смогла ответить на звонок. Соня напряглась. Диалог матери с дочерью неприятно поразил её. Конечно, слова Агаты она слышать не могла, но вопросы Марии насторожили:

– Как малышка? Температуры нет? – голос Марии показался Соне тревожным, в то время она заметила, как в глазах подруги появилось выражение умиления.

– Обязательно вызови врача! – авторитетно потребовала она. Соня с недоумением смотрела то на Антона, то на Марию. Дождавшись конца разговора, она, натужно улыбаясь, спросила:

– Какая малышка? О ком речь?

– Малышка?.. – повторила Мария. Только сейчас она спохватилась. Ах, опростоволосилась… вот досада… Но к чему скрывать? Всё равно узнает…

– У Агаты родилась дочь…

– У Агаты… дочь… Когда? – как во сне повторила Соня.

– Уже месяц… – виновато прошептала Мария, исподлобья взглянув на подругу. Новость застала ту врасплох.

Соня вспыхнула, выскочила из-за стола, неловко задев и перевернув его и всё, что на нём находилось: чашки с блюдцами, варенье в вазочке, остывший чайник, печенье, – машинально схватила сумку, брошенную у ног, и выбежала за ворота. Она бежала, еле сдерживая слёзы, задыхаясь в спазмах…