Испанский садовник. Древо Иуды

– Молчи, полоумный… Молчи… Молчи, Бога ради!

Гарсиа не обратил на нее никакого внимания. Он все так же поглаживал рукоятку ножа.

Смертельно побледнев, Николас смотрел на подернувшиеся мутной пленкой темные глаза, а тихий голос повторил:

– Как насекомых… Когда-нибудь я расскажу тебе обо всем, что сделал. Я уже обещал, ты, может, забыл. Но ничего. Настанет день, когда ты мне поверишь. А пока тебе не следует быть против меня, шпионить или мешать мне. Тебе известно, что я никогда не сплю. Я всегда рядом… в коридорах… в твоей комнате… я все вижу…

– Нет… нет! – Ужас сковал губы ребенка, сдавленный крик слабо повис в воздухе.

Дворецкий довольно усмехнулся и медленно, не теряя равновесия, шагнул к Николасу. Тяжесть отрешенного взгляда безумных глаз, горящих на бледном лице, вселяла в мальчика ужас и отвращение. Словно его напоили отравой. В отчаянии он хотел отодвинуться, но тело больше ему не повиновалось.

– Да, – пробормотал Гарсиа. – Несчастное дитя. Но я могу многому тебя научить… Я открою тебе великую тайну. – Он вдруг умолк, сосредоточенно глядя вдаль, а затем продолжил, понизив голос, как будто разговаривал сам с собой: – Радость забвения… Море забытья… Эти потрясающие голоса…

Объятая неуемной дрожью, со сведенными бровями, Магдалина выпрямилась.

– Замолчи! – выкрикнула она. – Заткнись, пьяная свинья! Ты совсем спятил!

Выдернутый из своих видений, Гарсиа повернулся к ней и, когда она сделала попытку встать, ударил левой рукой по лицу.

Удар был не слишком сильным, но от потрясения скованные мышцы мальчика снова обрели подвижность. С пронзительным воплем, заглушенным плачем Магдалины, он развернулся и, спотыкаясь, вышел из буфетной. Он взбирался по лестнице, падал, поднимался, не чувствуя боли, не чувствуя ничего, кроме сильнейшего желания скрыться.

Наконец-то он в своей комнате! Захлопнув дверь, он онемевшими пальцами повернул большой ключ. Потом закрыл на задвижку дверь, ведущую в отцовскую спальню. Ставни были уже закрыты. Дрожа всем телом, он стоял в темноте посреди комнаты, и его сердце билось, как птица в клетке. Он боялся зажечь газ. Только бы спрятаться! Сбросив ботинки, он дотащился до кровати и, не раздеваясь, залез под одеяло. Но Гарсиа и здесь стоял у него перед глазами, его лицо угрожало разбить вдребезги мир ребенка, и от пронзившего его стыда и страха из глаз Николаса полились жгучие слезы. Ах, если бы там был Хосе, он бы смог его защитить! При мысли о Хосе он заплакал еще сильнее.

Забудет ли он когда-нибудь эту бесконечно длинную ночь? Доносящиеся снизу стенания Магдалины, крики, громкая ругань, звон разбившейся бутылки, хохот, жуткий хохот, и снова звук ударов. А затем наступила тишина, тревожная тишина, пугающая сильнее любого шума, тишина, в которой чудилось неясное движение. Что это, что это было? Неужели он спал? А дверь, запер ли он дверь?! Пойти и убедиться в этом он не решался и лежал неподвижно с широко открытыми глазами, утопая в холодном поту, пропитавшем его подушку, испытывая сильнейшее головокружение.

Наконец, когда он уже перестал надеяться, под ставнями забрезжила полоска света. Он, наверное, ненадолго задремал. Когда сознание вернулось к нему, он лег на бок и прислушался. В доме ни звука, ни шороха. Набравшись смелости, он встал и открыл ставни. И там – о, какое невероятное облегчение! – в чистом золотистом свете нового дня он увидел в саду Хосе. В одной майке тот легкими, размеренными ударами рыхлил клумбу с петуниями, рядом стояли тачка и лейка.

Николасу не нужно было одеваться. Отперев дверь, он слетел вниз по лестнице, промчался по усыпанной гравием дорожке и бросился к другу.

– Ой, Хосе… Хосе… – Сначала он только и мог, что повторять это имя, но постепенно, запинаясь, но не плача, сумел излить душу.

Присев на тачку, Хосе слушал, не проронив ни слова и не глядя на мальчика, если не считать одного-двух брошенных в его сторону насупленных взглядов. Когда Николас закончил, Хосе, помедлив в раздумье, встал. Сквозь напускную веселость в его лице проступила зрелая твердость.

– Ты должен поесть, Нико. Подожди здесь, я посмотрю, как там дела.

Медленно, но решительно он прошел мимо кустарника к задней двери и вернулся почти сразу же.

– Магдалина приготовила тебе завтрак, амиго. Гарсиа не бойся, он еще спит. – Он помолчал. – Я буду рядом.

Никто, кроме Хосе, не смог бы заставить Николаса вернуться в дом. Завтрак, поданный Магдалиной, был самым обычным, не считая подгоревшего тоста. Ее движения были вялыми, волосы сзади растрепаны, лицо опухло еще больше. В дыхании чувствовался сильный запах бренди. В его сторону она даже не смотрела, пока он не допил молоко; и только после этого, стоя у буфетной двери с безвольно сложенными под коротким черным передником руками, она обратила к нему затравленный взгляд:

– Гарсиа не хотел сделать ничего плохого. Он выпил слишком много агуардьенте. Это больше не повторится. – Он молча посмотрел на нее, и она добавила: – Ты хороший мальчик. Ты не расскажешь сеньору Брэнду?

– Не расскажу, если не спросит, – хрипло ответил он.

– Вот и хорошо. – Она слегка пожала плечами. – А теперь пойди умойся.

Николас поднялся к себе, торопливо умылся, почистил зубы и сменил рубашку. После этого он почувствовал себя лучше, но, хотя его кожа больше не была грязной и жесткой, из зеркала над комодом на него смотрело печальное и задумчивое лицо. Ему казалось, будто он – не он, а какой-то чужой мальчик. Он больше не мог оставаться в этой комнате, которая, дав ему вожделенное убежище, тоже стала чужой, осквернившись зловещим ужасом прошлой ночи. Он снова побежал в сад.

Все утро он провел рядом с Хосе, почти не разговаривая, не проявляя интереса к его работе, то и дело украдкой поглядывая на фасад виллы, туда, где окно буфетной, как пустая рама, готово было вместить гладколицый ненавистный портрет. Хосе тоже помалкивал, по его насупленным бровям и сжатым губам было ясно, что он не намерен отнестись легкомысленно к создавшемуся положению, а еще он, похоже, был озабочен теми неприятностями, которые это сулит ему лично. Он тоже время от времени поглядывал в сторону дома.

К часу дня дворецкий еще так и не появился. Магдалина позвала Николаса на ланч, ему не хотелось идти, но выражение лица Хосе, требовавшее и от него такой же твердости, не позволило мальчику уклониться. Он, впрочем, заметил, что, пока он был в доме, его друг не отходил далеко от окна столовой. Даже когда Николас к нему вернулся, Хосе оставался довольно близко к вилле, стоя на четвереньках, он молча и бдительно пропалывал гравийную дорожку.

В три часа парадная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Гарсиа с непокрытой головой, в одной рубашке, брюках и плетеных сандалиях на босу ногу. При виде врага Николас чуть из кожи своей не выпрыгнул. Дворецкий был бледен и угрюм, казалось, он не вполне проснулся, коричневые тени вокруг глаз и на лбу выдавали невыразимую злобу. Он проковылял к одной из колонн и, обхватив ее рукой, чтобы не упасть, часто задышал. Хосе тем временем поднялся на ноги, и, полуобернувшись, Гарсиа увидел садовника и Николаса. Он не шевелился, Хосе тоже, они смотрели друг на друга, и Николас всеми своими натянутыми нервами ощущал, что между ними идет молчаливое сражение. Не было сказано ни слова. Наконец дворецкий опустил глаза и, пробормотав что-то себе под нос, сплюнул, как змея, плюющаяся ядом, и, сойдя с крыльца, направился к каретному сараю. Минуту спустя Николас услышал, как он моет из шланга машину.

Мальчик повернулся к своему защитнику, но Хосе, если и вышел победителем в этой битве характеров, не слишком демонстрировал свой триумф. Напротив, он стал еще угрюмее и вдруг резко спросил:

– Амиго, твой отец вернется сегодня?

– Нет. Он вернется не раньше чем завтра.

– И ты хочешь остаться здесь в доме сегодня ночью?

– Нет, нет, Хосе! Только не это! Ты же не оставишь меня здесь?

Хосе, не отвечая, уставился в землю, потом посмотрел на Николаса, и взгляд его выражал любовь и растерянность одновременно.

– Мне очень нелегко, Нико. Мне не нужны неприятности. Да, я не могу… Но и оставить тебя здесь с этим picaro[3 - Здесь: негодяй (исп.).] тоже не могу!

– Спасибо, спасибо тебе, Хосе!

Его благодарность не вызвала у Хосе ответной радости, и довольно резко он сказал:

– Хватит! Сегодня работы больше не будет. Ты пойдешь ко мне.

Глава 11

Где живет Хосе, Николас не знал. Достаточно и того, что теперь они вместе идут в город, с каждым шагом удаляясь от Гарсиа и Каса Бреза. От этого его настроение моментально улучшилось и все страдания были забыты. Он беззаботно болтал обо всем, что приходило в голову, прерываясь, чтобы указать на что-либо необычное: черно-желтую птицу, странный цветок на обочине, оранжевый парус в далекой бухте. Хосе же был погружен в свои мысли. Выйдя на площадь, он направился к широкому лестничному маршу, ведущему к церкви с розовой штукатуркой.

– Подожди здесь, Нико.

– Куда ты?

– Туда, где я бываю нечасто. – Хосе улыбнулся уголком рта. – Думаю, сегодня самое время туда зайти.

– Я с тобой!

Поколебавшись, Хосе пожал плечами и довольно неохотно повел его по длинной пологой лестнице со стертыми ступенями.

Церковь поразила Николаса уходящей в полумрак высотой и странным мускусным запахом. Потолок возносился раскрашенными выступами, а по бокам нефа было много темных ниш, из которых тянулся дымок от горящих свечей. К одной из ниш и приблизился Хосе. Перекрестившись, он опустился на колени, склонив голову в неожиданно напряженной позе перед украшенным позолоченными сердечками стеклом, за которым на фоне красного бархата стояла красивая фигурка полуженщины-полуребенка в синем – самом настоящем – платье и с крошечной золотой короной с драгоценными камнями на голове. Хосе оставался коленопреклоненным всего несколько секунд, а затем поднялся, бросил в ящик монетку и зажег свечу в подставке с чашечками из красного стекла.

На улице Николас, почувствовав нежелание Хосе обсуждать свои действия, тем не менее со смущением понял, что причиной каким-то образом стал он сам, и выпалил:

– Я заплачу за свечку, Хосе!

Он не понимал, почему друг прыснул от смеха, а затем утешительно похлопал его по спине.

Они шли по переплетению узких улочек к северу от площади, которую Николас с отцом пересекали недавно, идя на пелоту. Теперь же они свернули из переулка на Калье Корриенте – длинную улицу, ведущую к реке, в которую стекали сточные воды городской прачечной. Обветшалые, в несколько этажей желтоватые дома отбрасывали тень на противоположную сторону улицы. Из открытых окон свисали постельные принадлежности. Откуда-то доносился перебор струн: играли на мандолине. Пара ослов в упряжке пили из металлической поилки, пока их босоногий погонщик отдыхал, растянувшись на низкой дамбе. На разбитой, исчерканной мелом мостовой многочисленные дети тихо и сосредоточенно играли в незнакомые игры. Эта сцена, присутствие детей встревожили Николаса, и он вопросительно взглянул на своего друга. Но Хосе, чьи глаза были прикованы к невысокой женщине средних лет, прямо перед ними сгибавшейся под большим узлом из белой простыни, ускорил шаг.