Навязывание

Навязывание
Ариана Кох

Молодая женщина проживает в небольшом городке рядом с живописной горой, отбрасывающей тень на ее дом. Она то и дело хочет уехать из городка в большой мир, но никак не может решиться оставить привычную жизнь. Пока в городок не приезжает гость, чье появление заставляет ее взглянуть по-новому на многие вещи.

Ироничный интеллектуальный роман швейцарской писательницы Арианы Кох об эмиграции и гостеприимстве, получивший немецкую литературную премию «aspekte 2021» за лучший дебют.

Ариана Кох

Навязывание

© А. Кох, 2022

© С. Городецкий, перевод на русский язык, 2022

© Suhrkamp Verlag Berlin, 2021

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022

Гость сидит за столом и ест дольки мандарина. Увидев что-нибудь чересчур маленькое, я морщусь и кладу руку на сердце – или туда, где оно по моим представлениям находится. Меня всегда без труда отвлекали от всяких козней, показывая мне миниатюры.

Гость утонченный, настолько утонченный, что едва не растворяется в воздухе. Поначалу я этого не заметила, потому что он ловко умеет притворяться. Такие, как гость, находятся в большой опасности. Он легко может подпасть под влияние какого-нибудь одержимого. Например, мой прадед был признанным предводителем сектантов. К сожалению, мне не довелось познакомиться с ним лично. От него мне осталась одна-единственная фотография, на которой он сидит за своим письменным столом с ровным пробором в волосах и устремленным в будущее визионерским взглядом. Вдобавок меня поражает, что его проповеди были вольной импровизацией – он ронял на кафедру Священное Писание, раскрывавшееся словно по велению Всевышнего в произвольном месте и тем самым определявшее тему его выступления.

Прадед наверняка сказал бы, что надо знать содержание раскрывавшейся страницы, ведь человек – лишь раб Божий, которому не остается ничего, кроме как следовать Его воле.

Рядом с городком, в котором я располагаюсь, словно в саркофаге, стоит высокая гора, смахивающая на пирамиду, однако в отличие от чуда света внутрь войти нельзя и к тому же она покрыта снегом. Если уж очень хочется, можно на нее взобраться. Лично я пока с этим не спешу, мне даже думать об этом не хочется. Многого оттуда все равно не увидишь, так что я предпочитаю оставаться у подножия. Некоторые побаиваются отбрасываемой горой тени.

В городке я знаю всех, но обычно веду себя так, будто ни с кем не знакома. Что-нибудь да происходило со мной почти на каждом углу, одна жизненная пора наслаивается на другую. Люди собираются в баре «Ротонда», находящемся совсем неподалеку от моего дома. Изначально предполагалось, что он проработает всего сто дней, но из сотни получились тысячи. Официанты меняются еженедельно, один ужаснее другого, но волосы у всех затянуты в пучок, да и в остальном нельзя сказать, чтобы здесь хоть когда-нибудь происходило нечто интересное. Я всегда знала, что неблагодарна. Родители довольно рано сообщили мне об этом, и я никогда этого не отрицала.

Гость был кем-то неведомым, возник ниоткуда. Вышел из поезда, качнув чемоданом, и наши взгляды встретились. Уж не знаю, сам ли он додумался приехать сюда. Я стояла с другой стороны перрона, собираясь уезжать. Во всяком случае слонялась по вокзалу, присматриваясь к пунктам назначения, в которые я потенциально могла бы отправиться. Однако в поезд я никогда еще не садилась.

Не стану отрицать: гость показался мне знакомым, когда я впервые взглянула на него сквозь очки в золотистой оправе… или, быть может, он сам тепло посмотрел на меня сквозь линзы своих очков, стоя на другой стороне перрона, в то время как мы оба знали, что приехали из противоположных концов и завтра или, в крайнем случае, послезавтра снова разъедемся в разные стороны? Именно этот взгляд гостя и запомнился мне, теперь я ищу его в глазах других людей и порой нахожу, сегодня ведущий передачи по философии так же взглянул на молодого французского писателя.

По радио сказали, что звери в зоопарке отвыкли от людей и бросаются в бегство при малейшем движении со стороны человека, прежде всего фламинго. Мне понравилась мысль о том, что пока люди ходят по зоопарку, животные бегут куда подальше.

Потом началось интервью с руководителем туризма в городке – где я родилась не по своей воле и где не собираюсь умирать, – там говорилось о необходимости развивать туризм за счет позиционирования городка в качестве крупного города. Эта идея показалась мне до того бессмысленной, что я не знала, чем заняться. На покрытой искусственным мрамором стойке бара «Ротонда» щедро разложили крошки рогалика. На солнце они отливали золотом. Гора, продолжал руководитель туризма, конечно, привлекает многих, но канатная дорога уже старая, вагончики опасно покачиваются, необходимо поскорее все обновить.

В бар я захожу не каждый день, но в то утро краткая встреча с гостем заставила меня выйти из дому и отправиться на его поиски.

По улице двигались люди, которых я воспринимала лишь силуэтами. Увидела покорную мать, которую тянул за руку капризничавший ребенок. Скрестив ноги под стойкой из искусственного мрамора, я представила себе, что в городке живут только крошечные люди, ездящие на крошечных велосипедах и пьющие ристретти из малюсеньких чашечек. Саму «Ротонду» я могла бы легко положить на ладонь и, крутя, рассматривать со всех сторон, сидящие у стойки стали бы с криками хвататься за нее, их крохотные напитки попадали бы капельками на мои джинсы. Люди смотрели бы на меня, широко раскрыв маленькие глаза, когда я стану разламывать ротонду, как пончик. Я представила себе, что маленький городок будет все уменьшаться и уменьшаться, пока не превратится в крохотную точку, только я останусь большой и уже не смогу в нем уместиться. Тут я поняла, что так оно и есть.

По радио говорили о растущих случаях насилия против обслуживающего медперсонала. Официант сделал потише, и голосов не стало.

Люди лежат под козырьками крыш, кто в спальных мешках, кто в палатках, кто в спальных мешках и палатках. Вещи они обычно хранят в дорожных отверстиях, прикрытых небольшими люками. Мне нередко доводилось видеть, как они вылезают оттуда, таща за собой бесформенную поклажу. Люди приобрели тот же цвет, что и дома, у которых они лежат, стали серыми, как асфальт, а их палатки и спальные мешки переливаются неоновыми цветами по всему городу. Зимой появляются бригады в оранжевых жилетках, которые ищут бездомных и приносят им продукты, а иногда и хозяйственные тряпки.

Одна женщина часто попадалась мне на глаза. Днем она безупречно одета в светло-серое пальто и спешит по улице, словно идет на работу. С наступлением сумерек она в истрепанных тренировочных забирается в спальный мешок и смотрит оттуда на меня притупленным взглядом, а я смотрю на нее, когда перехожу улицу, направляясь из «Ротонды» домой или наоборот. Мы не разговариваем, объединяет нас только взгляд.

В конце улицы – где эта женщина иногда устраивает себе временное спальное место – стоит мебельный магазин, специализирующийся на диванах. Мебельный можно даже было бы назвать диванным, так тесно выстроены диваны на витрине. Часы работы продлили до позднего вечера, чтобы люди могли приходить после работы. Нередко туда заглядывают пары, посидят на одном диване, на другом и потом выходят из магазина, удивляясь сделанному приобретению. Уже скоро им домой привезут гору ваты. Скоро перед их домом остановится фургон. Скоро двое парней вытащат гору ваты из фургона, поднимут ее по лестнице, стукаясь то тут, то там. Скоро гора ваты встанет в квартире пары, которая с недоверием сядет и утонет в ней.

Порой мне не хотелось бы иметь такое хорошее зрение. Но тогда бы я, наверно, не увидела гостя, держащего чужие ему монеты в световом луче у круглой барной стойки «Ротонды». Мы сидели напротив на безопасном расстоянии, часами потягивая пиво. Один на одном конце «Ротонды», другая – на другом. Ось взгляда пересекала окружность и соединяла нас, как две точки, проходя через центр – официанта, переминающегося с ноги на ногу. Возможно, я не в первый и не в последний раз проводила в «Ротонде» такие линии. Вообще в этом городе уже не спят, большинство сидит у стойки, потягивает алкоголь из оловянных стопок и размышляет, с кем бы пофлиртовать. Я часто предчувствую линии, которые в будущем соединят сидящих у стойки, потенциальные точки пересечения секущих. Когда кто-то пытается приблизиться ко мне, я обычно перемещаюсь по кругу в противоположном направлении, чтобы мы никогда не встретились, всегда оставаясь на одинаковом расстоянии. Время от времени и мне приходят письма от незнакомых мужчин, где те сообщают, что обратили на меня внимание, хотя и не знают, кто я, дескать, поймали мою многообещающую улыбку и уверены, что она была адресована им. При всем желании не припоминаю, чтобы я когда-нибудь улыбалась.

Гость ходил кругами, напоминая клейкую ленту для ловли мух. Ему явно требовалось жилье, только он этого, похоже, не понимал. Сновал вокруг «Ротонды», спускаясь по улицам, забираясь на гору.

Во всяком случае мне было немного не по себе.

Внезапно я стала замечать его повсюду, словно никаких людей, кроме него, не было, словно он вечно будет бродить по городу, покачивая чемоданом, и наблюдать за разрывом в облаках, куда пробивается лунный свет. Останется серебристым силуэтом.

Я ненадолго отложила бинокль, чтобы этот образ запечатлелся на сетчатке, как гаснущая на ночном небе молния.

Дом у меня очень большой, хотя по внешнему виду не скажешь. Дом гигантский, пусть и меньше горы, четко вырисовывающейся против света. Дом мне не принадлежит, я лишь присматриваю за ним, чтобы он не рухнул. Когда-нибудь он перейдет моим брату и сестрам. Когда-нибудь мне придется оставить его, быть изгнанной, когда родственники заявят на него свои права. У родственников есть деньги, и они вправе говорить, что дом должен принадлежать им. Родственники могли бы стать крупными собственниками, а я только охраняю руину. Родственники въедут в дом, начнут реставрировать и перестраивать его, сделают его другим, нежели теперь. Возможно, он станет еще больше, выше и уж точно роскошнее. Его наверняка перекрасят в другой цвет.

Вообще этот дом менялся вместе со мной.

Когда родители несколько лет назад поселились в нем вместе с моими братом и сестрами, я соорудила небольшую канатную дорогу к соседнему дому и обменивалась письмами с соседским ребенком. Иногда мы показывали друг другу что-нибудь из окна – безмолвный разговор вещей, танцующих за стеклами. Например, я сначала увидела плюшевого белого медведя, потом ножницы. А ответила плюшевым осликом и не поддающейся описанию работой, сделанной мной в детском саду. Повзрослев, я перерезала веревку, так что она упала на кустарники, проведя по саду неровную линию. Меня гложет чувство, что никакого повода для этого не было, контакт с соседским ребенком прервался навсегда.

Кошки тоже появлялись и исчезали, их переезжали, откармливали, кастрировали. Помню Рембо, Цезаря и Наполеона. То один, то другой главенствовали над садом, гордо прохаживаясь средь листвы с поднятым хвостом. Вечно отстаивали свою территорию, в воздухе пахло их мочой, а попытки родителей передвинуть кошачьи туалеты с помощью высаживания перца успехом не увенчались.

Сегодня все кошки мертвы. Их жизни прошли в садах.

Я еще здесь. Живу, как кладбищенский сторож, среди не принадлежащих мне стареющих вещей. К стенам лучше слишком уж не прислоняться. С фасада падают камни, а палисадник покрыт листвой, грязью и снегом.

Что до меня, то мне не нужны ни дом, ни вообще архитектура, потому что я в ней не разбираюсь. Мне можно было бы просто что-нибудь показать, заявив, что это дом, и я бы поверила. Меня никогда не интересовала архитектура, хотя живу я в самом причудливом доме городка. В том, что касается стен, я прямо-таки слепа. Пока мне под ноги не упала штукатурка, я даже не замечала, что мой дом оштукатурен. Зато я умею смотреть сквозь стены на сидящих за ними людей, словно заглядывая в открытый с одной стороны кукольный дом.

Сидящих за стенами людей – в отличие от их дома – я всегда прекрасно помню. Их колоритность, их одежду, как они спускаются по лестнице или встают из-за стола и включают плиту. Должна признаться, что я редко впускаю людей к себе домой, но воспоминание об их пребывании тянется следом по всем комнатам. Хотя родители и уехали, но их способ заполнять пространство остался.

Дед однажды построил кукольный дом, в котором был и электрический свет, и выключатели. Когда я раньше гостила у дедушки с бабушкой, то одним из моих излюбленных занятий было касаться крошечных выключателей, освещая и затемняя кукольную гостиную с крошечными торшерами и люстрами с узорчатыми абажурами. Кукол я не трогала. Помню, они лежали под одеяльцами на деревянных кроватках, им полагалось спать. Потом выключатели сломались, ведь, кроме меня, у деда было еще девять внуков и внучек, не менее страстно жавших на них.

Интересно, почему людям нравится все маленькое. Боюсь, тут есть какая-то связь с тем, что у людей есть маленькие дети, за которыми надо присматривать, чтобы они не умерли с голоду.

Есть те, у кого нет дома, но хочется им обзавестись, и те, у кого он есть, но кому он не нужен. У некоторых дома некрасивые, у некоторых есть альтернативное жилье, например, жилой фургон, палатка или спальный мешок. Границы между категориями жилья подвижны, как и вообще все границы. Однако можно сказать, что кто-либо временно завладевающий – не принадлежащим ему – местом жительства, с одной стороны, переступает эту подвижную границу, и поэтому, с другой стороны, его можно назвать гостем.

Однажды у меня был друг, которому нравилось, что я постоянно начинаю предложения со слов «с одной стороны» и «с другой стороны», неправильно используя эти обороты. Вместо того чтобы представлять противоположные мнения, я все время утверждала одно и то же.

С одной стороны, «Ротонда» – это военное сооружение, с другой – оборонительное укрепление, из которого можно наблюдать за врагом с безопасного расстояния, например, в бинокль. Если, с одной стороны, нет никакого желания сблизиться с врагом, то, с другой стороны, можно выпустить в него стрелы. У стоящего в «Ротонде» открывается вид на всех врагов или подданных, если они у него есть. Стоя в «Ротонде», можно легко притвориться, будто они есть, даже если их нет. Вокруг «Ротонды» вполне можно представить себе наполненные водой рвы. «Ротонду» стоит посоветовать тем, кому надо уметь почувствовать себя выше других.

Официант «Ротонды» сейчас притворяется, будто не слышит, что я попросила очередное пиво.

Там, откуда приехал гость, его больше нет. Там, где он был, остался только негость. Там, где гостя больше нет, у кого-то образовалась пустота, возможно, звенящая пустота. Кто-то вынужден мириться с отсутствием гостя. Кто-то, вероятно, удивлен, кто-то опечален, а кто-то рад.

Все, чего гость мог бы добиться здесь, он, наверно, не добьется там. Здесь не было недостатка ни в чем. Здесь гостя никто не ждет. Здесь и так всего в изобилии.

Только «Ротонда» медленно разваливается. Приклеенные к стенам золотистые обои все больше отстают от них, да и у тех, кто пьет, сидя у круглой стойки, образуются морщины, сначала только у глаз, потом у рта. Когда-нибудь их второй подбородок дотянется до пивной пены. «Ротонда» все больше превращается в музей с окаменелостями. Иногда я представляю себе подписи, витрины, сосуды для этих окаменелостей: усатый художник; длинноволосая женщина с озабоченным лицом и платьем, похожим на рыбью чешую; женщина с волосами покороче, у нее из рук красиво падают напитки. Да, этим окаменелостям тоже нужен дом.

Всю свою жизнь меня одолевает страстное желание распрощаться, однако я так и не уезжаю. Всю свою жизнь я думаю и говорю об отъезде, но я по-прежнему здесь. Я – самая старая окаменелость и ненавижу этот городок настолько, что мщу ему, не уезжая отсюда, даже если постоянно притворяюсь, будто уеду. Я – самая старая окаменелость, и даже если меня будут коленопреклоненно просить уехать, я все равно останусь.

Может быть, гость – единственный, кто понял разницу между возможным и реальным. Может быть, ему никуда не хотелось ехать, и он хотел остаться на всю жизнь, но сумел предпочесть неизбежное нежеланию.

Я думала, мне надо сказать гостю, что он может гордиться собой, поскольку понял нечто, до чего ни за что не додуматься полному окаменелостей городку – даже если интерьер посыплется им на черепные коробки. Я думала, что могу рассказать гостю о своем возможном отъезде, чтобы он предсказал мне его выполнимость. Во всяком случае, я надеялась, что – если я сближусь с гостем – мне передастся немного его отстраненного бытия, и оно волной выплеснет меня из городка. Короче говоря, мне требовался специалист.

Порой я думаю, что мне больше не следует говорить об отъезде, поскольку я и так слишком много о нем говорила. Я говорю об отъезде каждый день и никогда не устаю от этого. Интересно, можно ли остановиться где-нибудь, если все время говорить об отъезде. А тот, кто все время собирается оставаться, внутренне давным-давно уехал, не так ли?