Муж для девочки-ромашки

«Лет эдак на десять старше», – с неудовольствием подытожила Надюша.

– Не понравился! – жизнерадостно гоготнул Лев Аронович бархатным голосом. За такой голос легко можно было простить и круглое пузцо, нависавшее над штанами, и широкую, словно каравай у хлебосольной хозяйки, физиономию, и глазки-пуговки.

Надя пожала плечами, мимолетно смутившись. Ставить эксперименты на младшем Клякмане можно было только при одном условии – подопытный должен молчать. Но тот, скорее всего, зная о своем неоспоримом плюсе, нагло им пользовался, парализуя Надюшину волю к победе над всем мужским полом и отдельными его представителями.

– Я не делаю скоропалительных выводов. – Она попыталась высокомерно улыбнуться, изобразив особу царских кровей, потревоженную холопом, но фокус явно не удался. Во всяком случае, Левочка весьма непочтительно хмыкнул и отклячил полный локоть, видимо, предлагая барышне за него уцепиться. Его оливковые глаза излучали добродушное понимание, навевая мысли о рентгене. Надя почувствовала себя описавшимся щенком, пытающимся собственным задом прикрыть свежесотворенную лужу.

– Итак? – Лев Аронович поиграл брежневскими бровями и улыбнулся безупречными зубами, словно самодовольный рояль.

«Небось к дорогому стоматологу ходит», – неожиданно подумала Надя, и ей стало себя жалко. Один из нижних правых зубов давно ныл, но она малодушно игнорировала тревожные симптомы. Мысль о районном стоматологе вызывала неприятный зуд в мозгу и холод в пятках.

– Это вопрос? – Она тоже подвигала бровями и уставилась на кавалера, изобразив проницательную и мудрую черепаху.

– Это призыв! – Клякман снова радостно продемонстрировал зубы. – Не знаю, как вы, а я безумно голоден.

– Сочувствую. – Надя твердо решила не давать себя в обиду и попыталась разозлиться, чтобы не таять от его возмутительно обволакивающего голоса. Получалось плохо. В моральном плане она казалась сама себе кактусом после чернобыльского дождя, пытающимся ощетиниться остатками колючек. Выходило жалко и неубедительно.

– Да что вы, милая! Мне таки не нужно сочувствия. Мне нужно общество. Дамское. И кусок мяса.

«Издевается, что ли?» – заволновалась Надя. Но ничего остроумного и хлесткого ей в голову не приходило.

– Все мысли написаны у вас на лбу, – вдруг сообщил Левочка и ласково улыбнулся, словно кот, только что сожравший мышь и пытающийся подбодрить ее осиротевшую семью.

Надя, у которой на данном этапе вместо мыслей в голове образовался некоторый вакуум, засасывающий в пустоту лишь факты из окружающего пейзажа, вдруг разозлилась.

«Тоже мне – телепат!» – раздраженно подумала она и картинно всплеснула руками:

– Да что вы говорите? Таки написаны? А как же быть с постулатом, что женщины вообще не способны на мыслительную деятельность?

– Постулат не мой, – любезно проинформировал ее Клякман. – А скажите, м-м-м-м, Надежда, вы презираете мужчин как класс или это только я пришелся не ко двору?

«Это он на комплимент напрашивается или намекает на что-то?» – окончательно рассвирепела Надя, ощущая себя тлей под микроскопом. Ее разглядывали, делали выводы и опутывали паутиной многообещающего голоса, а она лишь жалко барахталась на спине.

– Ко двору, ко двору, – сдалась Надежда, мысленно оправдывая свою капитуляцию боязнью потерять работу.

– Благодарствую. – Левочка отвесил ей шутовской поклон и снова оттопырил локоть. – Так мы пришли к консенсусу или будем продолжать бодаться?

И тут Клякман совершенно неожиданно сделал ей «козу». Надя шарахнулась в сторону, больно ударившись бедром о стол.

– Однако. – Левочка крепко взял ее за плечо и повернул к свету. – А что, прелесть моя, папаша-то мой уж не лупит ли вас тут часом? Какая-то вы запуганная. Конечно, покорная женщина – клад для хозяйства, но не до такой же степени. Кстати, я люблю строптивых.

Надюша последовательно залилась краской, потом возмутилась и тут же стала выстраивать линию поведения, подсознательно пытаясь впихнуть в эту самую линию Левочкины предпочтения.

Клякман оказался галантен, остроумен и до обидного проницателен. Надежда была для него не просто открытой книгой, а вообще – букварем. Обаяние исходило от Льва Ароновича мощными океанскими волнами романтического прибоя, то накрывая с головой, то откатываясь и оставляя жертву жалкой и вымокшей с ног до головы. Он играл с ней весь вечер как кот с мышью. А когда Надежде наконец надоело ерепениться, пытаться переплюнуть кавалера в остроумии и она даже начала прикидывать, как именно отказываться от продолжения банкета, чтобы не отказаться совсем и дать себя уговорить, Левочка красиво посадил ее в такси и отправил домой. То есть он даже не проводил, не говоря уже о прощальном поцелуе, который Надежда, разгоряченная шампанским, представляла себе то так, то эдак.

– Ах ты, гад носатый, – в сердцах рыкнула она, когда осознала, что несется на приличной скорости в прокуренном салоне слегка раздолбанной «Волги». – Ненавижу мужиков! Не-на– ви-жу!

– Мне выйти? – флегматично поинтересовался водитель, мельком глянув на буйную пассажирку в зеркало заднего вида.

– Ничего, потерплю, – буркнула Надя и мрачно уставилась в окно.

– И где ты была? – Мама с любопытством оглядела ее с ног до головы и ответила сама себе: – Помада на месте, на лице – мировая скорбь. Нигде не была.

– Я была в ресторане. – Наде вдруг стало невыносимо горько, что с ней всем все ясно. Даже маме хватило секунды, чтобы понять всю ее бесперспективность и неудачливость на данном этапе.

– Значит, ужинать не будешь?

– С мужчиной! – рявкнула Надя. Желание прихвастнуть, соврать, чтобы хоть на мгновение и самой поверить в собственную ложь, раздувалось в груди, словно шарик, грозящий вот-вот с грохотом лопнуть.

– Это не мужчина. Тебе показалось, – отрезала Татьяна Павловна.

– Ничего мне не…

– Девочка моя! Если бы он был мужчиной, то ты была бы сейчас с ним, после ресторана-то, а не топтала пол в коридоре.

– Он меня уважает. Ты что, не допускаешь мысли, что не все мужики интересуются только моей физиологией?

– В последнее время у меня возникли серьезные опасения, что твоя физиология интересует лишь районного гинеколога, да и то исключительно в профессиональных целях, – скорбно констатировала мама. – Нежную и трепетную женскую душу после похода в ресторан изучают только импотенты. А уважение, которым ты так кичишься, нормальную женщину должно оскорблять.

Иногда Наде казалось, что мама ее ненавидит или даже завидует, изводя бесконечными поучениями и натуралистической направленностью своих сомнительных теорий. Угодить на мать никак не получалось. Если кавалер сразу шел на сближение и ломился «в опочивальню», то Татьяна Павловна, вместо того чтобы спокойно отбыть на дачу и дать дочери возможность устроить личную жизнь, принципиально оставалась дома. Загнанного на чаепитие самца сначала долго и вдумчиво доводили до белого каления допросом с пристрастием, а после его позорного бегства мама резюмировала:

– Хомяк, готовый к спариванию сразу и все равно с кем, безусловно, хорош, но только в трехлитровой банке и в паре с хомячихой. Хотя, если моей дочери импонируют именно такие примитивы, использующие женщин для удовлетворения своего сиюминутного рефлекса, то я не вправе мешать. Ты уже выросла и вполне в состоянии выбрать среду обитания самостоятельно. Равно как и окружение. Только запомни: если мужчина не тратит время на то, чтобы хоть как-то обставить свой наскок, то это никакой не роман и не любовь, а элементарное удовлетворение физиологических потребностей. Ты просто подвернулась. Хочет есть – ест, что ближе лежит. Хочет пить – пьет, что наливают. Хочет секса – берет то, что не сильно быстро бегает. Ты, моя дорогая, похоже, вообще – не только не убегаешь, а просто сама напрашиваешься на подобное отношение.

Слушать все это было невыносимо обидно. Зато когда в жизни Надюши появлялся какой-то намек на кавалера, претендующего на романтические отношения, Татьяна Павловна презрительно кривила губы и предлагала варианты на выбор: несостоятелен как мужчина или же не знает, как отказать навязавшейся на его голову девице.

Феминисткой мама не была, у нее постоянно были какие-то ухажеры, но тем не менее она была свято уверена, что «домашний скот» – это вовсе не животное, приносящее пользу крестьянскому хозяйству, а мужик с пивом и газетой перед орущим телевизором.

Надя унеслась на кухню, оскорбленно стуча пятками. Хотелось горячего чая и тишины.

– Твоя ненормальная уже обзвонилась. У нее там прорыв на любовном фронте, – как ни в чем не бывало сообщила мама. – Хотелось бы взглянуть на тело павшего бойца. Просто так, из любопытства.

– Хочешь, приглашу в гости? – разъяренно прошипела Надюша. – У тебя будет повод ткнуть меня носом в тот печальный факт, что даже Фингалова нашла себе пару. А твою дочь все уважают как товарища по партийной борьбе и не видят в ней женщину! Потому что никакой женщины в ней нет! Я урод! Моральный и физический! Не повезло тебе с дочуркой!

– Прекрати истерику, – спокойно прервала ее визг Татьяна Павловна и аппетитно погремела ложечкой в кофейной банке. – Из тебя комплексы лезут, как фарш из электромясорубки: густо и безостановочно. Для женщины важен результат – с кем она останется в итоге. А для мужика – процесс, так как он изначально планирует идти покорять следующую вершину, не останавливаясь на достигнутом. Если самец того стоит, то твоя задача – убедить его в том, что ты не промежуточная стоянка, а пик Коммунизма и больше твоему альпинисту в горах искать нечего. Не важно, кто успеет хапнуть своего мужика быстрее, важно, чтобы мужик был именно твой. Каждой Золушке – своя туфелька. Если у тебя нормальный тридцать седьмой размер, то ни тридцать пятый, ни сороковой тебе не подойдут. Ловишь мысль?

Надя всю жизнь только и делала, что ловила умные мамины мысли, старательно их переваривая и раскладывая по полочкам. В итоге получилась легкая свалка из прямо противоположных постулатов, требующая немедленной генеральной уборки.

– Не ловлю! – упрямо мотнула головой все еще не остывшая от обиды Надя.

– Не мужик и был, – пояснила мама. – Даже если он тебе понравился. Он тебе – да, а ты ему – нет. Значит – не твой.

– Да не нужен он мне!

– Вот и хорошо.

– Мне вообще никто не нужен. Лучше жить одной и ни от кого не зависеть! – Надя плеснула в кружку кипяток и с остервенением начала утаптывать ложкой пакетик. Чай медленно менял цвет с неприличного на аппетитный.

– Одной трудно. Поверь мне. Нужен хотя бы ребенок.