Как поймать монстра. Круг второй

Как поймать монстра. Круг второй
Арина Цимеринг

Red Violet. Темные мирыМИФ Проза
Продолжение трилогии в долбаной Ирландии. Они – охотники за нечистью, но чем дальше уводит их лес, тем больше размывается граница между «охотником» и «жертвой». Ночи становятся темнее, и в этой темноте все сложнее отличить правду от лжи, а врага – от друга… Мы встретим мертвое, притворяющееся живым, и живое, притворяющееся мертвым. Мы войдем в лабиринт и будем идти против хода солнца, спускаясь все глубже и глубже, пока пути назад не останется. И, когда мы будем блуждать в потемках, зима вступит в свои права. А начавшись… она уже никогда не закончится.

Арина Цимеринг

Как поймать монстра. Круг второй

Узнать больше:

https://zimering.ru/htcm (https://zimering.ru/htcm)

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Арина Цимеринг, 2025

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2025

* * *

Круг второй

17. Я не паникую

«Все проблемы идут из детства».

Любимая присказка психологов. Давай поговорим о мамочке, давай поговорим о папочке, покажи-ка на этой кукле… И если это все, что нужно, чтобы обвинить кого-то в своих проблемах, что ж. Ладно. Как насчет такого оправдания?

В детстве ему редко говорили, что он что-то делает хорошо.

Казалось, окружающих больше пугало, когда у него что-нибудь получалось, – их брови сползали ниже, губы тревожно поджимались, а ручка начинала быстро бегать по планшетке. И вот что унизительно: он ведь старался. Из кожи вон лез ради похвалы.

Эти брови, эти губы, планшетка, ручка – они всегда сопровождали его успехи. На три минуты под водой больше, чем в прошлый раз; быстрее пойманный мяч; сильнее сжатый эспандер; более высокий прыжок… На что бы его ни тестировали, сколько бы сил он ни прикладывал, чтобы ни делал, этого никогда не оказывалось достаточно.

Ничего удивительного, что ребенком он хватался за любое брошенное хорошее слово. Сейчас, вспоминая об этом, он стыдился и злился, но увы: не было способа вернуться в прошлое и отвесить оплеуху себе пятилетнему. А воспоминания, как назло, оставались четкими и ясными, отчеканенными прямо на гиппокампе, – не размыть и не вытравить.

Вот он сидит в углу комнаты ожидания, увлеченно склонившись над бумагой, разве что носом в нее не ныряет. Вокруг все такое белое, что аж глаза режет: стены в текстурной штукатурке, пластиковый стол, шершавый кафель, люминесцентный свет, заливающий все вокруг. Помещение пустое, если не считать стола, стула, его самого – единственное темное пятно в этом стерильном вакууме, – и настенных часов над закрытой дверью: стрелки и точки у них глянцево-черные и бликуют. Он знает точно, что у него есть три деления длинной стрелки, прежде чем за ним вернутся: обладателям хмурых бровей и сжатых губ всегда требовалось много времени, чтобы обсудить новые данные на своих планшетках. Это рутина – и поэтому он не беспокоится. Старательно вырисовывает на альбомном листе пасущихся коров, тонкую рабицу забора, коричневые крыши амбаров и серые кузовы грузовиков. Потом добавляет надписи, у каждого кузова разные. И на всех одинаковые логотипы – рога в волнистом круге. Рисунок выходит скучным: у него всего четыре карандаша и одна красная ручка, но ему нравится комбинировать, так что ничего страшного. Он старается не выезжать за контуры и тщательно прорисовывает мелочи: от этого картинка все-таки становится поживее, а время идет не так медленно.

Женщина-с-пучком – у людей в белых халатах за пределами репозитория никогда не было имен – останавливается возле его стула и заглядывает ему через плечо. Он плохо ее знает, она появилась только в прошлом месяце; потом он подслушает, как ее назовут «доктор Геллер», но пока что она Женщина-с-пучком. Это первый раз, когда она с ним заговаривает: приветливо спрашивает, что на рисунке. Ответ не должен был ее удивить – это место, которое он всегда проезжает по пути из репозитория сюда. Раз в месяц, когда можно увидеть дорогу, другие машины, даже людей из затонированного окна автомобиля. Он всегда видит именно их: эти домики с коричневыми крышами, эти грузовики и этих коров. Коровы ему особенно нравятся: у них красивые пятна и их интересно рисовать.

«Точно! Это же ферма „Уилкинс Биф“, – почему-то радуется Женщина-с-пучком, – она на западном шоссе, очень похоже! У тебя отличная память… И ты очень внимательный, молодец. Не каждый бы заметил столько деталей! А можно мне взять рисунок?»

Он не показывает вида, но на самом деле он так рад, что, конечно, дарит ей эту идиотскую мазню. И другой рисунок, тот, что под ним, – на нем Грегори из репозитория и доктор Янг в своих смешных очках.

И вот что унизительно: он ведь старался. Из кожи вон лез ради похвалы.

Недоумок.

Конечно же, после этого к плаванию, бегу, прыжкам и упражнениям добавляются тесты на зрительную память. Они стали проверять его рисунки, и теперь их нельзя было выносить из комнаты ожидания. А однажды он увидел, как в репозитории доктор Эйбл просматривает его альбом – с низко опущенными бровями и поджатыми губами, – и постепенно он разлюбил рисовать. Доктора Геллер куда-то перевели через пару лет, но было уже поздно: ее одобрение ядом въелось так, что и сейчас стояло в ушах, словно издевка.

«Ты очень внимательный».

Сейчас воспоминание об этом привело его в бешенство. Внимательный?

Не заметил трещину в камнях. Не успел отскочить. Вовремя не понял, что этот тупой мальчишка, Брадан, притащит сюда остальных деревенщин.

Внимательный, кретин, как же. Теперь стой, осел, у порога шахты и думай, как попасть внутрь!

И Сайлас с яростью затоптал окурок в свежий снег.

Утро осталось сотни часов тому назад. Но даже сейчас на улице все еще стоял день – такой длинный, как будто кто-то поставил его на паузу. Время, всегда считал Сайлас, должно тянуться медленно, когда ничего не происходит, и бежать вперед, когда вокруг бушует шквал событий. Но в Глеаде оно каждый раз давало сбой: за эти часы, что он здесь провел, небо осталось таким же бесконечно серым, а в тусклом лесу вокруг совсем не прибавилось теней.

Безрадостный пейзаж гармонировал с безрадостными лицами шахтеров, которые теперь были на каждом шагу, – и все это вместе действовало Сайласу на нервы. Он стоял поодаль от входа в шахту, наблюдая, как несколько мужчин заходят внутрь с инструментами. Какая уже группа по счету? Третья? Люди курсировали туда и обратно, и только главный, Йен, как ушел внутрь, так и не возвращался.

Стоящий рядом ирландец заговорил – может быть, с ним, может быть, с мирозданием, черт его знает, – хмуро разглядывая распахнутый настежь вход в шахту. Скачущий ирландский говор раздражал Сайласа не меньше, чем сами ирландцы. Его бесили уходящие вверх окончания, его бесила твердая, словно мешающаяся под ногами «р». Сайлас не любил находиться в толпе – и еще меньше он любил толпу, которая трепалась на языке, который он не понимал.

А этих долбаных ирландцев здесь была долбаная толпа.

Обвал в шахте – спасибо Роген и ее неумению думать наперед – созвал сюда половину этого проклятого богом местечка. Теперь взбудораженные шахтеры сновали здесь и там, мешая Сайласу делать его работу. Внутрь его не пускали: он пытался придумать какой-то правдоподобный предлог, но и в этом облажался. Йен сказал, что там теперь опасно и сначала нужно разобрать завалы. Разобрать завалы! Если очаг действительно там, эти недоумки не только завалы разберут, но и выкопают кого не просили!

Йен так и не возвращался, и Сайлас мрачнел с каждой минутой. Никто здесь не вызывал доверия, но этот мужик – особенно.

То, что Махелона появился из шахты весь в крови – камнепад знатно проехался ему по лицу, – не произвело на шахтеров никакого впечатления: их словно интересовал только факт обвала. Йен ни слова не сказал, хмуро оглядел их и повел своих людей внутрь.

Ладно, никакой чуткости от них и не ждали – в конце концов, кучка иностранцев полезла туда, куда им запретили, разрушила чужую собственность, и, положа руку на сердце, Сайлас мог понять претензию. Но если вы видите человека, которому булыжник чуть не снес полголовы, стоит хотя бы задержать на нем взгляд? Но нет. Они Махелону будто не заметили.

С другой стороны, если вы заранее знали, что так и случится… Сайлас покрутил мысль в голове, разглядывая нескольких оставшихся снаружи мужчин. Ему самому досталось не так сильно: ушибы не причиняли дискомфорта, а царапины на лице быстро перестали кровоточить. К вечеру заживет, но выглядит он сейчас, наверное, как полное дерьмо.

Его они тоже замечали, только когда он к ним обращался.

Долбаные ирландцы.

Зачесались пальцы – хотелось снова достать сигарету, но, когда Сайлас уже полез в карман, из шахты послышался шум, а затем оттуда начали выходить люди. Йена среди толпы опять не оказалось – подозрения зашевелились с новой силой, – но на этот раз шахтеры были чем-то обеспокоены. Один из них что-то громко объявил стоящим на улице – лица у тех изменились. Что бы он ни сказал, звучало озабоченно и тревожно. Сайлас тут же забыл о сигарете.

– Вы что-то нашли? – накинулся он на Брадана, стоило его запыленной унылой роже показаться на свет. Тот сощурился, прикрывая глаза рукой, – ну да, парень, как будто у вас тут шпарит солнце – и не сразу нашел его взглядом.

– Не точно… Они все еще проверяют, но… – Он неуверенно огляделся, будто сомневаясь, что ему стоит говорить что-либо Сайласу. Да ну как же! – Мы убрали верхний слой завала, и это очень странно. Место, где нашли вашего друга…

Да не тяни же ты кота за хвост!

– Это не шахта.

Дневной свет проникал в предбанник через тонкие щели, светлыми полосами разделяя крохотное помещение на равные отрезки. Одна такая пересекала кроссовки Джеммы: те самые, которые пережили ирландские ливни, снег и кровавое месиво на дне оврага.

На правом оказался вспорот задник. Вопрос времени, когда он начнет разваливаться.

Черт. А хорошие ведь были кроссовки. Сто двадцать баксов отдала.