Запертое эхо

Чтобы забыться, я вернулся в мастерскую. Пытался стереть из памяти лицо с сияющей улыбкой масляными красками. Не выходило. Потребовалось много краски и много времени, чтобы убедиться в том, что Рене застряла в моем сознании и освобождать его не собирается.

За ужином Милли трещала о каких-то новостях, а затем, когда мы пили кофе в гостиной вдвоем, – Ридли уходил к себе в кабинет сразу после ужина, – она вдруг озадачено взглянула на меня и обратилась ко мне со словами:

– Неужели ты влюбился?

Я опешил.

– В кого это? – сигарета вспыхнула в моих пальцах крохотной звездой.

Милли закатила глаза.

– Рене Шеридан не оставляет ни одного мужского сердца целым. Я тебя предупреждала! А ты попался, попался, как мальчишка! Но даже мальчишкой ты так не обманывался.

В этом она была права. Я вообще мало что смыслил в любви. В годы детства и отрочества я не интересовался противоположным полом совершенно, хотя был весьма популярен в дамских кругах (как говорила Милли). Физическую близость я познал в неполные семнадцать, особенно не прельстился и взялся за более полезные дела. Несмотря на то, что в Европе я кутил порой слишком яро, смешивая искусство с алкоголем и женским обществом, я остался верен себе и своим принципам. Говорят, что в жизни нужно все попробовать, я попробовал женщину. Но без эмоциональной привязанности физические сношения приносят столько же удовлетворения, сколько пудинг с мясом, если в него не положить начинку. Вся соль растворяется в бессмыслице.

– Не говори ерунды. – Был мой ответ.

– Попробуй меня убедить, что это не так.

– Я и не собираюсь. Мне совершенно не до этого. Я начал картину, – я решил перевести тему, – и довольно достойную, по моему мнению.

– И что же на ней? – голос ее звучал ровно, но мне он не понравился.

– Закончу – увидишь.

Милли кивнула.

– Просто признайся, что она тебе понравилась, – сказала она после нескольких минут давящей тишины.

– Не спорю.

– И даже более того, – не преминула добавить Милс.

– Я не верю в глупые влюбленности! – Мой голос прозвучал слишком надменно, я даже ощутил горечь во рту от собственной несдерживаемой глупости. – Ну, – начал я уже спокойнее, – не могу отрицать, что она произвела на меня впечатление. Более того, я думаю о ней. Но, как ты верно заметила, между нами не может быть ничего общего.

– Мне стало легче, когда ты произнес это вслух.

– Почему тебя это так волнует?

– Потому что ты мне как брат. Я не хочу, чтобы ты страдал. А это происходит со всеми, кто связывается с Шеридан.

– У нее было так много мужчин?

– Смотря что ты подразумеваешь под словом «много». – Милли подмигнула.

– Она не показалась мне похитительницей мужских сердец, просто она слишком обаятельна. Не нужно путать симпатию с любовью.

– От одного до другого – пара шагов.

– Пара сотен шагов! – воскликнул я.

– Ой ли?

– Влюбиться с первого взгляда было бы слишком беспечно с моей стороны.

– Уверена, что ты ей тоже приглянулся, – Милли откинулась на спинку дивана и вздохнула.

Я усмехнулся.

– Знаешь, Питер, – снова этот ее серьезный тон, – в любви ведь всегда так: сначала ты восхищен, окрылен, а затем тебя поглощает тьма. – В ее глазах застыла мрачная дума, которая даже меня заставила содрогнуться.

– Милли, разве ты не любишь Ридли?

– Люблю. И в этом вся загвоздка.

– Возможно, мы больше не встретимся с Рене, – произнес я как-то мечтательно. Господи, до чего же я могу быть противным! Даже самому себе.

– Но ты же хочешь ее увидеть?

– Да, – я не колебался. – Мне было с ней приятно. Я не хочу влюбляться. Хоть я и не знаю, что это значит. Просто… Как бы тебе объяснить… – Я принялся расхаживать по гостиной. – Как я сказал, я думаю о ней. Что-то есть в ней особенное, что не могло меня не зацепить. Это словно вспышка. И я хочу увидеть ее снова. Не знаю, что из этого выйдет, но не думай меня разубеждать.

– В моих силах лишь уведомить тебя. Я не смогу привязать тебя к стулу.

– В любом случае, я не планирую пока этого делать.

Меня обуревали столь противоречивые ощущения: одно хуже другого, и я не знал, как облачить их в слова, какую форму придать этим чувствам, поглотившим меня столь стремительно и против моей воли.

– Когда планируешь завершить полотно? – вдруг с искренним любопытством обратилась ко мне Милли, таким образом вернув меня с небес на землю.

– На днях. Но у меня возникли некоторые мысли. Хочу встретиться с арт-дилером, один коллега посоветовал обратиться именно к нему. Надо же, сколько людей искусства вынуждены прозябать в трясине пустой, ненавистной рабочей рутины.

– Патрик отвезет тебя, – махнула она рукой, а лицо ее вновь приняло скучающее и серьезное выражение.

Остаток вечера мы говорили о разных пустяковинах, я пытался отвлечь Милли от темы, которая ни много ни мало ее расстраивала, а она делала вид, что не беспокоится о моей участи. Я прекрасно знал, что она переживает, знал, что она не счастлива в браке так, как ей того хотелось. Но она была слишком сильной, невзирая на свое внешнее легкомыслие, не в ее правилах было жаловаться на свою участь – ведь она обрела то, о чем мечтала: хорошую и обеспеченную жизнь. Я, признаться, хотел того же, но добиться этого мне хотелось посредством своего творчества. Так виделась мне идеальная картина будущего, и до этого момента я не особенно думал о женитьбе, женщинах и всем том, о чем, как правило, следует задумываться людям. Мне уже двадцать пять. Наверно, может показаться, что я достаточно зрел для отношений, но это не так. Я чувствую себя слепым котенком, блуждающим во мраке жизни. Единственная любовь, которая всегда прельщала меня, была любовь к искусству и жизни. Эта любовь и вела меня к намеченным целям, хоть порой я и забывал о доле, избранной мной со всей ответственностью. Но сейчас я вернулся к кисти и не намерен был выпускать ее из своих рук.

Арт-дилера, которого мне посоветовал Чарлз Уинстон – худощавый малый, специализирующийся на гравюрах, мне пришлось вылавливать, словно хищную щуку. Он был занятым человеком, которому явно не хватало часов в сутках. Несколько дней я просиживал штаны в его конторе во время своего обеденного перерыва, сжимая в руках обернутые в газеты полотна.

И вот наконец, на девятый день он меня принял. Мой энтузиазм, конечно, уже погас. Признаться, погас он на третий день. Но делать было нечего, цель оправдывала средства, и я был вынужден терпеть. Его кабинет был захламлен предметами искусства, сесть мне не предложили – так как места для сей роскоши не нашлось. Мистер Родерик сразу мне не понравился. Это был сухой, низкорослый джентльмен с надменным выражением лица. Его взгляд будто пронзал тебя насквозь – такой он был хитрый и злобный, словно его обладатель заведомо ненавидел собеседника. В своей жизни я встречался всего с парочкой арт-дилеров, но всегда безуспешно. Очевидно, это стало моей традицией, ведь и в этот раз мне отказали. Ну, или отказали наполовину.

– У вас определенно есть талант. – Сколько раз я слышал эти бессмысленные слова. – Но таких картин за свою жизнь я видел даже не сотню раз – тысячу. Это банальные сюжеты, которые никому не интересны.

Удар под дых.

– Послушайте, – он снял очки и потер глаза, – я могу дать вам несколько фунтов за эти две, – он указал на портрет матери и натюрморт с кувшином молока.

– Их получится продать? – Я слишком устал, чтобы соображать.

– Никогда нет гарантий. Но, возможно, кого-то они заинтересуют.