Горькое счастье

– Извольте, – согласилась Ольга.

– Не составите ли вы мне компанию в моей прогулке верхом?

– Что ж, извольте. Только вам придется подождать.

– Сколь угодно долго.

Ольга ушла в дом и вскоре вернулась одетая для верховой езды.

Некоторое время они ехали верхом молча.

– Вам у нас тут нравится, граф? – наконец прервала молчание Ольга.

– Весьма, тут очень мило.

– Да, тут и вправду хорошо. А уж простор-то, простор!.. Поля неоглядные, рожь волнуется, речка серебрится, зарницы играют. А в лесу прохладно, тенисто. А главное для вас – нет мундира на пуговицах, а вместо этого чудесная широкая блуза…

– Ваша правда, однако, мне кажется, что вам должно быть здесь скучно.

– Увы. Вообразите, приличных соседей нет решительно. Мы просто дичаем здесь. Вы не поверите, что за тоска… День за днем идет – один как другой, другой как третий. Все одно и то же. Оттого и люблю кататься на лошади. Это то из немногочисленных развлечений, которое я могу себе позволить. Отсталая я женщина – терпеть не могу железных дорог и этих глупых вагонов. Шум, грохот, народу полно. Ни поговорить, не полюбоваться как следует на природу. Едешь, куда тебя везут другие. А на лошади ты сама себе хозяйка. Куда хочешь – туда и скачешь.

– Я тоже люблю ездить верхом, – признался Николай.

– Вы такой славный, наверное, у вас прекрасные родители. Я даже уверена в этом.

– Ваша правда. Всем, что у меня есть, я обязан отцу и матушке, – сказал Николай. – У нас в семье никогда не было ссор и недомолвок. А отец с детства мне говорил: «Ничему словами не научишь, потому как слова это просто звуки и сотрясение воздуха. Научать надо только своим примером». И всегда этому следовал. И матушка так же. Я рос в любви и строгости. Любовь за хорошее и всегда к тому поощрение и доброе слово, а строгость – за дурное. Меня не за разбитую вазу или расквашенный нос, а за поистине дурное наказывался.

– Неужто вас, Nicolas (Николай – франц.), наказывали, неужто вы к дурному способны?

– И такое бывало. Не ангел. Но подлецом не стал и не стану. Матушка мне однажды сказала: «Никогда не сотворяй такое, чтобы все радовались, если ты умрешь, а сотворяй такое, чтобы все плакали». По этому наказу и живу. А еще она говорила мне так: «Никогда никого не порицай и ни над кем не насмехайся – потому как неизвестно, чтобы каждый из нас делал, если бы жил в этих обстоятельствах, в каких порицаемые нами люди родились и живут».

– Ваши родители наверняка гордятся вами.

– Гордятся мною? Чем же? Я еще ничего великого для такой гордости не свершил.

– Но обязательно свершите. Я почему-то в этом уверена.

– Не зарекаюсь, но к тому стремлюсь. Благо, что титул и денежные возможности есть. Но это не моя заслуга, а родителей. Мое дело – свое имя и имя родителей своих не посрамить. Другого дела не вижу.

– Да вы просто святой, ей-богу! – воскликнула Ольга.

– Да полноте! – возразил с чувством Николай. – Я просто стараюсь не быть низким. И не расточать попусту нажитое другими, потому как грех по ветру не тобой нажитое пустить.

– Конечно, нельзя расточать понапрасну то, что родители дали.

– Не только об этом мои помыслы.

– А о чем же еще?

– О том, что у нас девять тысяч крепостных.

– Господи, да вы так богаты?!

– Богатство наше от чужих трудов. Все, что наша семья имеет – чужим трудом добывается. Да, имеем мы родовые наши именья, с которых мы получаем доход, но при этом не помышляем о том, какими путями он достигает нашего кармана… Что касается меня, так я сам только одну монету и заработал, ничего более.

– Монету? Как это?

– Был я как-то прошлым летом с друзьями на охоте. И подъехал ко мне местный помещик. И говорит: «Вижу, сударь, у вас ружье преотменное. Помогите мне лису истребить, что моих кур таскает». Я два дня ее караулил и подстрелил все-таки. А за это мне тот помещик подарил золотую монету. Вот она, – Николай достал медальон и раскрыл его, показав находящуюся там монету Ольге. – Я ей больше всего горжусь. Это мой первый заработок. Надеюсь, что не последний.

– Я в этом совершенно уверена, – проговорила Ольга. – Дайте я вас за всё поцелую.

С этими словами она поцеловала Николая в щеку, отчего тот покраснел.

– Не смущайтесь, граф, это сестринский поцелуй, – произнесла Ольга и улыбнулась.

После прогулки Николай проводил Ольгу до ее дома. Они спешились и пошли в сад, где в самом дальнем углу была видна изрядно обветшавшая беседка. Они зашли внутрь, Ольга села на скамью, Николай же остался стоять, глядя куда-то в сторону. Он заметно волновался. Волновалась и Ольга. Некоторое время они молчали.

– Я вижу, вы хотите поговорить со мной… – произнесла Ольга, прерывая молчание. – О чем же?

– Я понимаю вас, Ольга Дмитриевна, – произнес, наконец, Николай, – Поверьте, я умею ценить ваше расположение… Я… я… Вы не рассердитесь?

– Нет, обещаю вам… Так что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать… что вы мне нравитесь… чрезвычайно нравитесь… – признался Николай.

– Что ж, я очень вам благодарна, – отозвалась его собеседница. – Однако прежде, чем вы скажете что-нибудь еще, я бы хотела предупредить вас…

– Ваше сердце принадлежит другому?

– Не в этом дело.

– А в чем же тогда? Откройтесь мне. Поверьте, я благородный человек и не посмею ничего такого, что было бы… – Николай осекся.

– Я очень верю вам, Nicolas (Николай – франц.), очень верю… особенно вашему благородству… но есть обстоятельства…

– Какие же это обстоятельства?

– Во-первых, я бедна…

– Это не имеет для меня значения!

– А для меня имеет. Я не хочу воспользоваться вашим расположением, чтобы поправить свои дела. К тому же есть и другое обстоятельство.

– Какое же?

– Я много старше вас.

– Это тоже ничего не значит для меня. Вы умнее, опытнее всех этих юных барышень с пустяками в голове. Это меня вполне устраивает. И ничуть не смущает.