Горькое счастье

Николай смутился.

Дядюшка это заметил и сказал ему:

– Что ты дуешься как мышь на крупу?

– Но как-то все-таки это… не совсем благородно, что ли… – в некотором замешательстве заметил Николай.

– А что плохого в том, что девушка не проживет свою жизнь в бедности? Ко мне не раз приходили матери с отцами, которые сами мне своих дочек предлагали. Возьми, мол, барин под свою опеку, не оставь с голоду помирать. Большей частью помогал им без всего этого. По жалости к участи их и их деток. Но признаюсь – несколько раз брал девушек к себе. А после оставлял служанками в доме или по-другому как помогал. Или ты думаешь, что гнуть спину в поле с утра до ночи им было бы лучше? И Бог тому свидетель – никогда ни одну девушку не принуждал силой. Обхождением и лаской брал, это было, врать не стану, но чтоб силой – такого никогда не было. Не по мне это. А еще тебе скажу вот что – всем деткам своим незаконнорожденным всегда и во всем помогал, всех хорошо пристроил, никого не обидел.

– И сколько же таких у вас было?

– Без малого двадцать.

– Ого! – воскликнул Николай.

– И пусть так. Заметь – все живут хорошо. Никто не жалуется. Многие уж и своих деток имеют. Хотя, Прасковья Сергеевна, конечно, косится на меня за это. Но тут ее право. Не стану спорить. Но по молодости чего только не бывает. Эх, молодость, молодость…

Во время разговора они увидели идущую по дороге деревенскую девушку лет пятнадцати, необычайно хорошенькую.

– Здравствуйте, баре-государе, – поклонилась она.

– Здравствуй, здравствуй, любезная, – сказал князь с улыбкой. – Куда идешь?

– Лен прясть.

– И кто ж такая, чьих будешь? – поинтересовался Павел Григорьевич у девушки, не слезая с лошади.

– Даша я, сирота, – отозвалась девушка и смутилась.

– Вот гляди, Nickolas (Николай – франц.), как хороша! – довольным голосом произнес князь, разглядывая девушку. – Вот ведь чудо какое – среди такой черни расцветают порой удивительные наяды, – он достал серебряную монетку и, нагнувшись в седле, протянул ее девушке: – На, возьми.

– Покорнейше благодарю, барин, – девушка взяла монету, низко поклонилась и еще больше смутилась.

Князь спешился, взял обеими руками девушку за плечи, поцеловал ее в лоб, потом вынул еще одну серебряную монету и добавил к прежней.

– Дивная, дивная красота, – произнес он. – Увы, я уже не так молод, чтобы целовать юных дев в их нежные губки. Не желаю, чтобы у них от меня омерзение в душе оставалось. Эх, молодость, молодость… – вздохнул он. – Ну, иди, иди с миром, – сказал он девушке и перекрестил ее.

Та еще раз поклонилась им и пошла своей дорогой.

Князь снова сел на лошадь. Заметив, что Николай несколько смущен этой сценой и его словами, старый князь пояснил:

– Нет, эта наяда не от меня рождена. Уж не знаю и от кого, – он задумался ненадолго, а потом добавил: – Надобно сказать, все мы люди, все человеки не без слабости. Правда, теперь я уже не тот… и потому ко мне, вместо жизнерадостной гризетки все чаще забегает мысль о неминуемой и скорой смерти и заставляет задумываться.

– Вам еще рано о смерти задумываться, – заметил Николай.

– Из чего ты сделал такое заключение, мой друг?

– Из того, как вы ездите верхом, дядюшка. Мне, молодому, фору дадите.

– Лошади – моя последняя страсть, – улыбнулся спутник Николая. – Позволь заметить, что мне теперь уже скоро семьдесят. А это – как раз такой возраст, когда человеку после всех страстей и бурления остаются лишь вот такие услады, как верхом проехаться, да еще размышления… истинно сказано: когда дьявол постареет, он сделается пустынником… вот и я, старея, все больше о смерти думаю…

– О смерти всякий должен думать. И помнить о том, что она всех поджидает.

– Разумно, разумно, мой друг. Да, человек живет, наслаждается жизнью, а потом умирает, и все его муки, радости и усилия исчезают вместе с ним, как будто никогда ничего и не было… Это ужасно…

– Ужаснее жить без пользы, – откликается Николай. – Словно и не живешь на свете, когда пользы от тебя никому нет.

Проскакав по окрестностям некоторое время, они вернулись назад к конюшне и спешились, отдав поводы коней конюху и его помощнику.

Где-то недалеко раздался колокольный звон. Павел Григорьевич перекрестился и произнес со вздохом:

– Немало я был грешен, друг мой, а вот теперь под старость уверовал в Бога еще больше, чем прежде. Наверное, это из-за того, что скоро, скоро, он призовет меня.

Князь снова вздохнул.

– А мне кажется совершенно неестественным, чтобы человеческий ум мог совершенно исчезнуть, – сказал Николай. – Ведь не может быть так, чтобы то, что говорило, радовалось, постигало все окружающее, все запечатлевало в себе, кончалось полным небытием, как простая разрушенная машина…

– Это мы только после смерти узнаем… – откликнулся на его слова старый князь. – Правда, уже и не расскажем никому… но, по правде сказать, я ужаса перед смертью не ощущаю вовсе… и все более склоняюсь к мысли, что со смертью еще не всё будет кончено, что моя душа и после могилы будет жить… и жить лучшей жизнью, чем, скажем, наша светская жизнь.

– Я совершенно с вами согласен, – заметил Николай. – А что касается светской жизни – так она меня совсем не прельщает.

– Что так?

– Слишком много в ней суетного и не искреннего.

– И вправду, мой друг, – согласился Павел Григорьевич. – Поверь мне, это именно так. Я бывал в свете, знаю его и потому вот что тебе скажу: остерегайся его. И вообще будь с людьми осторожен.

– Вы советуете мне не доверять людям?

– Нет, доверять нужно, но только в крайнем случае.

– В крайнем случае?

– Да, мой друг, только редким и проверенным людям. Особенно из числа нынешних.

– А чем же нынешние люди отличаются от прежних?

– Сердечности в них поубавилось не в пример прежним временам, а умысла прибавилось. Посмотри, что сейчас всех интересует: поесть, поспать, выпить, поиграть в винтишко. Думаешь, я так говорю, что стар стал?

– Нет, отчего же? Каждый имеет право думать на свой манер.

– А ты, конечно, не так строг к людям?

– Нет, не так, дядюшка. Я вижу в людях много хорошего.

– Это в тебе говорит молодой идеализм и, прости за резкость, неопытность. Я же в таком возрасте, когда знаешь наперед, кто что скажет и что сделает при любых обстоятельствах. Нынешние люди оскудели умами, чувствами, даже простыми человеческими словами… Особенно наша сонная, ленивая провинция.

– А я, по правде сказать, представлял помещичью жизнь поэтичной, – заметил Николай.