Записки пилигрима

Записки пилигрима
Аркадий Кулиненко

В этой книге нет выдуманных историй. Нет в ней фальшивых эмоций и ненастоящих мыслей. Это реальный опыт реального человека, собеседника и попутчика. Это долг перед теми, кто ушел, и моя рука тем, кто думает, что ему некому подать руки. Это благодарность моему Господу за Любовь и Терпение, за жизнь, за настоящих людей, за возможность мыслить и понимать, за возможность учиться.

Записки пилигрима

Аркадий Кулиненко

Хочу поблагодарить за помощь в создании

книги моего друга и настоящего человека

Гуцалюк Сергея Николаевича.

За профессиональную помощь в подготовке

книги к изданию, за слова поддержки и помощь в продвижении книги, хочу выразить искреннюю, сердечную признательность моим одноклассникам, замечательным людям.

За своевременную поддержку, доброту и

профессионализм хочу сказать сердечное

спасибо коллективу интеллектуальной

издательской системы Ridero.

© Аркадий Кулиненко, 2019

ISBN 978-5-4474-8014-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О воробышке

Я думаю, каждый из нас вспоминает свое детство, бывает, что воспоминания приходят неожиданно, разбуженные запахом, звуком, музыкой далекого времени.

В моем детстве было только лето, одно сплошное, теплое, залитое солнцем, пахнущее цветами и щебечущее птицами лето. Зимы не было вообще; ну может и была, но недолго, пару дней, а потом снова – лето.

До окончания мной пятого класса мы с мамой и бабушкой жили в селе, село называется Лобаново, это рядом со славным, самым лучшим городом на Земле – Джанкоем. Каждый, кто вырос вне большого города, кто вдохнул маленьким запах пшеничного поля, цветущего шиповника, просто запах пахотной, мягкой, нагретой солнцем земли, не сможет этого забыть, это остается внутри человека до конца, живет в нем и делает его лучше. Это – как эталонная мера восприятия, отсчет идет от этой, незыблемой меры.

Запахи окружали нас, питали нас, они были везде. Мы шли в школу в первый раз, и вокруг были астры, георгины, хризантемы, гладиолусы и еще масса цветов, круговерть запахов. Ячменное поле у дома дарило свой запах, виноградник за железнодорожной веткой и кукурузное поле за каналом предлагали свои незабываемые ароматы, поле с томатами и картофельные юлаки с нежно-сиреневыми цветами, добавляли свои ноты в эту прекрасную симфонию.

Посадка у железнодорожного пути была не посадкой, а лесом, нашим лесом. Деревья стояли близко, и мы соревновались, кто пройдет по кронам дальше всех, не спускаясь на землю. Мы хватались за тонкие ветви, они держали нас, хотя и гнулись; мы были как воробьи, почти без веса.

Может потому, что мы были ближе и к деревьям и к земле, мы явственно ощущали запах коры каждого дерева, каждой букашки на земле.

Мы бежали и чувствовали, верили, что еще немного – и сможем взлететь. Может потому, что тогда прошло слишком мало времени, с того момента, когда каждый из нас пришел сюда из другого, легкого мира, где не нужно было использовать мышцы, чтобы оторваться от Земли, и мы об этом помнили, хоть и смутно.

Деревья действительно были большими, пыль на проселке была мягкой, легкой и обжигала ступни, собаки в большинстве были добрыми.

Мы шли купаться на канал, а потом залезали в кукурузу, которая была рядом, и грызли молочные початки. Иногда просто, как поросята, бултыхались в воде, которая скапливалась в низинке посадки после дождей и сильно прогревалась солнцем.

Была середина шестидесятых, война еще не успела уйти слишком далеко, тогда еще почти везде, на каждом поле и винограднике, возле железнодорожной ветки и станции РТС, стояли небольшие, иногда самодельные, обелиски, памятники со звездами, все знали, что там лежат Наши, самые лучшие, самые настоящие люди, благодаря мужеству которых нас греет солнце и радуют цветы и птицы.

Война была недалеко, как только мы начинали копать какую-нибудь нужную ямку, на свет появлялись гильзы и пули, куски железа, изготовленные для того, чтобы рвать человеческую плоть. Танки и искореженные механизмы уже, конечно были с полей убраны, но тех, кто находя мину или гранату, погибал по глупости, было много.

Вокруг нас были люди, прошедшие через горе и кровь, и добрее этих людей не было. Именно поэтому детство мое и моих сверстников – одно сплошное лето. Мы лазили во все сады, поля и огороды, нас закармливали ягодами и фруктами, возили на всяческие экскурсии. Теперь я понимаю, что тогда вокруг нас, ребятишек, было сплошное поле любви людей, прошедших через смерть, голод, через страшную, невиданную Войну.

Домик наш был казенным, он стоял на самом краю села, у железнодорожного переезда. Все поезда были наши, и перестук вагонных колес, может быть уже тогда заложил во мне тягу к путешествиям.

Домик был казенным, это было здание почтового отделения, где мама была начальником. В этом домике у нас было две комнатки.

За домиком, со стороны железнодорожной ветки, были густые заросли сирени и небольшой палисадник. Рядом было поле, где иногда сажали ячмень. В лунную ночь мы с мамой выходили к этому ячменному полю, почти созревшему, и я видел поразительную картину: поле под слабым ветерком, превращалось в серебряное море, таинственное и прекрасное.

Ребята стреляли из рогаток, и я соорудил такую же себе. Сначала стрелял куда попало, по деревьям, по воде, проходящим грузовым вагонам. Забравшись в палисадник за домом, увидел воробья, выстрелил и попал, воробей упал и не шевелился. Я взял его в руку и неожиданно для себя так испугался что он умер, что бросил рогатку и осторожно стал его трогать.

Воробышек был малюсенький, теплый и сердечко билось, он встрепенулся у меня в ладони, неуклюже затрепыхался, опомнился и полетел. Такая радость и облегчение пришли ко мне в душу – не передать! Я представил, что мог бы убить его, и мне стало страшно. Вот так, через глупый опыт, ко мне стало приходить понимание, что мы здесь не для того, чтобы убивать, только чтобы любить.

Мы с ребятишками бегали вдоль железнодорожного полотна, разглядывали поезда, завидовали тем, кто в них едет, и я не догадывался тогда, что это та самая ветка, та самая дорога, по которой я поеду и к дружбе, и к любви, а потом к горю и разлуке, о том, что я буду спустя десятки лет снова и снова смотреть на домик у переезда, где было только лето, а зимы не было совсем.

Как я бросил навсегда пить водку

Отца своего я почти не знал. Он умер, когда мне было восемь лет. Помню только, что был он человеком добрым и неглупым. К тридцати годам отец дослужился до капитана Советской Армии, у него были прекрасные перспективы, его рекомендовали на учебу в академию.

А сгубила моего отца пьянка. Дело не в том, что мне жаль упущенных возможностей, которыми я бы, несомненно, обладал, не пойди мой отец на поводу у своей слабости. Мне конечно, очень не хватало его поддержки и совета, иной раз просто его защиты, его рук в детстве и юности. Но я верю, что случайностей просто не бывает, все события в жизни человека абсолютно закономерны, и если я рос без отца, значит, тому есть основания, и, не пройдя моей дороги, я не усвоил бы уроков, которые непременно должен был усвоить.

Я хочу разобраться в причинах, по которым семья и страна лишилась хорошего человека и защитника, в будущем, возможно, замечательного специалиста. В причинах, по которым миллионы людей деградируют, теряют человеческий облик и гибнут.

До того, как стать офицером, отец был обычным парнем из Батайска, городка близ Ростова-на-Дону. Семья жила бедно и голодно в послевоенные годы. Почему же у них было принято ставить бражку и гнать без конца самогонку? Почему же детям наливали это пойло?

Оправдать этих людей можно. Они были неграмотны и подвержены сильнейшему давлению извне, хоть это давление, существующее до сих пор, вуалируется и замалчивается. Так называемая «традиция русского пития» насаждалась и укоренялась всячески, искусственно, годами, десятилетиями, если не столетиями.

Цены на алкоголь занижались и пьянство поощрялось, гласно и негласно.

Почему же это происходило и происходит? До чего мы дошли? Над людьми, выбравшими трезвость, выбравшими возможность развивать разум и видеть все в реальном свете, над этими людьми смеются, их считают белыми воронами, некоторые из них вынуждены оправдываться выдуманными болячками.

Все перевернуто с ног на голову. Порок и глупость считается нормой, а тех, кто хочет разбудить глупцов, подвергают остракизму.

Алкоголь убивает клетки мозга – нейроны, под воздействием этого яда клетки крови слипаются в комочки и не могут пронести к нейронам кислород. Это давно доказано.

В чьих же интересах, чтобы люди глупели, чтобы дети лишались отцов, а страна защитников, врачей, ученых, художников, композиторов, которые просто не успели узнать о своем таланте, призвании и предназначении? В чьих интересах цинизм, возведенный в степень?

В 1989-м году я бросил пить водку. Нельзя сказать, что я до этого сильно «употреблял». В основном за компанию, «по поводу», коим, как известно, нет числа. Меня угнетало это состояние беспомощности, добровольный отказ от разума.

После очередной встречи Нового Года, это было на Чукотке, в общежитии, после вида всего этого свинства и бардака, я дошел до своей границы, когда необходимо было принимать решение.

Сама мысль о том, что могу и должен принимать решения, тем более, когда они касаются моего разума, его возможностей, сама эта мысль стала поворотной и революционной. Я считаю себя православным христианином, хоть наверное и не делаю все так, как предписывает канон.

Все мы рождены с задатками разума, с искрой таланта, и наша задача развивать эти задатки и не погасить эту искру.