Это жизнь, детка… Книга рассказов

Вдруг спорый, рассыпчатый стук в не зарешёченое окно. Прильнул к стеклу. В бликах рекламного света от логотипа перекошенное ужасом лицо удачливого сына того олигарха. В глазах страх и беспомощность.

– Вызывай быстро милицию! За углом человеку горло режут! Милицию! – кричит он.

В меня с затылка до пяток, как железный штырь вошёл. Голову не повернуть. Нажимаю тревожную кнопку. Воображение мигом рисует страшную картину изуверского убийства. Снова нажимаю красную потаённую кнопку вызова милиции.

Звонит телефон:

– Ну, что там у тебя? – В трубке сонный голос дежурного по центральному пункту службы ВОХРа.

– Убийство возле банка! Человеку голову отрезают! Срочно группу захвата!

– Уже выехали, – спокойно отвечает голос.

Впопыхах я даже не положил в гнездо телефонную трубку. Она лежит на столе и продолжает тревожно сигналить. Наконец трубка нашла своё место, гудки прекратились. Человек в окне исчез. « Может, спрятался где» – думаю я.

Проходит минут пять-семь – машины нет, лишь какая-то непонятная возня за стеной и, как мне кажется, голоса отчаянные и с угрозой.

Ничего себе – ночка!

Хватаю револьвер. Надо спасать человека. Какая на милицию надежда?!

Первым порывом было снять с блокировки дверь и выскочить на улицу, но, вспомнив тот трагический случай с милиционером, остаюсь на месте.

Милиции всё нет.

Но вот ночь располосовали огни фар. Несколько человек с автоматами выскочили из машины. Шарят вокруг фонарями. Приехала ещё одна машина с мигалкой. Несколько милиционеров оцепили зону возле банка.

Теперь я включаю свет. Из окна видно, как тот несчастный, который звал на помощь, приседая и хлопая себя по коленям, отчаянно упрашивает одного офицера вскрыть железную строительную бытовку, доказывая, что убийца там, в будке запёрся и затащил его сына туда же. Сын может теперь уже мёртвый.

Умоляет:

– Вскройте бытовку! Спасите! Они там!

Офицер ему доказывает, размахивая руками, что бытовка заперта снаружи на висячий замок. Кто их там спрятал?

Но несчастный умоляет, всё так же отчаянно приседая и хлопая себя по коленям:

– Я видел! Они там! Сделайте что-нибудь!

Офицер по рации кого-то вызывает. Вскрывать, так вскрывать!

Приезжает спецмашина МЧС. Вокруг толчея людей с оружием.

С тревожными вскриками, выматывающими душу, подъехала машина скорой помощи. Кто-то вызвал самого хозяина, того самого олигарха. Мало ли что может находиться в подведомственной ему бытовке! Его сын сейчас, заламывая руки, ходит кругами возле того места, где спрятались преступники.

Олигарх что-то говорит ему, прижимает к себе, уговаривает.

Два сотрудника МЧС, со светящимися нашивками, гидравлическими ножницами вскрывают замки. Дверь распахнута, мне это хорошо видно. Света от многочисленных фар много.

В бытовке никого нет. Нет даже инструмента, строители перебрались к другому заказчику. Одним словом – пусто! Светят фонарями по земле, ищут следы преступления. Разгребают строительный мусор…

Приезжает, но уже без гудков, ещё одна машина скорой помощи. Выходят медработники. Но теперь это уже мужики в тёмных халатах. Вдёргивают несчастного, вопящего в горе человека в белый с длинными рукавами балахон, и завязывают рукава за спиной.

Что они делают? Что делают сволочи?! Что делают? Не хотят заводить уголовное дело! Во, дожили! Теперь и средь бела дня можно любого резать!

Машины, втянув в себя автоматчиков, разворачиваясь, медленно уезжает. Остаётся одна машина ВОХРа. В ней мой начальник, капитан службы охраны. Разгорячённый подходит к двери и говорит пароль, по которому я обязан его впустить. Я открываю все засовы. Впускаю начальника.

– Что – спрашиваю я тревожно.

– Что, что! Белочка! Горячка у того сынка. Жена забрала ребёнка и, плюнув на богатство, сбежала. Богатые тоже плачут. Давай вахтенный журнал, я тебе запишу ложный вызов.

– Как ложный вызов?

– А вот так! – говорит начальник, записывая что-то в журнале. – За вызов бригады МЧС деньги платить надо. Я что ли буду за вас ротозеев премии лишаться? Вот подпиши бумагу!

– Да ничего я подписывать не буду! Я преступление хотел предотвратить! Что же теперь на глазах человека резать будут и вас не вызывать? Я что ли милиционер или медбрат, какой, чтобы белую горячку знать. Я до этого предела не напиваюсь. Вот вы тоже что-то в строительном мусоре искали.

– Не твоего ума дело, что я там искал. Мне, может, эти доски с гвоздями для дачи нужны будут. Вот я и шарил. Так не будешь бумагу подписывать?

– Не, – мотнул я головой, – не буду!

– Ну, как знаешь. А платить тебе за прогоны машин всё равно придётся.

Я посмотрел в окно. Небо уже подёргивалось белёсой пеленой. Рассветало. Лениво, нехотя вставал новый день, не предвещая ничего хорошего.

Сменялись эпохи, а власть оставалась та же. Вот и капитан, он ведь тоже власть, а всякая власть, как говорил мой незабвенный родитель, долго тянется…

РЮРИКОВНА

Миленький ты мой,
Возьми меня с собой
В той стране далекой
Буду тебе я сестрой.
Миленький ты мой…
Старинная песня

Сестра моего отца, Макарова Прасковья Федоровна, нисколько не сомневалась, что она скоро пребудет в другой мир, более чистый и светлый, какой бывает горница у верующего русского человека перед Христовым Воскресеньем. Она собиралась умирать, как собираются в дорогу к родительскому дому после долгой разлуки с ним. Хотя, если подойти к этому логически и с философской точки зрения, так оно и есть на самом деле.

Ее родители, мои дедушка и бабушка» оставили этот мир давно и, наверное, заждались там ее, загостившуюся на земле без стыда и совести. По крайней мере, она мне так говорила давно, еще лет за десять до своей смерти.

– Ты, сынок, – она мне доводилась крестной матерью, – как только я умру, смотри, чтобы похоронили меня по-христиански, честь по чести, по старому обычаю, в папанину могилку, как полагается. Чтобы в бондарской церкви отпели. В Тамбове меня не отпевайте. Городские священники так провожать не умеют. Здесь они – все больше наспех, впопыхах, словно к отходящему поезду готовят. А мне спешить некуда. Мой поезд без меня не уйдет. Некуда спешить. В Бондарях батюшка на веру совестливый, он полный обряд сделает. Ну-ка, пойди сюда! – крестная подошла к иконе наиболее почитаемого ей Николая Угодника и попыталась достать что-то из-за потемневшего от времени образа святителя отче. – Вот, вишь-ты, никак не достану, в землю врастать стала. А, бывало, дотягивалась. Грехи-то все на позвоночнике висят – она потерла, охая, тыльной стороной, еще по-женски пухлой ладони, поясницу. – В баньку надо бы сходить. Да, где они теперь эти бани? В ванной разве напаришься? Посидишь-посидишь в помоях своих, пока не задремлешь. Иди-ка сода! Достань там узелочек маленький. Пошарь, пошарь, он там!

Я достаю пожелтевший от времени шелковый носовой платочек, с розовой расшитой каймой завязанный уголками крест-накрест. Там что-то есть. И подаю ей.

Она разглаживает двумя руками столешницу, берет у меня осторожно, щепотью, узелок и кладет на разглаженное место. В старинном шелковом девченочном платочке все сокровища пожилой женщины: желто-серые камешки ладана привезенные неизвестно кем и неизвестно когда из Иерусалима», темно-коричневый отшлифованный до костяной матовости кипарисовый крестик, маленькие золотые сережки, сделанные в виде сердечек, перстенек с голубым стеклышком и крошечный, желтый диск, который она бережно берет, протирает большим и указательным пальцами, и протягивает мне.

Когда я был еще ребенком, то часто, проводил школьные каникулы в этом доме, и постепенно приобрел неоправданное доверие своей крестной. Тогда, помнится, таких дисков за иконой был целый столбик, и я подолгу, со страхом рассматривал на них бородатое изображение, как я уже знал, последнего русского царя Николая. Особенно боязно было рассматривать на обратной стороне оттиск двуглавого орла. Хранить и рассматривать такие вещи в то время было совсем не безопасно – царская символика все-таки!