Шестьдесят дорог к счастью. Сборник рассказов

Наташку это сильно угнетало, но Витьку своего несмотря ни на что она очень любила и боялась потерять. А тут еще эта девочка должна была родиться! Не хотела Наташка этого ребенка, решилась даже на аборт, приходила ко мне советоваться. А я сама тогда была беременна! Конечно, стала ее отговаривать, доводы разные приводить. Ну и убедила не делать глупости. Теперь вот думаю: может и зря, хоть грешно так говорить!

– Ты о чем? – я уже не на шутку была заинтригована.

На мгновение представила себе, что я вот так во время беременности вдруг не захотела бы рожать свою Верочку, и мне чуть дурно не стало.

– Нежеланный ребенок – вот причина всех бед! Причем, не столько у родителей, сколько у самого ребенка. В итоге выгнала Наташка Виктора своего, когда он в пьяном угаре поднял на нее руку. А ведь ей рожать вот-вот! Милицию тогда даже вызывать пришлось! Такой скандал был!

Веришь – нет, Виктор с тех пор, насколько я знаю, так и пропал. Никто его больше у нашего дома не видел.

– И что, Иркина мама замуж так и не выходила больше?

Эта история меня сильно взволновала. Насколько я помнила, у Ирки никогда отца не было.

– Мужа законного не было, а так, через стенку, можно было сделать вывод, что мужчины у моей соседки Наташки были отнюдь не редкостью.

Когда Ирка-то родилась, первое время Наташка жила с каким-то мужиком, но он от нее очень скоро сбежал – кому охота жить под постоянный плач чужого ребенка?

А дальше – больше! Все чаще Наташка стала прикладываться к рюмке, благо собутыльников хватало. Дочку почти совсем забросила, да и работу тоже. А ведь она классный парикмахер, ты же знаешь! Полдома к ней стричься ходили. И хорошо же стригла, но деньги у нее никогда не задерживались…

Ее ведь в свое время даже хотели материнства лишить, да она вовремя за ум взялась. Дочку-то ведь растить все же надо было. Кормить, одевать. Но, странное дело, если и покупала она обнову для дочери, то либо брюки, либо рубашечку, как на мальчишку. Никогда Иру я ее не видела в платье.

– Да, мам, я помню, как в школе Ирка всегда в штанах ходила. Для нас было удивительно, когда она на выпускной пришла в скромном таком платьишке. Правда выглядела она в нем как-то странно и неуклюже. Или мы не привыкли просто… Она, кстати, и курить первой в классе начала. Мы все еще тогда думали, что голос у нее грубый от табака. Да и вся она была такая резкая, мужиковатая, что ли. Подруг у нее никогда не было. Только приятели, да и то среди пацанов. Даже стриглась под мальчика. Говорила, что модно.

– Наташка это ее стригла так. И одевала с детства, как мальчишку. Видно, никак Игорька своего любимого не могла забыть. А голос у Ирки грубый, думаю, не от табака. А от избытка мужских гормонов! Отсюда и повадки мужские. Ведь ждала Наташка мальчика. Думала об этом постоянно. Да и потеря сына сыграла не последнюю роль…

Знаешь, Катя, – продолжила мама, – я считаю, что мысль вполне может материализоваться, если постоянно думать о чем-то.

За стенкой снова что-то сильно загрохотало.

– А где Ирка работает? – спросила я, поморщившись от шума.

– Не знаю, где-то на стройке. Выпивает частенько. Стала еще больше на мужика походить. А как заговорит, со спины вообще не отличишь. А Наташка-алкашка два раза лечилась от алкоголизма. Зашилась даже. Совсем в старуху превратилась. А ведь ей еще год до пенсии.

Но все равно жалко мне только Ирку. Раньше говорили: дети не должны отвечать за своих родителей. Имея в виду детей врагов народа – им же в свое время крепко досталось от государства. Но всегда и во все времена больше всего доставалось именно нежеланным детям от собственных родителей…

Мама замолчала. За стенкой тоже наступило затишье. Я подошла к окну и посмотрела на свой бывший двор, где детьми мы с подружками так любили играть в свои девчачьи игры. И только сейчас до меня дошло, что с нами никогда не играла Ирка, предпочитая сугубо мальчишеские забавы.

Вдруг раздался резкий звук дверного звонка.

– Ты кого-нибудь ждешь, мама?

– Нет! Пойду, открою! – удивленно ответила она, домывая чашку.

– Я сама открою!

На пороге стояла… Ирка собственной персоной! Я сразу же узнала свою соседку, но как же сильно она изменилась! Передо мной была уже не та прежняя Ирка – дерзкая, насмешливая, вечно кривящая губы в презрительной улыбке. Это уже был совсем другой человек – с изрядно помятой физиономией, в рваной футболке, одетой явно на голое тело, и мужских тренировочных брюках. В давно немытых коротких темных волосах уже проглядывала первая седина.

Ирка пьяно прищурилась и в следующее мгновение расплылась в широкой улыбке:

– Батюшки, какие люди! Никак Катька приехала! Ну, здорово, здорово! Ух, ты, какая стала! – Ирка бесцеремонно прошла в прихожую. Видно она была здесь частым гостем. – В дом-то пустишь? – она рассматривала меня во все глаза. – А тетя Таня дома?

– А, Ирочка! – мама вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. – Ты что-то хотела? А ко мне, видишь, дочка ненадолго приехала! – она говорила, как будто оправдывалась.

– Теть Тань, дай тыщу до получки. Ей богу, отдам!

– Ира, я ведь тебе в начале месяца уже давала!

– Вот сразу все и отдам! Ты же знаешь, теть Тань, мое слово – кремень! – Она вдруг громко икнула и прикрыла рот крупной кистью с обломанными ногтями. – Прошу пардону! – она снова остановила мутный взгляд на мне и подмигнула: – А пойдем-ка, Катюха, курнем на площадку. Пока твоя мать мне взаймы ищет!

– Я не курю, Ирка и тебе не советую! – я была взбешена наглостью бывшей одноклассницы.

Нет, надо с ней разобраться!

– Ладно, пошли. А заодно и побеседуем! – отчетливо выговорила я.

Ирка только удивленно хмыкнула. Ей явно не понравился мой тон.

Когда мы выходили, я поймала встревоженный взгляд мамы, обращенный на нас обеих.

– Ты что это себе позволяешь, соседка? – начала я, когда мы спустились на пол-этажа ниже. – Врываешься, как к себе домой, буквально требуешь деньги в долг, не отдав прежний, и вообще, ведешь себя у нас по-хозяйски! Тебе не кажется, что это все слишком?!

Ирка долго исподлобья вглядывалась в меня, словно изучая, с какой стороны лучше напасть, затем, не спеша, дрожащими пальцами достала из заднего кармана треников мятую пачку сигарет и с удовольствием затянулась.

– Я что? Я ничего! Никого не трогаю. А в свой законный выходной день имею право немного расслабиться. Ты что-то имеешь против? – все это она проговорила лениво, как будто смакуя каждое слово, смотря при этом мне прямо в глаза. – Что ты вообще знаешь о моей жизни, вся такая чистенькая, ухоженная? А ты знаешь, что такое вкалывать на стройке? Мне иногда даже пожрать некогда! Прихожу домой, а там голяк беспросветный! С мамашей говорить не о чем. Уставится в стенку, и только одно от нее и слышишь: отстань от меня, не до тебя, не лезь в душу! А кто ее от психушки спас, когда ее с белой горячкой увозили? Кто насильно ее зашил?

А-а-а, что говорить! Тяжело мне, Катька! В выходной день одна только радость – выпить и забыть про жизнь эту проклятую!

Ирка сползла по стенке и села на корточки. Потом подняла на меня глаза, в которых стояли слезы.

– Вот ты мне скажи: для чего человек живет? Вот ты – для чего?

Я немного опешила от такой ее тирады. Никак я не ожидала, что наш разговор может принять такую вот форму.

Мое молчание Ирка восприняла по-своему.

– Вот, не знаешь! А еще вопросы всякие задаешь! – Она презрительно выплюнула окурок.

– Почему не знаю? Знаю и очень хорошо! – Я уже взяла себя в руки. – У каждого человека свои цели в жизни. Я, например, живу ради своей дочери и мужа, ради любви к ним, а также к своей матери, которую, правда, последнее время редко посещаю… Послушай, Ирка, тебе надо взять себя в руки! Ну, посмотри, на кого ты похожа! Ты ведь женщина! А выглядишь – только не обижайся – как пьяный биндюжник!

– Кто? – Ирка была озадачена.

– Не важно! Важно, что не как женщина!

– А я себя ею никогда и не ощущала. – Ирка встала с корточек и оглядела себя.

Мне даже показалось, что она немного протрезвела – настолько осмысленным был ее взгляд.

– Знаешь, Катька, а я ведь одно время – давно, правда, – хотела даже ребеночка из детдома на воспитание взять! Правда, правда! Только вот, как подумаю, через сколько всего надо будет пройти, сколько документов разных собрать, в ступор вхожу и сразу выпить тянет. А потом еще как на мамашу свою горемычную гляну, такая меня ненависть берет ко всему, что и жить не хочется.