Гурджиев и Успенский

Излагая “астральную теорию”, Успенский отмечает, что, хотя в теософии и оккультной литературе существуют различные описания астральной сферы, “доказательств объективного существования астральной сферы все же не приводится нигде”[206 - Ibid. P. 344.].

Он отмечает общий недостаток современных спиритуалистических и теософских теорий относительно “астральной материи”. Пространство и время трактуются ими с позиций старой физики. В этих теориях “духи и астральные существа” живут в четырехмерном пространстве, тогда как их время воспринимается как время обычных физических объектов. Успенский писал: “Это невозможно. Если ‘тонкие состояния материи’ создают тела различного пространственного существования, то они должны иметь и различное существование во времени. Но эта идея не вошла в сферу теософской и спиритуалистической мысли”[207 - Ibid. P. 347.]. Необходимость сопряжения пространственных и временных параметров – идея, известная из традиции гностических школ (вспомним понятие пространственно-временных эонов) и утерянная современной теософской и оккультной мыслью, – была осознана русским мыслителем, сделавшим значительный вклад в разработку проблемы четвертого измерения. Неслучайно в русских интеллектуальных кругах П. Д. Успенский был известен как “Успенский – четвертое измерение”.

В работе Успенского над проблемой четвертого измерения сошлись три его основных пристрастия: продолжавшееся увлечение теософской и оккультной литературой, непрекращавшиеся мистические эксперименты и интерес к созданию новой системы мысли – новой модели вселенной. Исследование четвертого измерения продемонстрировало серьезность, с которой Успенский относился к науке и научному обоснованию феномена. Он надеялся найти научные доказательства своим мистическим откровениям, хотя, согласно Дж. Уэббу, “Успенский менее всего впечатляет там, где он пытается быть “научным”. Он не доказывает ничего… но раскрывает перед нами поразительные возможности”[208 - Webb James. The Harmonious Circle, NY, 1980.].

Успенский совершил существенный переход от квазинаучных концепций времени и пространства к проблеме нового восприятия и интерпретаций реальности. Он полагал, что если пространство – это инструмент сознания (теософская концепция и одно из допущений Хинтона, которые Успенский разделял), то тогда два различных пространства – трехмерное и четырехмерное – это два разных модуса сознания, два “способа восприятия” реальности. Эти новые способы восприятия стали центральной идеей книги Успенского Tertium Organum.

Ни один из методов (оккультный, научный и мистический), применяемых Успенским для решения проблемы четвертого измерения, казалось, полностью не разрешил проблемы, и все три метода, используемые вместе, не смогли привести его к окончательному решению. Тем не менее работа Успенского создала прецедент синкретического подхода, который выразился в оригинальной попытке свести воедино мистическую интуицию, оккультное знание и научное обоснование. При таком подходе проявился феномен многомерного и многоуровневого мышления, которое рассматривалось некоторыми более поздними последователями Успенского как мышление “нового качества”.

Название его книги Tertium Organum выражает его стремление к новым формам мышления. В этой работе Успенский дает ряд примеров спонтанных мыслительных “инсайтов”, или “вспышек вдохновения”, которые стали характеристикой его мышления. Эти внезапные “вспышки” были разрешением напряжения между его духовной интуицией (подкрепленной его мистическими экспериментами) и научной методологией. Такой “вспышкой вдохновения” была его интуитивная догадка, что четвертое измерение не может быть “увидено” обычным зрением и что необходим иной “инструмент”, который сделает возможным визуализацию четвертого измерения. Не менее впечатляющим, хотя и противоречащим его предыдущему заключению, было обнаружение Успенским “диаграммы” четвертого измерения в природе – деревья без листьев зимой с симметрично раскинутыми ветвями, снежинки, снежные кружева на замерзших оконных стеклах, а также образы “нового восприятия” – стая птиц, летящая с севера и “знающая” свою перелетную тропу, или инженер, “видящий” свой мост, когда он делает еще только первые наброски на бумаге и т. п.

Вывод, к которому приходит Успенский, окрашен идеями Платона: “Мир высших измерений может подвергаться только воздействию совершенно иных и высших законов, и должная перспектива может быть достигнута только путем сознания, что объекты и события обыденной жизни – всего лишь упрощенная интерпретация органами чувств гораздо более сложного, но невидимого мира, где лежит причина всех земных вещей”[209 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe, Vintage Books, N.Y., 1974. Р. 347.].

Успенский размышляет над рядом проблем, связанных с четвертым измерением. Он замечает то, что он называет “несоответствием” между: 1) кантовскими идеями пространства и времени и научной, т. е. материалистической мыслью; 2) геометрическим и физическим пространством; 3) старой (эвклидовой) и новой (не-эвклидовой) геометрией, и наконец, 4) старой (аристотелевской и ньютоновской) и новой (минковско-эйнштейновской) физикой. Эти несоответствия, согласно Успенскому, выявляют отсутствие целостности в современном мышлении. В старой физике “краеугольным камнем всего понимания законов был аристотелевский принцип, касающийся единства всех законов вселенной”[210 - Ibid. P. 347.]. Подобно этому и в евклидовой геометрии пространство рассматривалось как пространство физическое и понималось как бесконечная сфера, “подобная во всех своих свойствах конечной сфере”[211 - Ibid.].

Успенский разрабатывает идею трехмерного времени и шестимерной вселенной, которая включает три пространственных и три временных измерения. Согласно Успенскому, эти три временных измерения аналогичны трем измерениям пространства. Он описывает время как некую трехмерную спираль, утверждая, что измерения времени могут быть рассмотрены также как “четвертое”, “пятое” и “шестое” измерения пространства. Мы способны воспринимать эти шесть измерений пространства только как три измерения, так как “трехмерность – это функция наших органов чувств” и “время – это граница наших ощущений”[212 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 375.].

Успенский описывает шесть измерений как “период”, за которым нет ничего, кроме повторения такого же “периода” на иной шкале. Он употребляет термин “период” для шестимерного континуума, границей которого с одного конца является точка, а с другого – “бесконечность пространства, помноженная на бесконечность времени”[213 - Ibid. P. 375.].

Успенский предлагает графическое выражение этой идеи через старый ведический символ, “знак Вишну” – шестиконечную звезду, известную также как “звезда Давида”. Если в теософской литературе “знак Вишну”, олицетворявший дуализм в природе и символизировавший взаимодействие духовных и материальных сил, интерпретировался как символ человеческой и космической эволюции, где небо и земля, обозначаемые пересекаемыми восходящими и нисходящими треугольниками, фиксировали направление развития, то главным вопросом, привлекшим внимание Успенского, была проблема высших измерений и их графической визуализации.

Линии и плоскости в пространстве, рассуждал Успенский, всего лишь абстракции и не могут существовать сами по себе, в то время как тела существуют в реальности. Говоря о времени, Успенский утверждал, что только трехмерное тело времени существует реально. “Четвертым измерением” шестимерного пространственно-временного континуума может быть наше линейное время, определяемое тремя модусами – “до”, “сейчас” и “после”. Пятое измерение – это плоскость времени: об этом измерении мы можем только догадываться из наших редких ощущений “иного времени”, параллельно или перпендикулярно входящего в наше сознание. Успенский пишет: “Эти параллельные времена аналогичны нашему времени, и состоят из “до – сейчас – после”, в то время как перпендикулярные времена состоят только из “сейчас” и являются, в действительности, поперечными нитями в ткани времени, тогда как параллельные линии составляют ее продольные нити”[214 - Ibid. P. 375.].

Успенский предлагал аналогию с линией для первого временного измерения, аналогию с окружностью – для второго временного измерения, и со спиралью – для третьего, которое является шестым измерением пространственно-временного континуума. Эта спираль может “сгущаться“ в твердое тело времени, образуемое всевозможными временными линиями каждого конкретного момента.

Согласно Успенскому, как пространство, так и время имеют еще и нулевое измерение – точку во времени и пространстве. Это нулевое измерение, или точка, есть “тело на иной шкале”[215 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Vintage Books, N.Y., 1974. P. 375.]. На взгляд Успенского, “седьмое измерение” невозможно, иначе это будет линия, ведущая в никуда и идущая в несуществующем направлении. Линия седьмого, восьмого и других несуществующих измерений – это воображаемая линия или линия невозможного. Это – воображаемая вселенная, где, как шутил он, луна “сделана из зеленого сыра”[216 - Ibid. P. 379.].

Концепция шестимерного пространственно-временного континуума Успенского является блестящим примером его сбалансированных теоретических экстраполяций идеи четвертого и высших измерений. Хотя Успенского и привлекали “высшие измерения” и он фокусировал на них свою пытливую мысль, в то же время он сознавал опасность, постоянно таящуюся в размышлениях о “желаемом” и ведущую к “зеленому сыру”.

Концепция высших измерений Успенского привела его к ряду важнейших открытий. Одним из наиболее продуктивных его открытий был метод исследования, хотя и не чисто философский или научный, но и непохожий на недостоверные и слишком абстрактные оккультные и теософские разработки его современников. Его радикальный спиритуализм сочетался с не менее радикальным рационализмом и дополнялся им. Пропасть между этими крайностями ему удавалось преодолевать, строя “мост” из как будто бы не поддающихся соединению идей. Движущей силой философских и научных исканий Успенского, включая его концепцию высших измерений, было его стремление выйти за пределы “данного” и “известного” и построить идеальную модель, которая обладала бы как теоретической, так и практической достоверностью.

Разработка Успенским понятия четвертого измерения представляла собой попытку построить теоретический фундамент для его идеальной метафизической модели. Отсюда открывались новые возможности для рассмотрения множества проблем, относящихся к человеческому познанию и к различным типам знания – научному, религиозному, философскому и оккультному. Успенского привлекали проблемы, которые вызывали острый интерес его современников, такие как познаваемость реальности, психофизический параллелизм, применимость математических методов к различным областям знания, оценка мистических и оккультных претензий на особое знание, изучение высших состояний сознания и др. Подход Успенского явно дихотомичен. Он противопоставляет четырехмерность трехмерности. Последняя воспринимается им как “обыденная” и “физическая”, первая – как “идеальная” и “метафизическая” модель.

Вечное возвращение

Я был уже здесь когда-то,
но вспомнить, когда, не могу,
но запах травы на лугу,
но вздохи и пряная мята,
огни на другом берегу.

Когда-то, когда – не знаю,
но знаю, была ты моей,
но ласточка взмыла над нами,
и взгляд твой помчался за ней,
упала завеса дней.

И снова, как было прежде,
твой локон дрожит предо мной,
должны ли мы верить надежде
и снова, как прежде, лгать,
не в силах цепь разорвать.

    Д. Г. Россетти[217 - Перев. Аркадия Ровнера.]

В своем подходе к целому ряду вопросов Успенский выдвигает на передний план проблему времени. Он убежден, что о жизни, смерти и посмертии нельзя рассуждать таким же образом, каким мы решаем вопросы обыденной жизни. Время является тем водоразделом, которым вопросы первого рода отделяются от вопросов второго рода. Вопросы жизни, смерти и посмертия упираются в проблему времени, тогда как при решении обыденных вопросов время принимается за нечто само собой разумеющееся, за естественное условие событий и процессов.

Жизнь человека рассматривается обыденным сознанием как конечный отрезок или как линия, начало которой – это рождение человека, а конец – его смерть. “Тайна времени, – пишет Успенский, – это тайна существования до рождения и после смерти”[218 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Р. 408.]. И в этом, замечает Успенский, кроется главный смысл рассматриваемого вопроса.

Таким образом, Успенский связывает “тайну времени” с вопросами о “тайне существования до рождения и после смерти”[219 - Ibid. P. 408]. Истолкование времени как формы “чистого созерцания” было освоено европейским мышлением со времен Канта. “Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-либо опыта, – писал Кант в своей “Критике чистого разума”. – Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний… время дано a priori. Только в нем возможна вся действительность… Время есть… чистая форма чувственного созерцания”[220 - Кант И. Критика чистого разума. С. 1998. С. 56.].

В духе кантовской критики теорий, признающих эмпирическую реальность времени, Успенский критикует обыденное мышление, опирающееся на позитивистскую науку и материалистическую философию, воспринимающее время как “нечто само собой разумеющееся и принадлежащее нам раз и навсегда”, верящее в то, “что бы с нами ни произошло, время всегда будет присутствовать при этом, и не только время, но и вечность”. “Значение слова ‘вечность’ понимается нами не больше, чем слова ‘время’”[221 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. Р. 408.], – добавляет Успенский.

Говоря о проблеме времени, Успенский предлагает рассмотреть концепцию реинкарнации, или перевоплощения[222 - То есть переселения человеческих душ в тела более высокие или низкие существа.], и трансмиграции, или переселения душ[223 - То есть периодического появления на земле тех же самых душ.], как своеобразную форму выражения идеи времени. “Перевоплощение, если оно вообще существует, гораздо более сложный феномен, и чтобы его понять, нужно обладать определенными знаниями законов времени и вечности”[224 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 429.]. Сложная многоуровневая теософская картина мира, включающая в проблему времени причинно-следственные связи и идею воздаяния, позволила Успенскому в его рассуждениях о времени выйти из границ “линейного мышления и линейных концепций”[225 - Ibid. P. 428.].

Согласно Успенскому, теософские идеи, получившие резонанс в Европе со второй половины XIX века, внесли существенную коррекцию в обычное понимание времени. Именно теософы, по мнению Успенского, сделали немало как для популяризации этих понятий, так и для их искажения. Говоря о теософских идеях перевоплощения, Успенский отмечает в них присутствие расхожих эгалитарных идей механического эволюционизма, характерных для философского мышления того времени, что можно подтвердить такими суждениями Анни Безант, главы теософского общества после смерти Е. П. Блаватской, как: “Мы все едины по нашему происхождению, едины по способу нашей эволюции и едины по общей цели нашего бытия, а различие в наших возрастах и в достигнутом уровне должно вызывать лишь взаимную тесную и нежную связь”[226 - Безант Анни, Древняя мудрость, 1925, С. 117.]. Этому сентиментальному мистическому эгалитаризму Успенский притивопоставляет требования строгой иерархичности Вед, в которых достойными реинкарнации считались только герои, вожди и учителя человечества.

В развитии своей концепции времени Успенский во многом отталкивается от теософской модели перевоплощения, включавшей понятия многомерных пространств, времен и уровней в человеке. Соглашаясь с теософами, что только на уровне высоких и тонких тел человека, известных в теософии как астральное (второе после физического), ментальное (третье) и причинное (четвертое), возможны процессы, связанные с идеей перевоплощения, ибо после смерти физического тела и после последующих смертей второго (астрального) и третьего (ментального) тел, которые иногда надолго переживают физическое тело человека, четвертое, “причинное” тело реинкарнирует в нового человека. Но Успенский настаивает, что состояния этих высших тел “на разных стадиях человеческой эволюции очень отличаются” и что только “на сравнительно высоких уровнях развития”[227 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 427.] человека можно говорить о реинкарнации или трансмиграции.

Он пробует решить эту проблему в смелом сопряжении различных пространственно-временных континуумов на стыке древнейших ведических представлений о времени с достижениями современной физики с ее “новыми идеями времени и пространства”[228 - Ibid. P. 403.], математики и геометрии, ставя вопрос о соотношении между временем и вечностью, временем и бесконечностью[229 - Ibid. P. 469.].

В подходе теософов к понятию реинкарнации он видит искажение понятия вечного возвращения. По его мнению, в древней идее вечного возвращения содержались конструктивные подходы к вопросу о природе времени. Развивая концепцию времени, Успенский обращается к концепциям “дыхание Брамы”, “дни и ночи Брамы”, кальпы, манвантары, “колеса жизни” и т. п., мало освоенным европейской мыслью. С этим комплексом идей Запад был знаком опосредованно – через учения философов-пресократиков, таких как Гераклит, Эмпедокл и особенно Пифагор. Успенский ссылается на взгляды Пифагора на идею вечного возвращения, как она выражена в комментариях Симплиция[230 - Физика, 3-я книга.], пересказавшего Евдемия, ученика Аристотеля, где излагается взгляд Пифагора на два вида повторения: повторения. С одной стороны – проявляющегося в естественном порядке вещей, как, например, в повторении времен года, сменяющих друг друга, в движении небесных тел и явлениях, производимых ими, таких как солнцестояние и равноденствие, которые связаны с движением солнца. С другой строны, Пифагор говорил и о повторении абсолютном: “всегда одном и том же”, включающем точное повторение ситуаций и обстоятельств жизни. “Ибо если движения (небесных тел) и многие другие вещи повторяются, тогда то, что было раньше, и то, что произойдет потом, одно и то же. Все есть одно и то же, поэтому и время есть одно и то же”[231 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 410.].

За этими двумя видами повторений Успенский распознает: 1) повторение во времени; 2) повторение в вечности. Акцентируя различие между идеей вечного повторения и идеей вечного возвращения, Успенский пишет о необходимости понять “законы времени и законы вечности”[232 - Ibid. P. 428.] и найти то состояние, в котором они не противоположны друг другу. В качестве примера такого состояния он называет “Вечное Теперь” ведийской традиции, известное как “состояние Брамы”, в котором “все пребывает везде и всегда”[233 - Ibid. P. 429.], т. е. когда каждая точка пространства соответствует точке времени и время, как и пространство, трехмерно. Символически это состояние выражается двумя наложенными друг на друга треугольниками.

Для Успенского решение тайны времени означало переход из одномерного линейного времени, идущего “из неизвестного прошлого и исчезающего в неизвестном будущем”[234 - Ibid.] к трехмерному времени Брамы. В этом и заключалась для него цель человеческой эволюции. Его подход к идее времени демонстрирует его синкретический метод мышления, включающий элементы научно-детерминистической и мистико-метафорической (последняя в ее окультно-теософском преломлении) парадигм.

Говоря о трех видах движения к “состоянию Брамы”: движении вперед – в будущее, движении назад – в прошлое и движении на одном месте – в настоящем, – Успенский называет первый вид движения путем формирования и смерти народов и рас, или историческим временем. Второе движение он определяет как путь реинкарнаций и третье – как “движение по кругу вечного возвращения, повторение жизни или внутренний рост души”[235 - Ibid. P. 431.].

Вечность для Успенского означала не “бесконечную протяженность времени”, а “иное измерение времени”[236 - Ibid. P. 412.]. Он писал, что повторение требует не “трех измерений со временем как четвертым измерением”, а “пяти измерений, т. е. совершенно нового континуума “пространство – время – вечность”[237 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 410.].

Различение между идеей вечного возвращения и концепциями повторного рождения Успенский находит в новозаветном понятии пакибытия[238 - Мф 19, 28. Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за мной в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых.]. Успенский объясняет этот термин как означающий повторное существование или повторное рождение. Он ссылается также на Оригена, первохристианского богослова третьего века, который отрицал идею вечного возвращения, однако демонстрировал полное понимание идеи повторения в вечности. В своей книге “О началах” Ориген так писал об этом: “Иногда появляются миры, друг от друга не отличные, но во всех смыслах тождественные… и все, что происходило в этом мире, все… произойдет снова”[239 - Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. P. 160–161.].

Успенский не без основания сомневается в искренности оригеновского отрицания идеи вечного возвращения и приводит соображение о том, что в третьем веке эту идею, возможно, нельзя было представить иначе как через ее отрицание – хорошо знакомая логика эзопова стиля. Эта идея была имплицитно заложена в оригеновской концепции циклического странствия душ, их влечения к Богу, пресыщения и отпадения, а затем возобновления цикла. Успенскому представляется важным тот факт, что идея вечного возвращения была известна уже в первые христианские века, однако впоследствии она полностью исчезла из христианской мысли.

Среди позднейших писателей, у которых Успенский находит следы этой исчезнувшей концепции, он называет таких разных авторов, как Р. Л. Стивенсон, С. Х. Хинтон, А. К. Толстой, Д. Г. Россети, М. Ю. Лермонтов и Д. С. Мережковский. Ницше считал идею “вечного возвращения” высшей точкой мышления. Она ассоциировалась у него с идеей “Вечного Теперь” и с “Остановись, мгновение!” в “Фаусте” Гете и фактически означала выход из времени и пространства.

Ницше “открыл” для себя идею “вечного возвращения”, когда он оказался в горах Энгадина на высоте шести тысяч футов в августе 1881 года. Он заявил тогда, что именно эту идею он должен возвестить миру, однако ему это не удалось. Открытие это было результатом внезапного озарения и прозрения. Он вдруг обнаружил, что законы, управляющие миром, и соответствующие им истины потеряли свою силу. Лев Шестов так пишет об этом событии: “Он (Ницше) не нашел подлинного слова, чтобы назвать то, что ему открылось, и заговорил о вечном возвращении”[240 - Шестов Лев, Сочинения в 2-х томах, М., 1993. С. 465.]. И далее: “Под вечным возвращением у Ницше, по-видимому, скрывалось нечто безмерное и могущественное”[241 - Ibid.]. Сам Ницше характеризует это так: “Предстоит, – пишет он, истолковывая смысл своей идеи вечного возвращения, – великая борьба, для этого нужно новое оружие – молот”. И далее: “Я ищу вечности для всего”[242 - Ibid, Р. 466.]. Шестов увидел за этим утверждением Ницше титаническую борьбу разума с памятью, “точно воспроизводящей прошлое, которому обеспечено вечное существование в истине”[243 - Ibid.] и стремление “освободиться от прошлого, сделать однажды бывшее не бывшим”[244 - Ibid, Р. 467.].

Эту идею можно пытаться выразить еще следующим образом: быть – значит каждый раз быть раз и навсегда, здесь и теперь, каждый раз снова и снова, быть в событии бытия. Здесь эта идея выступает, скорее, как идея вечности, нежели как идея возвращения, вечности, осуществленной не в текущем моменте времени, а в особом мгновенном откровении вечности.

В эссе Ecce homo Ницше пишет о возникновении замысла “Заратустры”: “Основная концепция этого произведения – мысль о вечном возвращении, эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута…”

Идея вечного возвращения не может быть популярной уже потому, утверждает Успенский, что она должна неизбежно казаться абсурдной с точки зрения ординарной логики, ибо нет ничего повторяющегося в мире наших трехмерных пространственных восприятий и в том, что мы обычно считаем временем. Современные понятия времени, по Успенскому, не оставляют места для концепции повторения. Напротив, ординарная мудрость гласит: ‘ничто не повторяется’ и предлагает идею линейного развития времени. У современного человека нет даже идеи параллельных времен, и любой свой опыт он сводит к одномерному временному восприятию. Любое событие он помещает либо спереди, либо позади себя на линии времени, не допуская возможности параллельного или обратно направленного времени.

Ординарная саентистская модель механического эволюционизма предлагает взгляд на человека, заключающийся в том, что человек со всеми своими мыслями, желаниями, вкусами и ценностями возникает из ниоткуда и исчезает в никуда. В этой системе время имеет только одно измерение, а именно – протяженность, и причем ограниченную протяженность – и одно направление – от рождения к смерти. Но, как замечает П. Тиллих, “Нет другого способа судить о времени, чем увидеть его в свете вечного”[245 - Paul Tillich. The Eternal Now. N.Y., 1963. P. 123.].

Согласно Успенскому, христианство непоследовательно говорит о жизни после смерти, но не о жизни до рождения. Теософские понятия о реинкарнации душ на земле также не выдерживают критики с точки зрения последовательного рассуждения о природе времени, поскольку теософия не ставила перед собой этого вопроса, и тема разнонаправленного движения во времени встает перед теософией только прикладным образом в связи с вопросом о перевоплощении.