Хроники спекулянта. В поисках утраченного антиквариата

– Вы первый человек в моей жизни, который пришёл ко мне с подобным предложением прямо с улицы. Я же вас совершенно не знаю. А вдруг вы лентяй?

– А вы проверьте меня. Дайте задание. Я выполню, и вы увидите.

Она подумала, внимательно изучая меня через очки с толстыми стёклами, и дала задание. Я должен был подготовить за неделю реферат по эффекту термоциклирования.

Подготовил. Оказался очень интересный эффект. Кратко: если подвергать изделие из металла многократному нагреву и охлаждению – термоциклированию, – то такое изделие меняет свою форму. Все металлы по-разному себя ведут, конечно. Например, кубик из свинца, если его десять тысяч раз нагреть и охладить, превращается в тонкую веточку.

Софья Васильевна оценила мой реферат, я сдал экзамены и поступил в аспирантуру. А свободное время, которое у меня появилось в очной аспирантуре, привело меня на кривую дорожку спекулянта антиквариатом и в корне изменило всю жизнь.

* * *

Последняя моя встреча с Виктором Марковичем в домодедовской лаборатории была знаменательной. Он собрал общее собрание и в присутствии всех сотрудников объявил в своём стиле:

– В нашем коллективе завелась сволочь. Эта грёбаная сволочь вступила в отношения с нашим врагом – Лашко. Но мы выявим этого негодяя, мерзавца и подонка и то гда… – Некоторые товарищи стали оборачиваться и поглядывать на меня с ужасом, я ведь не очень-то скрывал, что поступаю в аспирантуру к Лашко. И тут я сделал то, что до сих пор приводит меня же в изумление. Я встал и сказал:

– Кто эта сволочь, Виктор Маркович? Скажите, кто этот подонок, и я сам, своими собственными руками задушу его.

Виктор Маркович долго молча смотрел на меня. Потом он закрыл собрание, и я покинул лабораторию пайки ПКБ «Главэнергостроймеханизации» на домодедовском заводе металлоконструкций навсегда. Стоял 1973 год.

ВНИИНМАШ

Подпись

После аспирантуры я остался работать в том же головном институте Госстандарта – ВНИИНМАШ. Там производили государственные стандарты в области технологии машиностроения. Я занимался технологией пайки цветных металлов. Например, нужен стандарт «Технология высокотемпературной пайки в вакууме лопаток из жаропрочных сплавов для ракетных и авиационных двигателей». Исполнитель пишет проект стандарта, а потом самое главное – согласовывает текст проекта с десятками, а то и сотнями предприятий, которые, возможно, будут работать по этому стандарту. Согласительные совещания, жаркие споры, тысячи поправок. Проделывается огромная работа, пока не будет написан окончательный текст государственного стандарта.

Но самый важный и заключительный этап всей работы – это подписание проекта стандарта у больших начальников из башни Госстандарта в начале Ленинского проспекта. Начальники отделов, замначальники, начальники подразделений и их замы, вплоть до самого большого начальника – Василия Васильевича Бойцова (1907–1997), который командовал с 1963 по 1984 год всем Госстандартом СССР.

Утром прибываешь в это заколдованное здание и бегаешь по этажам, получая резолюции, подписывая ворох бумаг, ожидаешь часами: совещание, обед, симпозиум, срочное собрание ответственных лиц и прочее.

Много позже я понял, почему наше родное советское государство боролось всеми силами с такими, как я, – «лицами, живущими на нетрудовые доходы». Мы мыслили нестандартно, даже работая в Госстандарте, не по-советски, а значит, неправильно. Мы видели такой путь решения проблем, который и в голову никогда не придёт стандартному советскому человеку. Может, по мнению властей, именно потому мы и подрывали устои страны.

Вот что я сделал: получив однажды все подписи ценой невероятных усилий, я их тщательно скопировал. Художественная школа не прошла даром. Итак, я скопировал все эти подписи, и в следующий раз, когда я должен был собирать эти же подписи под другим проектом стандарта, – я их просто подделал. Теми же чернилами, такими же ручками.

Я понял простую вещь – все эти начальники представляют из себя симулякры, я их и живьём никогда не видел. Работают и имеют значение не руководители, а только их подписи. Это ошибочный взгляд, что подпись существует в нераздельной связке с её творцом. Отнюдь – подпись существует сама по себе, а человек, которому принадлежит эта подпись, – сам по себе.

Это простое открытие позволило мне использовать драгоценное время моей жизни по собственному произволу.

А теперь самое поразительное и необъяснимое. Я, разумеется, поделился с близкими друзьями своим открытием: молодость – задор! Стал и другим рисовать эти подписи, абсолютно бескорыстно – исключительно из желания продемонстрировать всем полную бессмысленность существования высокого руководства. Например, помню подпись великого начальника Федина – его «Ф» напоминала сигару, перечёркнутую посередине. Он, когда её расчёркивал на всю ширину листа, думал, наверное, о своём всемогуществе. Колосс с глиняной головой. Я мог легко так же расписываться.

Замдиректора нашего института имел фамилию Герасимов. Его подпись была невероятно востребованной, а он сам постоянно пребывал на бесконечных совещаниях. Страна напряжённо строила развитой социализм, если кто забыл. У меня на столе лежала ручка с чернилами как у него, и подпись Герасимова я мог воспроизвести в любое время дня и ночи с закрытыми глазами, так наблатыкался. Сам не мог отличить.

Во ВНИИНМАШ работало тогда тысяча двести человек, и пол-института ходило ко мне за подписью Герасимова. Знакомые и совсем незнакомые. Я по доброте душевной никому не отказывал. Документ с нарисованной мною подписью всегда без проблем получал исходящий номер, если требовалось.

Но вот что было самым поразительным – никто и никогда меня не сдал! Всем было выгодно. Всем было хорошо.

* * *

Ученым-социологам, изучающим причины, по которым развалился СССР, не приходит в голову, что для сохранения страны надо было прекратить над людьми издеваться, например заставляя их собирать никому не нужные подписи всяких паразитов и бездельников, подлостью и интригами вылезших в начальники.

Дисциплина uber alles

Большинство служащих нашего института ежедневно торчали часами в курилке, хотя многие и не курили вовсе. Убивали рабочее время.

Начальником нашего отдела был Лев Ханаанович Л., которому почему-то нравилось убеждать меня, что он караим, а не еврей. Он практически не принимал участия в жизни отдела, постоянно где-то пропадая. Это был по-своему уникальный человек. Он патологически не мог ответить честно ни на один вопрос. Мы с коллегами, как пытливые исследователи, постоянно с ним экспериментировали. Но он всегда был стоек как скала. Даже отвечая на вопрос «Который сейчас час?», Лев Ханаанович, взглянув на часы, обманывал минут на десять-пятнадцать, по настроению.

Он был давно немолод. Паркинсон уже подкрался к нему в трясущейся левой руке. Правда, злые языки поговаривали, что дрожание его руки началось после того, как он взял девять взяток на мизере. Странно, но Лев Ханаанович не понимал, как неприлично он выглядит, когда засовывает свою трясущуюся руку в карман брюк.

Заместителем начальника нашего отдела был Николай Иванович Шкурко, с которым у меня сразу установились самые неприятельские отношения. Его единственной функцией было поддержание дисциплины, и он всеми силами старался превратить наш отдел в лагерную зону, а себя – в главного вертухая.

Шкурко завёл журнал, в котором отмечал провинности каждого сотрудника, требовал объяснительных записок по любому поводу и всеми способами давал понять, что дисциплина много важней эффективной работы на благо Родины. А я, замечу, имел звание лучшего молодого специалиста в институте и наивно думал, что хорошая работа позволит мне быть в стороне от этой бессмысленной и беспощадной борьбы за дисциплину. Такие Шкурко в итоге тоже внесли свой посильный вклад в развал страны.

Я был молод, глуп, имел нетрудовые доходы и воспринимал Николая Ивановича с юмором. Мне казалось, что это игра такая – в дисциплину, а это не могло не приводить беднягу Шкурко в бешенство. Однажды он позволил себе орать на меня по какому-то поводу, а я с удовольствием орал на него в ответ. Потом, стоя в курилке, я заметил, как у него дрожит рука с сигаретой, и тихо сказал:

– Что, Николай Иванович, «кондратий» пришёл? Ручонки дрожат? А посмотри на мои, – я вытянул вперёд руки. – Видишь, как стальные балки. Лучше отвяжись от меня, ты и ругаться-то толком не можешь. Слышал бы ты, как ругался мой бывший начальник Виктор Маркович. Не порть себе здоровье, а то и правда кондрашка прихватит.

Так неопытность и молодой задор навеки сделали Шкурко моим бескомпромиссным врагом.

Объяснительная записка

Вторая тайная жизнь – жизнь спекулянта – требовала постоянной бурной деятельности, а она, разумеется, занимала немало времени. Однажды я в очередной раз метнулся к метро, чтобы передать клиенту какие-то антикварные книги (машина появилась у меня только 1978 году). Сажусь в автобус, чтобы ехать обратно на работу, а там сюрприз – сам Николай Иванович Шкурко. Ездил по делам службы, разумеется. И вот что удивительно: пока ехали и шли к нашему институту – мило беседовали о жизни, а как пришли в отдел, так он мгновенно преобразился. Превратился в монстра, как в сказке. Стал дико кричать на меня, дескать, как я посмел в рабочее время отсутствовать… Это неслыханно и невиданно и прочее. Короче, приказал писать объяснительную записку.

Я подумал немного и написал примерно такой текст.

«Мне позвонила жена, сказала, что забыла ключи, и попросила их подвезти к метро. Я вышел из института в 13 ч 27 мин. Через 15 сек был на автобусной остановке, где, к счастью, уже стоял автобус. Ехал до метро 1 мин 5 сек. Спустился в метро, передал ключи жене и выскочил через 15 сек. А тут и автобус подоспел с вами, дорогой товарищ Шкурко. Ехал до института 1 мин 5 сек. Шофер просто гнал, вы сами видели. Потом мы шли 15 сек до проходной. Итак, я отсутствовал на рабочем месте ровно 2 мин 55 сек. Готов нести наказание по самым строгим законам нашего сурового времени, но прошу учесть следующее смягчающее обстоятельство: вы лично, тов. Шкурко, проводите ежедневно не менее трёх часов в курилке и столько же в кабинке туалета. А вы наш образец для подражания».

Конечно, сначала показал всем свою объяснительную, чтобы повеселить народ. Посмеялись. Отдал Шкурко. Он прочёл и взвился:

– Что за ахинею ты написал? Идти до автобуса не меньше семи-десяти минут, автобус идёт до метро минут пятнадцать.

У нас пол-института каждый день совершают такой путь туда и обратно, кого ты решил обмануть? Обратно мы вместе ехали, а потом вместе шли, забыл? Я вот покажу этот твой бред руководству, посмотрим, что скажут. Тебе конец.

– Это для вас, Николай Иванович, трудовая дисциплина ничего не значит, это вы болтаетесь неизвестно где часами, а для меня каждая секунда, проведённая вне рабочего места, – ножом по горлу. Вы хронометрировали? Нет, вам плевать на рабочее время, а я хронометрировал. Бежал до автобуса, потом автобус гнал без остановок и туда и обратно, вы не заметили? А я заметил. И обратно мы неслись с вами бегом. Или вам безразлично, где вы гуляете в рабочее время? Так что это не ахинея, а точный хронометраж моего отсутствия на рабочем месте. Серьёзней надо относиться к работе, товарищ Шкурко. Внимательней следить за нарушениями трудовой дисциплины – ведь это ваша работа? Или в курилке торчать? Вы же вообще ничего больше не делаете, и пользы от вас нашей родной стране – ноль.

Всё это я говорил в присутствии беззвучно хохочущих сотрудников, что, конечно, усугубляло событие. Я баловался, а он лопался от злобы.

Меня решили наказать за этот проступок лишением квартальной премии в три рубля. Такие у нас были огромные премии. Я не преминул написать жалобу руководству, отметив, что три рубля – это два килограмма яблок для моих детей. Жалобу оставили без внимания.

Роковая справка

Каждой осенью все работоспособные ИТР (инженерно-технические работники) Москвы отправлялись на картошку. В колхозах Подмосковья мы собирали картошку, а затем на плодоовощных базах мы её перебирали, сортировали и паковали в бумажные вощёные пакеты. Иногда в три смены. За работу в вечернюю смену давали один отгул, за ночную смену и выходные дни – два.

Наш институт был закреплён за базой недалеко от платформы Трудовая по Савёловскому направлению. Автобус утром отвозил несчастных от Белорусского вокзала до базы и в конце рабочего дня – обратно. После ночной смены автобус прибывал в Москву, когда городской транспорт не работал и надо было добираться до дома пешком. Кому час, а кому и три: иногда в дождь, холод и грязь. Такси было не по карману, да его в это время невозможно было и поймать.

Мы установили между собой тайное соглашение – мучаемся по очереди. Один человек едет, но отмечает присутствие трёх товарищей как минимум.

В один прекрасный день случилась проверка, и мне, конечно, «повезло» – была не моя очередь и я отсутствовал на овощной базе. Причём средь белого дня. Скандал и прогул!

Шкурко злорадно потребовал объяснительную записку. За прогул строго наказывали, вплоть до увольнения по статье. К счастью, была пятница и у меня впереди были два выходных дня для поиска выхода.