Свобода договора и ее пределы. Том 1. Теоретические, исторические и политико-правовые основания принципа свободы договора и его ограничений

Впоследствии рыночная трансформация и индустриализация несколькими волнами поглощали все новые и новые европейские страны (Бельгия, а затем Франция, Швеция, Германия, Швейцария и т. д.), революционно или эволюционно разрушая в этих странах ancien rеgime, и в конечном счете перенеслись в некоторые бывшие колонии (в первую очередь в США, другие бывшие колонии Великобритании, а затем в Японию). Так для ведущих мировых экономик сформировалась продолжающаяся (с некоторыми существенными изменениями и страновыми различиями) до сих пор эпоха, которую Саймон Кузнец назвал эпохой современного экономического роста[226 - Kuznets S. Modern Economic Growth: Rate, Structure and Spread. 1966.].

Из каких же элементов состояла эта постепенно развивающаяся система экономической конкуренции, промышленного развития и рыночного обмена? Упрощая картину, можно зафиксировать четыре основные предпосылки успешного развития рыночной экономики европейских государств Нового времени.

Во-первых, торжество личной свободы участников оборота. Стремительный экономический рост невозможен в условиях, когда участники рыночных отношений не являются свободными. В определенные периоды и в определенных масштабах использование рабского или крепостного труда могло обеспечивать экономическое развитие. Но под воздействием этических, культурных, религиозных и экономических соображений этот ресурс оказался заблокирован или дискредитирован, уступая более эффективной и этически приемлемой системе организации экономического взаимодействия свободных граждан. В конечном счете рабский труд оказался менее эффективным по сравнению с трудом свободных граждан, имеющих стимулы к росту производительности. Эксплуатация труда несвободных людей могла быть эффективной, но до определенного предела. Не разрушив крепостное право и сельскую общину, ограничивающих экономическую свободу своих членов, и не отменив рабство, России и соответственно США было бы сложно обеспечить урбанизацию, насытить рынок труда дешевой рабочей силой, направить последнюю в промышленную сферу экономики, которая в то время могла обеспечить максимально эффективное ее приложение, и в конечном счете шагнуть в индустриальную эру.

Только свободный человек способен на активное предпринимательство и инновации, и только свободный человек, являющийся хозяином результатов своего труда, способен стремиться к их максимизации и наиболее выгодному обмену. Поэтому важный процесс, без которого капиталистическая трансформация была бы невозможна, это процесс освобождения основной массы граждан от феодальной, общинной и иной личной зависимости в большинстве европейских государств.

Во-вторых, особое значение для развития рыночной экономики имело и имеет такое проявление личной свободы, как свобода выбора сферы приложения своей производственной деятельности. Чем сильнее профессиональная мобильность населения, тем больше шансов на то, что каждый будет заниматься именно тем, к чему у него имеются наибольшие природные способности и что вызывает у него личный энтузиазм. В Средние века эта свобода всячески ущемлялась феодальными, сословными, кастовыми, цеховыми и иными ограничениями. Человек, имеющий прекрасные предпринимательские навыки, но рожденный в среде дворян, имел мало шансов применить свои способности в сфере торговли или банковского дела. Равным образом потенциально прекрасный мастер не мог свободно посвятить себя тому или иному промыслу, не войдя в соответствующий цех и не проработав долгое время в учениках другого мастера. Так, Михаилу Ломоносову пришлось проявить настоящие чудеса смекалки и поймать немалую долю удачи, чтобы вырваться из тяжелых сословных ограничений и проявить свой талант на благо российской науки. Все эти искусственные, но столь характерные для феодализма профессиональные и сословные барьеры крайне ограничивали возможности свободного экономического обмена.

Процесс разрушения этих барьеров начался еще в период позднего Средневековья, что играло важную роль в медленном, но верном увеличении экономической эффективности и росте производительности труда. Окончательное разрушение сословных, цеховых и многих иных профессиональных и социальных барьеров и табу в ряде европейских стран в XVIII–XIX вв. создало крайне благоприятные условия для промышленной революции и бурного экономического роста, а изначальное отсутствие подобных барьеров (не считая расовых) в США сыграло важную роль в экономическом чуде, которое в рекордные сроки поставило Штаты вровень с наиболее развитыми экономическими странами мира.

В-третьих, безусловно, неотъемлемым условием формирования рыночного хозяйства является свобода частной собственности. Если бы средства производства и результаты экономической деятельности в виде земли, иных средств производства, товарных излишков и денег не находились в полном и абсолютном господстве соответствующего участника оборота и не было бы гарантий от их силовой экспроприации, то значительно снижались бы стимулы к инвестициям в производство экономических благ и накоплению капитала. Поэтому во все времена те общества, которые обеспечивали лучшие гарантии прав частной собственности, и те правители, которые ограничивали себя в желании отобрать имущество у своих более удачливых и успешных подданных, в долгосрочной перспективе получали больший размер общего экономического «пирога» и более стабильную экономическую базу для успешного развития. Без частной собственности никогда не будет устойчивого и динамичного экономического развития[227 - Здесь нужно согласиться с тем, что сами капиталисты в период первоначального накопления капитала зачастую подходили к этой идее достаточно односторонне, попросту грабя и мошенничая, беззастенчиво нарушая права собственности общин (например, огораживание в Англии), приобретая экспроприированную государством собственность монастырей, присваивая собственность периодически попадающих в опалу евреев, силой прибирая к рукам колонии (многие голландские, французские и английские колонии находились в управлении частных компаний) или захватывая имения и земли аристократов и церкви в периоды революций. Но как только основная собственность оказалась в руках тех, кто является наиболее эффективным ее владельцем и ориентирован на наибольшую отдачу от ее использования (т. е. капиталистов), им потребовалась абсолютная защита вновь приобретенных прав. См.: Кагарлицкий Б. От империй – к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации. М., 2010. С. 262.].

В последнее время вышел целый ряд исследований, демонстрирующих центральную роль защищенности и четкого оформления прав частной собственности в экономическом развитии[228 - См.: Де Сото Э. Загадка капитала. Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире. М., 2004; Беттел Т. Собственность и процветание. М., 2008 и др.]. И этот вопрос сейчас мало у кого вызывает сколько-нибудь серьезные сомнения. Следует признать, что без гарантированности частной собственности все личные свободы, включая свободу заключения договоров, теряют свое реальное значение[229 - Беттел Т. Собственность и процветание. М., 2008. С. 231.].

В-четвертых, свобода осуществления экономического обмена. Для того чтобы рыночная система работала эффективно, количество искусственных ограничений обмена экономическими благами должно стремиться к минимуму. Чем свободнее условия обмена, тем проще те или иные экономические блага циркулируют в обороте и тем выше эффективность обмена. В обществах свободных людей, где обеспечивается свобода профессиональной деятельности и защищаются права частной собственности, но при этом сильно ограничивается свобода экономического обмена, процветания ожидать очень сложно. Более того, сама идея частной собственности во многом профанируется, если собственник лишается права распоряжаться своей собственностью по собственному разумению.

Идея свободы договора является юридическим проявлением именно этого последнего условия успешного функционирования рыночной экономики. Как справедливо отмечал Саватье, «свобода обмена означает свободу договора»[230 - Саватье Р. Теория обязательств. М., 1972. С. 175, 176.]. Свобода договора отражает в праве идею о децентрализации принятия экономических решений, лежащую в основе рыночной экономики[231 - Furubotn E.G., Richter R. Institutions and Economic Theory. The Contribution of the New Institutional Economics. 2000. P. 124 (русский перевод: Фуруботн Э.Г., Рихтер Р. Инсти – туты и экономическая теория: достижения новой институциональной экономической теории. СПб., 2005. С. 161).]. Экономическая свобода находить пути сбыта результатов своего труда и распоряжаться собственностью проявляется в первую очередь в праве заключать договор с любым контрагентом по своему усмотрению. Экономическая свобода определять параметры обменных операций проявляется в свободе выбора типа договора, заключения непоименованных и смешанных договоров, а также в праве определять предмет, цену и иные условия договора по своему усмотрению.

Идея свободы договора набирала силу пропорционально тому, как укреплялось понимание важности обеспечения свободы экономического оборота. Утверждение в европейских странах полноценных рыночных экономик неминуемо приводило к формированию тех или иных форм «волевой теории» контракта, примата автономии частной воли и свободы договора.

Эти коренные изменения в области производственных и торговых отношений приводили к формированию запроса на экономическую экспертизу и правовое регулирование, которые должны были создать максимально комфортные условия для функционирования набирающей мощь рыночной экономики. Постепенно укрепляющая свои позиции буржуазная элита и часть встроившейся в капиталистический мир аристократии получили (вследствие буржуазных революций или в результате естественного политического процесса) контроль над законотворческой программой правительств. Это не преминуло сказаться и на реальной экономической политике, на развитии гражданского права и на правовом отражении принципа свободы договора.

Интеллектуальная, деловая и бюрократическая элиты ведущих европейских стран в период коммерциализации экономического оборота и начала капиталистического перехода кардинально отличались от горстки грамотных монахов, всюду гонимых ростовщиков, пребывающих в вечном страхе экспроприации торговцев и низкопрофессиональных чиновников времен Крестовых походов. Новая структура элиты, так или иначе вбиравшая в себя буржуазный социальный элемент, была готова к восприятию новой экономической и правовой парадигмы, которая могла бы легитимировать складывающуюся гегемонию интересов прорыночных сил. В этих условиях принцип свободы договора, который в прежние эпохи не претендовал на сколько-нибудь важную роль, да и попросту был не отрефлексирован как некий универсальный концепт, постепенно становился центральным звеном системы гражданского права.

Этот процесс выделения принципа свободы договора, как мы видели, шел в течение всего Средневековья. Постепенно идея свободы договора кристаллизировалась глоссаторами и постглоссаторами на основе интерпретации римских источников, подкреплялась идеями канонической традиции права и концептуализировалась в рамках естественно-правовых исследований. Но для того, чтобы эта идея взошла на пьедестал центральных принципов частного права Нового времени и получила широкую поддержку правительств европейских государств, не хватало четкого понимания ее политико-правовых преимуществ и в первую очередь ее роли в развитии новой экономики.

Эта задача начала решаться только в XVIII в. Отсутствие концентрированной и систематизированной экономической научной мысли вплоть до второй половины XVIII в. мешало осознанию реальных причин успешного функционирования экономики и принципа свободы экономического оборота в частности. Экономические воззрения испанских поздних схоластов иногда были достаточно точны, но, как правило, не оформлялись в некую систему экономических знаний и так и не сформировали отдельный научный домен экономической мысли.

Кроме того, для реализации здравых теоретических экономических идей представителей испанской саламанкской школы была необходима политическая надстройка, способная соответствующие меры последовательно проводить в жизнь. В то же время испанское государство, чье военно-политическое могущество за счет заморских открытий в начале XVI в. достигло своего зенита, в реальности управлялось из рук вон плохо и страдало от фатального отсутствия внятной долгосрочной экономической политики (изгнание евреев и мусульман, неумелое управление внешней задолженностью, неспособность обратить небывалый приток заморского золота в развитие производства внутри страны и т. п.) и уже во второй половине XVI в. перешло в режим стагнации, а затем экономического и политического упадка[232 - О близорукости экономической политики испанских королей см.: Камерон Р. Краткая экономическая история мира от палеолита до наших дней. М., 2001. С. 168–173.]. Есть основания считать, что в обществе, управляемом сугубо абсолютистским, истово католическим и феодальным политическим режимом, последовательная реализация идеалов laissez-faire и в целом продуманной капиталистической регулятивной стратегии, некоторые элементы которой действительно проступали в экономических воззрениях поздних схоластов, была попросту заблокирована. На мудрые экономические воззрения не предъявлялся реальный спрос со стороны тех, кто имел возможность эти идеи реализовать.

Для реализации рыночно ориентированной регулятивной политики был необходим приход к политической власти тех сил, которые отстаивали интересы буржуазных кругов. Такие политические условия в Новое время сложились прежде всего в Голландии и впоследствии в Англии после соответствующих буржуазных революций.

Католическая и философская основы многих работ испанских схоластов и теологов затрудняли восприятие этих идей политическими элитами тех протестантских стран, которые в силу ряда причин оказались в XVII–XIX вв. в авангарде рыночной трансформации. Прозрения испанских католических теологов и схоластов были, видимо, крайне далеки от того, что читали политики в протестантской Англии, видевшие в католической Испании основного политического противника, и Голландии, только что сбросившей гнет испанской короны и инквизиции в результате кровопролитной национально-освободительной войны.

В силу этих и ряда иных причин к XVIII в. основы экономической теории в этих протестантских странах, вступивших на путь капиталистической экономики, представляли собой в большей степени «рассеянное знание», недостаточно структурированное и доступное, чтобы превратиться в некую идеологическую основу для последовательной прорыночной экономической политики этих стран. В этой связи огромную роль в формировании целостного представления о важности, сути и экономической роли принципа свободы договора сыграло возникновение в ряде наиболее развитых стран второй половины XVIII в. нового домена научной мысли – политической экономии (экономической теории).

К концу XVIII столетия широкие круги интеллектуальной и политической элиты стран, наиболее продвинувшихся в капиталистическом отношении, начали наконец систематизировать и осознавать общий комплекс закономерностей рыночного экономического развития, а также признавать роль позитивного права как неотъемлемого элемента обеспечения благоприятной для этого институциональной среды. Это в свою очередь ускорило осознание законодателями, судьями и иными представителями властной элиты политико-правовой важности идеи свободы договора и слом неоправданных барьеров, мешающих функционированию свободного экономического оборота. В результате тенденции по кристаллизации принципа свободы договора, намеченные в рамках сугубо догматического научного дискурса Средневековья, получили широкую политическую легитимацию и усиление.

Таким образом, когда в наиболее развитых странах Западной Европы и США к концу XVIII в. пришли к доминированию идеологии laissez-faire, взывающей к последовательному отказу государства от активного ограничения свободного экономического оборота[233 - Термин-призыв «laissez-faire» (вольный перевод: «дайте возможность вести себя по собственному усмотрению») традиционно приписывается купцу Лежандру, который в XVII в. в ответ на вопрос Кольбера, чем французское правительство может помочь ему, ответил, что лучшей помощью будет дать возможность свободно работать. Но, видимо, первым, кто письменно зафиксировал данный призыв, был известный защитник свободной торговли маркиз д?Арженсон, который в 1751 г. писал: «Laissez-faire – таким должен быть девиз любой общественной власти… Laissez-faire, черт побери! Laissez-faire!» См.: Кейнс Дж. М. Конец laissez-faire // Истоки. Вып. 3. М., 2001. С. 265.], окончательно созрели условия для возведения принципа свободы договора в ранг абсолютно приоритетных начал гражданского права.

Возникновение экономической теории

Первые систематические атаки против ограничения экономической свободы и свободы частных коммерческих сделок начались еще в конце XVII – начале XVIII в. В 1730-е гг. Ричард Кантильон, успешный банкир с испано-ирландскими корнями, живший то в Лондоне, то в Париже, написал книгу, которая некоторыми расценивается как первый систематизированный трактат по экономической теории рыночной экономики, – «Очерк об общей природе торговли». В ней он одним из первых детально охарактеризовал рыночную экономику как самоорганизующуюся систему, которая балансирует спрос и предложение без участия государства[234 - Rothbard M.N. An Austrian Perspective on the History of Economic Thought. Vol. I: Economic Thought Before Adam Smith. 2006. P. 359, 360.]. Эта книга так и не была опубликована при жизни автора, что, правда, не помешало ей оказать серьезное влияние на развитие экономической мысли и воззрения как французских, так и английских экономистов.

В конце XVII – начале XVIII в. многие другие французские купцы и интеллектуалы пытались сопротивляться повсеместным ограничениям контрактной свободы, выдвигая все новые и новые аргументы в поддержку тезиса о необходимости проведения политики laissez-faire и устранения государства от непосредственного и неусыпного контроля над экономическим оборотом. Среди них звучал и позднее популяризированный Адамом Смитом тезис о том, что общественное благо реализуется путем стремления каждого конкретного индивида к личному успеху[235 - Подробный анализ этого французского предреволюционного дискурса об экономической свободе см.: Rothbard M.N. An Austrian Perspective on the History of Economic Thought. Vol. I: Economic Thought Before Adam Smith. 2006. P. 254–274.].

Идея laissez-faire была одной из центральных тем французских физиократов XVIII в. (Ф. Кенэ и его последователей), сформировавших, пожалуй, одну из первых полноценных экономических школ.

Данная идея разделялась известным французским экономистом и последователем многих идей физиократов А.Р.Ж. Тюрго. Тюрго в 1750– 1760-е гг., за два десятилетия до выхода основной работы Смита, активно выступал против государственных мер по ограничению цен, защищал рыночную свободу и конкуренцию как механизмы балансирования спроса и предложения[236 - Кенэ Ф., Тюрго А.Р.Ж., Дюпон де Немур П.С. Физиократы: и збранные экономические произведения. М., 2008. С. 533, 534.]. Он достаточно убедительно пытался продемонстрировать пагубность государственного патернализма в отношении экономического оборота и сферы контрактных отношений. Для Тюрго свобода договора была центральным механизмом обеспечения экономической жизни, и поэтому государство должно было воздерживаться от ее ограничения. Он писал, что в некоторых случаях невмешательство государства позволит мошеннику обмануть неопытного в делах контрагента. Но Тюрго считал этот побочный эффект приемлемым: в следующий раз обманутый контрагент будет осторожнее и умнее. В любом случае практика злоупотреблений, на его взгляд, не может быть сильно распространена, так как коммерсанты вынуждены заботиться о своей репутации. Государственный же патернализм, основанный на желании предотвратить обман и злоупотребления при заключении договоров, по мнению Тюрго, создает больше проблем, чем решает: во имя защиты отдельных «праздных людей», не желающих быть внимательными в своих делах, он сдерживает развитие экономической динамики, усиливает роль бюрократов и коррупцию, а также возлагает на общество налоговое бремя по содержанию этого аппарата. Как отмечал Тюрго, «предполагая, что все потребители простофили, а все торговцы и фабриканты – мошенники, мы разрешаем им быть таковыми и унижаем всю работающую часть нации»[237 - Там же. С. 557, 558. Знакомство с трудами Тюрго дает нам некоторые основания усомниться в тезисе Карла Поланьи, который считал, что идеи саморегуляции рынков и laissez-faire не были осознаны французскими физиократами XVIII в. в полной мере (см.: Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 152, 153).].

Получив пост генерального контролера финансов, Тюрго начал реализовывать на практике некоторые идеалы laissez-faire в реальной экономической политике (например, пытался ликвидировать некоторые монополии, расширить сферу свободной торговли, упразднить торговые гильдии и ремесленные цеха)[238 - Тимошина Т.М. Экономическая история зарубежных стран: Учебное пособие. М., 2010. С. 207.]. Реформы Тюрго в конечном счете не нашли понимания у короля и были свернуты. Французская абсолютная монархия, равно как и испанские короли ранее, не была готова к последовательной реализации этой прорыночной регулятивной стратегии. Тем не менее работы физиократов способствовали популяризации идеологии laissez-faire и оказали большое влияние на формирование английской экономической теории и теории Адама Смита в частности.

Аналогичный дискурс о важности сохранения экономической свободы начиная с XVII в. все громче звучит и в английской литературе[239 - Rothbard M.N. An Austrian Perspective on the History of Economic Thought. Vol. I: Economic Thought Before Adam Smith. 2006. P. 309–338.].

Адам Смит

Переломным моментом в процессе осознания экономической роли принципа свободы договора был, по мнению большинства исследователей, 1776 г., когда была опубликована знаменитая книга Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» и по большому счету окончательно сформировалась классическая экономическая теория[240 - Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962.].

Судья Оливер Уенделл Холмс в свое время в свойственной ему ироничной манере писал, что «все книги умирают через 25 лет после их опубликования, но, по счастью, публика не всегда догадывается об этом»[241 - Цит. по: Atiyah P.S. Essays on Contract. 2001. P. 70.]. При всем уважении к Холмсу следует признать, что есть ряд книг, чей интеллектуальный потенциал реализуется и продуцирует рефлексию столетиями. «Богатство народов» Смита, безусловно, относится к разряду таких великих книг-долгожителей.

Долгое время в англо-американском мире Смит считался основателем экономической науки в современном ее понимании. В последние годы после публикации знаменитого исследования истории экономической мысли Йозефа Шумпетера[242 - Schumpeter J.A. History of Economic Analysis. 1986 (русский перевод см.: Шумпетер Й. История экономического анализа. СПб., 2004).] и выхода других исторических работ (например, М. Ротбарда) слава Смита как первооткрывателя несколько померкла. Нам напомнили о том, что большая часть центральных идей «Богатства народов» ранее уже выдвигалась отдельными мыслителями и использовалась в реальной экономической политике[243 - Как отмечал Вильфредо Парето, «когда шедевр Адама Смита… попал в руки тогдашних политиков, он должен был казаться им не столько новым словом в промышленной экономике, сколько теоретическим обобощением практических выводов, к которым опыт уже многократно подводил» (Парето В. Трансформация демократии. М., 2011. С. 41).]. Как отмечается некоторыми авторами, английское государство стало освобождать экономическое развитие от своего неусыпного контроля еще с начала XVIII в.[244 - Atiyah P.S. The Rise and Fall of Freedom of Contract. 1979. P. 74.] Идея о «невидимой руке рынка», преобразующей эгоистичное стремление к максимизации своего благосостояния в инструмент обеспечения общего блага, витала в английском интеллектуальном пространстве в течение всего XVIII в.[245 - См.: Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М., 1994. С. 27; Автономов В.С. Модель человека в экономической науке. СПб., 1998. С. 59–62.] Соответственно практически мгновенный успех книги Смита был обусловлен в том числе и тем, что многие из высказанных в ней идей уже так или иначе разделялись значительной частью английской правящей элиты[246 - Atiyah P.S. The Rise and Fall of Freedom of Contract. 1979. P. 294.].

Иначе говоря, Смит, видимо, не был открывателем основных экономических законов рынка. Но ему удалось относительно удачно систематизировать некоторые более ранние наблюдения и теории, опубликовав некий целостный трактат в момент, когда для комплексного восприятия этой системы идей созрели соответствующие социально-экономические и интеллектуальные условия. В отличие от испанских схоластов и французских физиократов, выступавших со своими идеями в эпоху господства в своих странах феодальных элит, opus magnum Смита вышел в наиболее развитой и прогрессивной мировой державе тех лет, в которой к этому времени уже произошла буржуазная революция и утвердилось влияние буржуазных интересов на государственную политику. Английские политические элиты были готовы абсорбировать основные выводы либеральной экономической теории.

Выйдя в свет в нужное время и в нужном месте, эта книга действительно сформировала фундамент классической политической экономии, объединив многие важные эмпирические наблюдения в единую согласованную систему взглядов, и смогла оказать определяющее влияние как на развитие экономики эпохи промышленной революции, так и на экономическую идеологию на многие годы вперед. Именно книга А. Смита стала идеологической основой эпохи laissez-faire в Англии и США в XIX в.

Распространение экономической политики laissez-faire в Англии, США, Германии, Франции, Швеции и других передовых западных странах происходило преимущественно посредством осмысления идей, заложенных в работе Смита, а не исходных идей испанских схоластов, Кантильона или физиократов. Нет никакой уверенности в том, что, не появись эта систематизационная работа в конце XVIII в., фрагментарных экономических суждений средневековых схоластов, неопубликованного исследования Кантильона, трудов физиократов, вышедших из фавора при французском дворе после провала реформ Тюрго, а также отдельных призывов, речей и полемических статей ряда других английских и французских деятелей, бизнесменов и мыслителей было бы достаточно для формирования полноценного научного базиса рыночной экономики, ускоренной популяризации идеалов laissez-faire и перехода ряда наиболее передовых государств к более уверенной реализации данной экономической политики. В этом плане мы склонны скорее согласиться с мнением Йозефа Шумпетера, который писал: «…хотя «Богатство народов» не содержало ни одной по-настоящему новой идеи и как интеллектуальное достижение не может идти в сравнение с «Происхождением видов» Дарвина или «Началами» Ньютона, оно представляет собой великое произведение и целиком и полностью заслужило выпавший на его долю успех»[247 - Schumpeter J.A. History of Economic Analysis. 1986. P. 180.].

Что же на самом деле открыл или систематизировал Смит? Максимально упрощая основной тезис этой работы, его можно представить в виде ставшей теперь банальной идеи о «невидимой руке рынка» – о тех естественных закономерностях, которые направляют экономическое развитие общества в сторону максимальной эффективности на основе свободы договорных отношений и частной собственности и без активного участия со стороны государства.

Основные выводы, которые Смит сделал, наблюдая за работой английских мануфактур и размышляя над закономерностями функционирования экономического обмена, могут быть кратко и в несколько осовремененном прочтении выражены следующим образом[248 - Дальнейший конспект основных идей Смита приводится по кн.: Смит А. Иссле – дование о природе и причинах богатства народов // Антология экономической классики. В 2 т. Т. 1. М., 1991.].

1. В экономическом обороте имеются четкие и естественные закономерности, по которым он развивается. Эти никем специально не придуманные, а сложившиеся спонтанно, в силу естественных склонностей человеческой натуры закономерности работают независимо от того, замечаем ли мы этот процесс или нет. Они приводят к обогащению отдельных участников оборота, тем самым подспудно толкая общество в целом к большему процветанию. Осознание этих закономерностей позволяет правительствам воздерживаться от искусственных вмешательств в ход естественного развития экономики и тем самым не создавать искусственные преграды экономическому процветанию. Так как экономическое процветание нации должно быть первейшей целью любого правительства, государству следует понять важность невмешательства в сферу производства и экономического обмена ради достижения этих целей.

2. Важным условием для успешного функционирования этого спонтанного порядка рыночных отношений является разделение труда, при котором каждый участник оборота специализируется на той экономической деятельности, в которой у него имеются сравнительные преимущества и возможности производить больше продукции за меньшее время и с меньшими издержками. Если человек, имеющий лучшие способности к некому виду труда, будет специализироваться именно на нем, не рассеивая свои силы на производство иных благ, то на произведенный излишек он может приобрести то, что ему требуется. В результате такой специализации общий объем произведенных экономических благ значительно возрастает, так как человек получает возможность полностью посвятить себя определенному занятию и совершенствовать свои навыки. В итоге все общество превращается в совокупность своего рода торговцев, стремящихся выменять на рынке результаты своего сугубо специализированного труда на максимально возможные блага, производящиеся другими индивидами.

3. Разделение труда способно функционировать только в условиях существования системы свободного экономического обмена произведенными благами, т. е. рынка. Именно свободный экономический обмен позволяет перераспределять блага между различными людьми, каждый из которых вовлечен в систему разделения труда и не может сам удовлетворить свои потребности в тех или иных товарах и услугах. Рынок подспудно формирует уникальную систему взаимодействия миллионов людей по всему миру, при которой каждый занимается тем, что у него лучше всего получается, а результаты распределяются между всеми, формируя длинные производственные цепочки и позволяя создавать крайне сложную продукцию усилиями сотен и тысяч разных людей, зачастую не видящих друг друга в глаза и разделенных большими расстояниями.

4. Логика функционирования рыночного механизма реально работает в силу того, что человек, выбирающий свою роль в системе разделения труда и пытающийся продать его результаты, как правило, ведет себя сугубо эгоистично и желает лишь увеличения собственной выгоды. Он пытается найти ту сферу трудовой деятельности, к которой он лучше предрасположен и в которой он способен достичь больших успехов, чем в других сферах деятельности. Выходя же на рынок результатов своего труда, он ищет максимально выгодные условия их продажи. Выразив эту мысль, Смит тем самым заложил краеугольный камень современной экономической науки, наметив контуры того, что впоследствии стало обозначаться как теория рационального выбора. Но самое важное, что такое эгоистичное экономическое поведение, будучи «направляемо невидимой рукой», действует в общих интересах[249 - Эта идея, так же как и многие другие мысли Смита, не была абсолютно нова. В начале XVIII в. аналогичную идею о возможности обращения недостатков отдельных членов общества на общее благо в стихотворной форме озвучил Б. Мандевиль в своей «Басне о пчелах» (см.: Мандевиль Б. Басня о пчелах, или Пороки частных лиц – блага для общества. М., 1998. С. 14).]. Стремление каждого к росту собственного благосостояния в конечном счете позволяет обеспечить наилучшее использование ограниченных ресурсов и удовлетворение материальных запросов других членов общества. В ставшем затем знаменитом отрывке из своей книги Смит писал, что «не из-за доброжелательности и щедрости мясника, пивовара или пекаря мы получаем наш обед, но только благодаря их собственной эгоистической выгоде. Мы обращаемся не к их гуманизму, а к их эгоистичной любви к самим себе и никогда не говорим им о наших необходимостях, а только об их выгоде». Из открытия Смита вытекало, что только система, которая позволяет эгоизму, а не альтруизму индивидуума работать на общественное благо (читай – рыночная экономика), способна обеспечить экономическое развитие.

5. Но как стремление к личной выгоде отдельных участников оборота приводит к росту общего благосостояния? Вот здесь и выходит на первый план роль добровольного контракта. Как показал Смит, вопреки распространенному ошибочному мнению экономический оборот не является «игрой с нулевой суммой»: обогащение одного участника сделки происходит не за счет ограбления другого. Сделка никогда бы не была заключена, не выигрывай от нее оба контрагента. Соответственно в результате реализации свободной сделки экономического обмена каждый из ее участников оказывается в более выгодном положении, чем он был до заключения сделки. Для конкретного участника оборота, производящего некоего продукта больше, чем ему требуется для личного потребления, излишек сам по себе не представляет значимой ценности в отрыве от его способности быть обмененным на блага, которые производят те, кто специализируется в иных секторах экономики. Приобретение тех или иных экономических благ в обмен на этот излишек напрямую или опосредованно через деньги перераспределяет блага в пользу тех, для кого данные блага имеют наибольшую ценность. В результате свобода экономического оборота и вовлечение в него все большего числа людей приводят к росту общего благосостояния.

6. Важнейшим условием успешного функционирования этой сложнейшей системы спонтанного порядка на протяжении веков являлась система свободного ценообразования. Как верно заметил Смит, текущая рыночная цена любой продукции определяется под воздействием объема спроса и предложения. При росте спроса на продукцию или падении предложения образуется дефицит и производители поднимают цены, так как основной мотив их деятельности состоит в извлечении максимально возможной прибыли. При падении спроса или расширении предложения произведенный товар оказывается нераспроданным и производители вынуждены снижать цены, чтобы распродать то, что было уже произведено. В результате изменения спроса и предложения происходят естественные колебания цен.

7. Колебания цен в ответ на изменение спроса и предложения выступают как первичная реакция. В чуть более отдаленной перспективе благодаря этим колебаниям цен сам объем спроса и предложения устремляется к нахождению точки равновесия. Так, например, при росте цен, вызванном ростом спроса или падением предложения, прибыль производителей возрастает, что создает для самих производителей стимул увеличивать производство, а для других владельцев капитала – стимулы для вхождения на соответствующий рынок продукции. Одновременно рост цен посылает покупателям сигнал снижать потребление, экономить или искать субституты. В результате обоих встречно направленных процессов в конечном счете спрос и предложение балансируются и цены перестают расти. При падении же цен в силу уменьшения спроса или неоправданного роста объема предложений прибыль производителей снижается. В результате после осознания происходящего они отвечают снижением выпуска продукции, а некоторые из них уходят с рынка. Одновременно падение цен стимулирует рост покупок данного товара. Оба этих встречнонаправленных процесса приводят в конечном счете в соответствие спрос и предложение, и цены перестают падать. Как показал Смит, рост и падение цен выполняют важнейшую сигнальную и стимулирующую функцию, обеспечивая динамическое балансирование спроса и предложения, при котором может быть в полной мере удовлетворен имеющийся спрос без затоваривания складов производителя и образования дефицита.

8. Соответственно, как показал Смит, если бы цена на некое благо, которое стало дефицитным в силу роста спроса или сужения предложения, в ответ не поднималась бы, то покупатели бы не получали стимулы к снижению потребления этого блага, а производители – к увеличению производства для удовлетворения возросшего спроса. Одновременно если бы в ответ на падение спроса или неоправданный рост предложения рыночные цены не могли бы падать, то покупатели не получали бы стимул к увеличению покупок, а производители – стимул к уменьшению объема производства. Ограничения свободных колебаний рыночных цен неизбежно приводят к затовариванию или дефициту и поэтому не являются ни морально, ни юридически допустимыми. Согласно теории Смита реальная рыночная цена под воздействием колебаний спроса и предложения может отклоняться в большую или меньшую сторону от своего «естественного» равновесного значения, но после того, как колебания цен приводят к балансированию спроса и предложения, рыночные цены устремляются к своему естественному уровню. Соответственно, как правило, любая рыночная цена, сложившаяся в условиях конкуренции, является справедливой и соответствующей интересам общества, даже если некоторое время отклоняется от естественной (равновесной) цены, так как сам по себе факт этого расхождения выполняет важную функцию координации поведения всех участников экономического оборота, а следовательно, общественно полезен. В результате идея поздних схоластов и таких мыслителей, как Т. Гоббс, о том, что справедливой ценой является рыночная цена, наконец получила достаточно внятное и убедительное, как минимум с утилитаристских позиций, экономическое обоснование.

9. Таким образом, одним из основных препятствий для эффективного функционирования рыночных механизмов является неоправданное государственное вмешательство в систему ценообразования. На взгляд Смита, попытки государства устанавливать минимальные или максимальные цены в краткосрочной перспективе оказываются вредными, а в долгосрочной перспективе – бесполезными. Подобные меры мешают рынку самостоятельно координировать и балансировать спрос и предложение, способствуя консервации дефицита или перепроизводства. В долгосрочной же перспективе подобные ограничения неминуемо формируют «черный рынок», на котором данный товар будет незаконно продаваться по рыночной цене (т. е. цене, соответствующей текущему соотношению спроса и предложения), лишая ограничительные меры государства еще и действенности. Смит критиковал конкретные законы, ограничивающие свободу ценообразования (например, законы о максимуме заработной платы, максимуме цен на хлеб и др.).

10. При этом важно сделать одну оговорку. Адам Смит видел, что в основе данного уникального рыночного механизма согласования спроса и предложения, не требующего государственного вмешательства, лежит фактор свободной конкуренции. Только в условиях свободной конкуренции между различными производителями данный рыночный механизм склоняет рыночные цены к естественному уровню. В условиях монополии или иных искусственных ограничений конкуренции, которые, по мнению Смита, как правило, формируются по инициативе или под покровительством государства, работа рыночных механизмов оказывается искусственно подорванной и цены могут продолжительное время удерживаться на уровне, сильно отличающемся от естественного. В этой связи Смит выступал за снятие такого рода искусственных ограничений конкуренции как преград, мешающих естественной работе «невидимой руки рынка». Он критиковал многие конкретные законы, направленные на ограничение конкуренции (например, знаменитые «законы об ученичестве», которые ограничивали конкуренцию в среде ремесленников и обеспечивали поддержание архаичной цеховой системы).

11. Принципиально также то, что Адам Смит не был радикальным сторонником абсолютизации laissez-faire и допускал ограниченное вторжение государства в работу рынка. Этот очевидный антидогматизм Смита следует особенно отметить, учитывая то, что у многих людей теория Адама Смита ошибочно ассоциируется с идеей об абсолютном самоустранении государства от регулирования рынка и цен. Это искажение теории Смита делает ее более удобной для критики путем подмены ее сути. В реальности же Смит считал нужным введение ограничений свободы договора в отношении монополий (например, не возражал против введения государственного регулирования цен на товары первой необходимости в условиях существования монополии), допускал издание некоторых законов, которые будут так или иначе защищать интересы работника как слабой стороны договора (например, поддерживал запрет на соглашения о выплате заработной платы продуктами), не протестовал против самой идеи установления максимума процента по займам во избежание «вымогательства ростовщиков», а также считал разумным и ряд иных точечных ограничений свободы договора. Но при этом, на его взгляд, любые такие ограничения должны быть всерьез оправданны теми выгодами, которые все общество получает в результате. Поэтому на том, кто призывает осуществить такое вмешательство, лежит бремя доказывания того, что в данной конкретной ситуации в отличие от общего правила интересы нации будут защищаться в большей степени при ограничении свободного экономического оборота, чем при работе «невидимой руки рынка». Адам Смит был, пожалуй, одним из первых, кто де-факто сформулировал теорию невмешательства государства в функционирование системы свободного экономического обмена и недопустимости ограничения договорной свободы в качестве опровержимой презумпции.

«Богатство народов», без сомнения, не лишено недостатков и некоторых неясностей (например, в отношении теории стоимости). Но в книге были систематично и последовательно изложены основные причины, по которым государству без крайней необходимости не стоит вмешиваться в свободный рыночный оборот. Именно за эти практические рекомендации работа Смита стала цениться столь высоко и именно к их восприятию и реализации британская политическая элита была уже готова.

Книга Смита, опубликованная в 1776 г., уже к 1780–1790-м гг. завоевала огромный авторитет, цитировалась в Парламенте и стала оказывать определяющее влияние на реальную политику английского правительства.